«Жить немножко в райских кущах». Волонтеры и друзья музея «Дом со львом» рассказывают о том, что каждый нашел в столетней избушке на краю света
От сноса домик спасла петербургская искусствовед Юлия Терехова. Она выкупила будущий музей за свои деньги.
В доме со львом прошло около 20 волонтерских лагерей. Добровольцы из Саратова и Москвы убрали накопившийся мусор и привели территорию в порядок. Благодаря гранту от фонда Потанина здесь появилась музейная экспозиция. На средства фонда Тимченко выстроили культурный центр. Музейная команда собрала больше 700 тысяч рублей пожертвований, получила финансирование от фонда Варламова и фонда президентских грантов на реконструкцию дома, обветшавшего за сто лет существования.
Пришла очередь реконструкции двора. В конкурсе проектов участвовали архитекторы от 14 до 35 лет, профессионалы и любители. По мысли победителя во дворе поставили сцену, беседку и смотровую площадку, напоминающую нос корабля. Отсюда можно смотреть на степь и далекие поезда. Под помостом повесили деревянные качели в виде птицы.
Проект называется «Ковчег». Действительно, дом со львом — не просто здание с картинами на стенах, а удивительное место, собирающее очень разных людей, которые умеют находить общий язык и относиться к окружающему миру по-человечески.
«Это и правда мы?»
«Я впервые приехал в дом со львом в 2013 году, — вспоминает создатель проекта «Саратовская фототропа» Максим Музалевский. — Мы еще не очень знали, что здесь происходит. Поснимали и уехали. Через некоторое время Юлия Терехова попросила меня поделиться фотографиями. Так я присоединился к музейному проекту.
Каким было первое впечатление от дома? Это место, где истончается грань между нашим миром и миром чего-то не очень реального. Ощущение остается все эти годы, хотя я приезжаю сюда очень часто.
Мы не знаем, почему в доме появились росписи с евангельскими сюжетами. Можно предположить, что здесь жили люди, которым недостаточно было иконы как окошка в другой мир. Они хотели видеть такой мир вокруг себя, как сегодня сказали бы — с эффектом 3D. Хотели жить уже немножко в райских кущах.
О художнике мы тоже ничего не знаем. Судя по его работам, это был профессионал. Он пользовался не фабричными, а самодельными красками, причем смешал их так, что за 100 лет росписи не выцвели. В изображениях видны параллели с отдельными иконами хвалынских монастырей. У иконописцев из Черемшанских монастырей начинал учиться живописи Петров-Водкин. Хвалынская купчиха Юлия Казарина дала Петрову-Водкину денег на продолжение образования, а автору наших росписей, возможно, не встретился такой покровитель, и он остался неизвестным.
Дом со львом находится не в вакууме, а в живом селе, где есть люди со своими историями. Несколько лет назад мы захотели сделать их портреты, чтобы люди взглянули на снимки и удивились: это и правда мы? Полгода я и другие саратовские фотографы ездили сюда на съемки. Сначала мы просто ходили по деревне и стучались в дома. Это оказалось непродуктивным. Во-первых, средний сельский житель загружен больше, чем средний горожанин. Во-вторых, люди стеснялись пригласить фотографа домой и сниматься для выставки.
Мы с коллегами пришли в ДК на репетицию народного хора. Здесь наши героини чувствовали себя уверенно и свободно позировали. Я сказал ребятам: каждый выбирает себе по бабушке и провожает до дома. Тем более, зимой помощь провожатого была не лишней. «Моя» бабушка показала мне прялку — не музейный экспонат, а работающую электрическую прялку 1970-х годов выпуска. Здесь это обычный бытовой прибор.
В последние годы растет интерес к внутреннему туризму, к авторским маршрутам, позволяющим по-новому взглянуть на то, что казалось обычным и неинтересным. К нам на «Фототропу» приходит всё больше людей. Даже пандемия не помешала. Небольшим проектам, работающим в сфере авторского туризма, может подрезать крылья новый закон об обязательной аккредитации экскурсоводов. По этому закону экскурсоводы должны проходить профессиональное обучение, сдавать экзамен и платить пошлину.
СМИ писали, что закон лоббировали крупные туристические компании из Москвы и Петербурга для борьбы с нелегальными китайскими гидами. До пандемии в столицу каждый год приезжали почти 1,5 миллиона китайских туристов. Как правило, они брали в качестве экскурсоводов своих земляков. Российские туристические гиганты считали, что огромные деньги проплывают мимо них.
