Почему женщин убивают?

Термин «фемицид» в мире активно используют уже более полувека. Политизировала его американская феминистка Диана Рассел в 1976-м году, определив фемицид как убийство женщины потому, что она женщина. В этом контексте термин уже использовался в радикальных текстах, особенно после убийства сестёр Мирабаль в Доминиканской Республике. Патрия, Минерва и Мария Тереза Мирабаль были активистками, символами правозащитного движения в Латинской Америке. Они были убиты 25 ноября 1960-го года. В память о них каждый год с 25 ноября по 10 декабря (день прав человека) проводят акцию «16 дней против гендерного насилия». К этой акции уже присоединились 187 стран, в том числе и Россия.

И всё же самое широкое распространение термин получил в начале нашего века. Всё началось с Мексики.

Город Сьюдад-Хуарес, что в Мексике на границе с США в девяностых годах прошлого века держал первенство по количеству убийств и считался самым опасным городом в мире. При этом он быстро развивался и рос: после принятия Североамериканского соглашения о свободной торговле здесь стали массово открываться новые производства, что привлекало в город новых жителей. В сборных цехах на границе работали в основном молодые женщины. Именно они гибли в первую очередь. Полиция Мексики расследованием убийств и похищений не занималась.

В 2009-м году государство Мексика было признано виновным в неспособности защитить своих гражданок. В испаноязычном мире появился лозунг Ni una mujer menos, ni una muerte más («Ни одной женщиной меньше, ни одной смерти больше»). Антифемицидное движение захватило латинамериканский мир.

– Миллионы женщин – и это не какая-то фигура речи – стали бороться за свои права, – объясняет Любава Малышева. – В 2014-м году был принят Латиноамериканский модельный протокол по расследованию гендерно мотивированных убийств. Были приняты законы, направленные против убийства женщин на почве ненависти к ним. За подобные убийства стали давать сроки, сопоставимые с пожизненными. И это стало работать. А у нас, в России, где гибнут тысячи женщин, никто не знает слово «фемицид».

 

Елена Маликова, 37 лет, Саратов. Убита интимным партнёром 27-28.06.2018		Лиза Киселёва, 9 лет, Саратов. Убита рецидивистом 9.10.2019		Екатерина Коптелова, 18 лет, Саратов. Убита другом детства и поклонником 20.9.2019

 

Наталья Платунова (Кострюкова), 35 лет, Саратов. Убита 28.5.2019		Лилия Макарова, 55 лет, Саратов. Убита сожителем 25.1.2019		Кузьмич Татьяна Романовна, 22 года, Саратов. Убита 12.11.2020

 

Оксана Зайчикова, 41 год, Энгельс. Убита мужем 13-14.09.2020		Наталья Козлова, 40 лет, Саратов. Убита сожителем 8.1.2020		Мария Мальцева, 24 года, Саратов. Убита бывшим сожителем 25.11.2021

 

Фемицид в России

Российский «счётчик фемицида» появился случайно. Любава Малышева живёт в Барселоне с 2017 года.

– Я писала статью про насилие в Испании, хотела показать, как у нас тут идёт борьба с фемицидом, – вспоминает она. – Думала, сейчас сравню коэффициент фемицида в Испании и в России, получится красивый абзац. В Испании он равен 0,3, а статистику в России я не нашла. Оказалось, что фемицид в России просто никто не считает.

Коэффициент фемицида позволяет сравнивать ситуацию в разных странах. Это количество убитых женщин на 100 тысяч женщин. В России коэффициент новостного фемицида (то есть рассчитанный по новостям) не менее 2,2 по стране и до 12 в регионах. Интимный фемицид – убийство женщины партнёром, с котором она состоит или состояла в интимных отношениях, выше 2.0 (до 8 в регионах).

– Надо учитывать, что в нашу статистику не попадает «серый» сектор: это так называемые «убийства чести», убийства нелегальных мигранток, женщин, вовлеченных в проституцию и т.п, – объясняет активистка. – Всего масштаба фемицида мы себе представить не можем.