Пока законопроект обсуждался в Госдуме, проблема китайских туристов исчезла сама собой. Зато мы столкнемся со сложностями.
Городские гиды, которые летом водят экскурсии каждый день, наверняка продолжат это делать, расставшись с некоторой суммой денег. Обучение на профессиональных курсах стоит не меньше 20 тысяч рублей. Пошлина за аккредитацию — до 5 тысяч. Проходить переаттестацию нужно каждые пять лет.
Тяжелее всего закон ударит по энтузиастам, для которых экскурсии — не бизнес, а возможность поделиться накопленными знаниями. Например, живет в селе учительница-пенсионерка, которая два раза в месяц водит экскурсии к заброшенной усадьбе. Речь в таких случаях идет не столько о прибыли, сколько о сохранении исторической памяти. Будет ли эта учительница зубрить тысячу вопросов о достопримечательностях Саратовской области, тратиться на поездку в город и на пошлину?
Для экспертов по узким темам аттестация бессмысленна. Они водят тематические экскурсии, основанные на собственном эксклюзивном материале. Проверить, хорошо ли такой эксперт знает свою тему, не сможет никакая комиссия, потому что никто не разбирается в вопросе лучше него.
Еще одно абсурдное положение закона — аккредитация будет действовать только в том регионе, где был сдан экзамен. Но у меня, например, есть любимый маршрут на тему резных наличников. Тур проходит через Саратовскую, Ульяновскую, Нижегородскую, Ивановскую, Воронежскую области. С одной группой мы можем проехать по трем регионам, со следующей — по четырем другим. Авторские маршруты — это вдохновение, их невозможно спланировать на год вперед. Теперь мне придется маскироваться или сдавать экзамены во всех регионах?
Логично было бы, если бы вместе с обязанностями новый закон предусматривал и права. Например, обученный и проверенный экскурсовод получал бы возможность работать в музеях и заповедниках. Но ничего подобного нет.
Авторский туризм занимает небольшую долю рынка. Но прихлопнуть этот сегмент — то же самое, что уничтожить какую-нибудь разновидность бабочек. Вроде бы, невелика потеря, но последствия затронут всю экосистему. Например, есть село с разрушенной церковью. Есть энтузиаст, который хочет ее восстановить. Энтузиаст пишет заявку на грант, в которой указывает: эта церковь очень важна, потому что к ней приезжают туристы, письма поддержки от них прилагаются. Если туристов перестанут возить, энтузиасту будет еще сложнее».
Время действия
«Я увидел дом со львом в 2009 году, — вспоминает хвалынский краевед Алексей Наумов. — В музей Петрова-Водкина пришли студенты, побывавшие в Поповке с этнографической экспедицией. Они рассказали, что нашли в селе избушку с необычными росписями. Я схватил фотографа Николая Титова, прыгнул в машину и помчался сюда. Директор хвалынского музея Валентина Бородина написала о домике статью. Через полгода ей позвонила девушка из Петербурга, показавшаяся сначала чудачкой. Мне кажется, увлеченность Юлии Тереховой, ее харизма, драйв, умение создавать команду — первое, что цепляет в этой истории, привлекает сюда стольких волонтеров.
Как жила Поповка в те времена, когда были созданы росписи? Здесь никогда не было крепостного права. Земли в междуречье Терешки и Волги принадлежали Чудову монастырю, жители платили оброк. В 18 веке крестьяне стали государственными. Судя по величине храма, село было небедное. Но и не очень богатое, ведь это нечерноземье.
Хвалынский край был бунтарским. В начале 20 века многие жители ездили на заработки в Баку, где действовали большевистские кружки. Домой «гастарбайтеры» привозили революционные идеи. Известно, например, что на промыслы ездил отец Михаила Суслова — уроженца села Шаховское, входившего в хвалынский уезд.
Во время Гражданской войны крестьяне, возмущенные продразверсткой, взбунтовались. В марте 1921 года Хвалынск был взят отрядами Федора Попова. В советской историографии их участников называли «бандитами», сейчас — «повстанцами». Они выступали и против советов, вывозивших из деревни хлеб, и против бывших помещиков. В Поповке они схватили графа Александра Медема, который арендовал здесь земли. Местные крестьяне устроили митинг и добились того, чтобы графа отдали им на поруки.
Медема в Хвалынском уезде очень уважали. Он смиренно принял революцию. Переехал из барского дома в съемную квартиру. Из огромного хозяйства у него остались четыре курицы и одна корова. Еще при его жизни местные начали почитать его как божьего человека.