 

 

Например, случай, не попавший в СМИ: не так давно среди правозащитников, помогающих мигрантам, разошлась история: 18-летняя девушка из Кыргызстана была изнасилована и убита своим нанимателем и его друзьями. Она работала няней в семье из Подмосковья. Мать детей уехала, а няню попросили остаться с детьми на ночь. В эту же ночь отец позвал в гости своих друзей. Когда девушка уложила детей спать, мужчины попросили её выпить с ними. Она отказалась. Утром её труп в синяках и со следами изнасилования нашли на улице. Полиция якобы отказалась возбуждать уголовное дело по факту убийства, поскольку убитая не заключала с семьёй официальный трудовой договор.

Малышева подчеркивает, что при ведении статистики важно учитывать специфику региона и уровень свободы прессы. Например, самым низким коэффициент новостного фемицида будет в регионах Кавказа, где со свободой у прессы проблемы. Но там до сих пор распространены «убийства чести», которые остаются безнаказанными.

Второго декабря стало известно, что в Ингушетии суд оставил на свободе Магомедбашира Могушкова, который зарезал свою сестру, чтобы «смыть позор с семьи».

В Назрани, в феврале 2020-го года был задержан преступник, который соблазнял и шантажировал замужних женщин. Во время его задержания в квартире оказалась Елизавета Могушкова. Она попала на видео, которое позже распространили полицейские. Брат Елизаветы, посмотрев видео, приехал домой к сестре и убил её. Суд посчитал преступление убийством в состоянии аффекта. Могушков вышел на свободу. 

Счётчик фемицида Любава ведёт одна.

– Я занимаюсь этим несколько лет, – говорит Малышева. – В каждой стране есть группа женщин, которые считают фемицид. У каждой группы своя риторика, определение, критерии подсчёта. Например, я не считаю, что интимный фемицид – это убийство только интимным партнёром. Я отношу в эту категорию убийства знакомыми мужчинами, теми «защитниками», которых мы привыкли поздравлять 23 февраля. Хотя отдельно в статистике есть структура таких убийств. При этом убийства незнакомцами часто совершаются на интимной почве – их мне тоже трудно отделить от интимного фемицида. Но любой, кто не согласен с моей методикой подсчёта, может пересчитать всё сам: таблица открытая.

«Если вас вообще когда-нибудь убьют, с огромной вероятностью это произойдёт у вас дома или дома у вашего интимного партнера» – говорит активистка в своей лекции. Чаще всего женщин убивают дома. На улице – по дороге на работу, с работы, и т.п. гибнет на порядок меньше женщин.

Гарри Поттер и язык ненависти

– Сейчас мы на крауд-платформе собираем деньги на постановку оперы «Журналистка», – говорит Малышева. – Чтобы попытаться средствами культуры объяснить, как то, что пишут журналисты, влияет на нашу жизнь. К сожалению, журналисты сами не верят в то, что их слова могут влиять на общество. Как если бы Гарри Поттер сел печально, руки опустил и сказал – нет, я не волшебник, даже пробовать не стану. Хотя у него на лбу написано предназначение. И у журналистов так. Непримиримость и чувство правды никуда не денешь. А словом можно изменить мир. 

Малышева проанализировала 143 новости о фемициде за январь 2020-го года. Подавляющее большинство из них содержали обвинение жертвы и позиционирование проблемы как локальной. Не было в заметках и истории предшествующего насилия. Позитивные фреймы, такие как голос близких, позитивное описание личности и жизни жертвы, указание на глобальность проблемы, практически нигде не встречались. Не было также информации о помощи жертвам насилия. Термин «фемицид» не употреблялся.

– Почему-то в России ни власти, ни журналисты, ни феминистки не любят и не используют термин «фемицид», – удивляется Малышева. – Собственно все они считают, что нет никаких критериев убийства женщин на почве ненависти, и не видят за отдельными убийствами системной проблемы. Хотя это системная проблема. А критерии фемицида есть, и они не мною выдуманы.

На сайте Московского женского музея выложены рекомендации ООН о том, как нужно подавать новости про фемицид, чтобы избегать роста подобных преступлений. И здесь громкий кричащий кликбейт должен уступить место спокойному взвешенному слову.

– Информация о фемициде важна так же, как важна информация о принимаемых новых законах, – объясняет Малышева. – Но когда в газете публикуется тот или иной закон, никто не ждёт, что все будут его массово кликать, читать и комментировать. Есть более-менее нормализованная пресса, в которой не используют фото окровавленных рук, ножей, частей тела, трупа жертвы, у которых ровные, неэмоциональные заголовки. Может быть, у них есть достаточно денег, чтобы позволить себе не хайповать. Но чем дальше ты уходишь от Москвы в регионы, тем печальнее картина. Редакции делают совершенно неприличные вещи, чтобы привлечь к себе на страницы читателей. Если писать текст по заголовкам, получится стендап шоу. В заголовках появляются Отелло, Леди Макбет, Раскольников этот несчастный, которые кочуют из новости в новость. 

Примеры удачных и неудачных заголовков можно найти в рекомендациях «Как писать про фемицид».

Например, «В Москве 77-летнюю бабушку нашли дома с перерезанным горлом» – заголовок неудачный: «Возраст женщины подчёркнут дважды – мы знаем, что ей 77 лет и что она бабушка. Зачем нам эта информация? Меньше ли бы мы узнали, если бы в заголовке было указано: «женщина 77 лет»? Далее мы читаем про «перерезанное горло». Это выражение романтизирует убийство и эпатирует читателя. Конечно, этичный заголовок «В Москве убита женщина 77 лет» привлечёт куда меньше читателей, чем «перерезанное горло». Если мужчина прочитает жестокую статью, он запомнит эстетику убийства, плюс она будет легитимизирована текстом. Если женщина увидит такой заголовок, она будет бояться – это будет напоминанием о том, что женщина может быть убита, ей могут перерезать горло и максимум общественной реакции на подобную смерть – превращение жертвы фемицида в героиню статьи жёлтой прессы».

Изображения так же, как и слова могут легитимизировать преступления. В Мексике, приводит пример Малышева, тысячи женщин вышли на улицы, когда в одном из мексиканских СМИ была опубликована леденящая кровь фотография жестоко убитой Ингрид Эскамилья. Они требовали убрать изображение, потому что оно непременно вызовет новые убийства.

– Любое изображение, которое должно испугать, шокировать человека, привлечь внимание страхом, так и действует, – объясняет Малышева. – Любая женщина понимает, что и с ней так могут обойтись. А мы должны объяснять, что женщина – неприкосновенна.

Как это работает?

– Если бы я своими глазами не видела, что антифемицидная политика реально работает на сокращение количества убийств женщин, я бы этим не занималась, – говорит Любава Малышева. – Когда я только переехала в Барселону, количество фемицидных убийств в Испании было около 100 в год. В 2021 году сайт приводит цифру 76.

В Испании антифемицидная программа работает десятилетия. В Барселоне, которая является центром феминистского движения, символы безопасности территории есть буквально везде. Наклейка в баре «без мачистского насилия», плакаты на улицах, которые развешивает мэрия «Зона без насилия», граффити «нет мачистскому насилию». Женщины из соседних домов собираются в соседские группы в мессенджерах, патрулируют кварталы на предмет безопасности, оценивают безопасность улиц, помогают тем, кто нуждается в помощи. Несколько раз в год в Барселоне проходит общегородская демонстрация феминисток, районные демонстрации проходят во время громких преступлений. Каждый месяц на ступенях мэрий читают имена убитых женщин. 

– Активистки публикуют доклады, где сравнивают уровень фемицида в стране по областям, – рассказывает Малышева. – Для меня эти цифры звучат как фантастика: «за год в нашем регионе произошло 17 убийств». И я думаю, что да, так и должно быть. Убийство гражданина страны – это кошмарно. Это значит, что государство со своей задачей охраны жизни не справилось. И ужасаться любому убийству – правильно. Самое ужасное, что нам, выходцам из России, трудно бывает это понять. 

В Канаде из госбюджета финансируется антифемицидная обсерватория, тратятся огромные деньги на исследования влияния медиа на фемицид. Университетская группа для изучения фемицида есть в Италии. И там тоже постоянно снижается уровень гендерно мотивированных убийств.

Саратовские перспективы

По мнению Малышевой, в Саратове есть потенциал к тому, чтобы начать развивать антифемицидное движение. На вопрос «Почему?» она отвечает просто:

– Дело Лизы Киселёвой, конечно. Оно дало огромный резонанс. Люди самоорганизовались, стали бороться на доступном им уровне – стали требовать безопасных подходов к школам, сноса гаражных кооперативов. Хотя причины убийства девочки более глобальны. 

В Саратове есть журналисты, которые не боятся слова фемицид. И, по мнению Малышевой, не до конца задушена пресса. Жертвы громких убийств имеют имена и лица. Их истории не только цифры и статистика, это истории реальных женщин.

– Когда люди читают реальную историю, это меняет их взгляд, – говорит активистка. – кроме того, многие саратовские издания писали про мой доклад «Слово года – фемицид». Я думаю, что если найдется лидер, то антифемицидная организация вполне может вырасти на уровне региона.

В странах Запада, и в странах Азии, а так же в Индии и в Африке есть солидарные антифемицидные группы. Сразу сотни женщин работают над тем, чтобы искоренить язык ненависти и сделать безопасной жизнь женщин. Любава Малышева делает «Счётчик фемицида» одна.

– В октябре 2021 года приглашали на Международную конференцию FiLiА в Великобританию, в Портсмут – говорит Малышева. – Там проходила антифемицидная лекция, где выступали представительницы фемдвижений из Индии, Зимбабве, Великобритании, других стран мира. И всем им было интересно узнать о ситуации в России, после ко мне подошли все участницы, так или иначе связанные с Россией, чтобы поблагодарить за выступление. Попросили статью для журнала. В ноябре я выступала на международной онлайн-конференции, организованной немецкой антифемицидной группой. В феврале буду участвовать в антифемицидной конференции, которую делает крупнейшая феминистская организация Франции. Пишу главу о России в международный справочник о фемициде.

Никто не хочет заниматься подсчетом, женщин пугает, что, если они будут участвовать в антифемицидном проекте, они будут жить в этой страшной парадигме. И это какое-то двоемыслие. Ведь ты уже живешь в этой парадигме. И когда убивают твою знакомую, ты ничего не предпринимаешь! Только в 2021 году удалось сделать яркий коллективный оффлайн проект «Карту жертв фемицида» в «Открытом пространстве», до того были только одиночные пикеты в Москве, Санк-Петербурге и Ростове. Все попытки сделать «Стену памяти жертв фемицида» оканчивались тем, что феминистки брали мой материал, но называли стену «Стена памяти жертв домашнего насилия». Раскрученные «феминистки», которые построили политическую карьеру на противостоянии с «домашним» насилием и вовсе лежат камнем на пути антифемицидного движения. Ведь для того, чтобы признать существование фемицида, им одновременно надо признать, что все их усилия по закону против «домашнего» насилия – профанация, которая никак не противодействует фемициду. Цена этому – десятки тысяч женских жизней. Пока интернациональное феминистское движение борется с фемицидом, российские феминистки игнорируют это. Я, может, и хотела бы заниматься чем-то другим. Но когда я в новостях вижу, что снова была убита женщина, я понимаю, что надо и её внести в статистику.