В 1925–1926 годах в Хвалынске побывал американский журналист Альберт Рис Уильямс. Он с женой приехал в Россию в 1922 году, чтобы снять фильм и собрать деньги в помощь голодающим. Уильямс был очарован советской властью и шесть лет путешествовал по СССР, собирая материал для книги о новой жизни крестьян.
В Хвалынском районе жене журналиста Люсите подарили мордовский костюм. Она носила наряд много лет. Об этом костюме позже упомянут встретившиеся с Уильямсами в США Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке».
В библиотеке Колумбийского университета в Нью-Йорке я нашел записи Уильямса о Поповке. Гость описывает местную традицию: на Николу зимнего у церкви проводились кулачные бои стенка на стенку с соседним селом.
В Хвалынске Уильямс сделал много фотографий — сгоревшая гостиница, базар с возами лаптей, оборванные крестьяне. По снимкам можно понять, какой катастрофой стал раскол империи. Но заметно и огромное желание людей действовать, что-то менять.
В 1930-е в местных селах прошли коллективизация и раскулачивание. Возможно, тогда исчезли и первые хозяева дома со львом. От них не осталось даже фамилии.
Мой прадедушка из Сосновой Мазы успел продать дом и корову, уехал в Москву, строил метро. Прабабушка рассказывала, что за одной семьей поехали многие из деревни. В столице образовалось целое землячество, которое сохранялось много лет».
Гений места
«О доме со львом я узнал из соцсетей, — вспоминает саратовский журналист и историк-любитель Алексей Голицын. — Я часто выставлял новости о нем и полностью поверил в то, что здесь бывал. В 2014 году я вдруг понял, что это не так, и рванул в Поповку. Была поздняя осень, всё серое, холод, изморозь. Тогда здесь ничего не было, только горячий чай, мы грели пальцы об стаканы. Увидев дом, я испытал два чувства. Первое — радость от того, что именно в Саратовской области нашелся такой объект. Второе — досада: почему его нашел не я? Я ведь часто езжу со студентами в экспедиции по области.
За последние годы дом со львом стал одним из туристических брендов области. Секрет успеха — в людях, которые здесь работают. Мне ужасно приятно, что это мои друзья. Что притягивает сюда столько интересных, умных, энергичных людей? Если нет физического объяснения, включаем метафизику. Я уверен: всё дело — в улыбке этого льва. Она совершенно человеческая, а человеческого нам сегодня очень не хватает.
Как могла сложиться судьба художника, который создал росписи? История начала 20 века — череда приключений, и далеко не всегда с хорошим концом.
В прошлом году у меня вышла книга о репрессированных саратовских художниках. В ней собраны истории и расшифровки уголовных дел 10 человек. Я долгое время пытался выяснить судьбу еще двоих — Николая Мамонтова и Якова Вебера. Дело Вебера я получил из архива ФСБ на прошлой неделе. На это ушло всего пять лет.
Вебер жил в деревне Мюльберг (сейчас — Щербатовка). Его раскулачили, так как у него был наемный работник-подмастерье, который смешивал краски. Дали 10 лет лагерей. Потом наказание смягчили до пяти лет ссылки. Художник, бывший ко времени ареста уже пожилым человеком, выжил чудом. Он вспоминал, что в бараке его считали покойником, и блатные играли в карты на его золотые коронки. После освобождения немцу не разрешили вернуться в родные места. Он доживал последние годы под Цимлянском.
Прочитать уголовное дело репрессированного исследователь может только с разрешения родственников. Я искал потомков Вебера в Германии и России. ФСБ проверяла степень родства по документам вплоть до 19 века. Наконец внук художника нашелся в Нижнем Новгороде. Оказалось, что ему 78 лет. Из-за опасений перед ковидом пожилой человек не выходит из дома.
В архиве ФСБ можно делать выписки из дела только от руки. В деле Вебера — 250 страниц. На машинке отпечатано только обвинительное заключение для тройки. Основную часть материалов писал следователь, имевший, как он сам сообщает, «нисшее образование». Много ли разберешь и выпишешь за один час? Я просил ФСБ разрешить пользоваться фотоаппаратом или хотя бы диктофоном. Через месяц пришел ответ: «В здании управления запрещено пользоваться нелицензированной техникой». А какая лицензированная?..
Наконец там, видимо, поняли, что этот псих не отстанет никогда. Мне прислали копию материалов дела почтой, лишь бы больше не приезжал.
Меня не интересует поиск виноватых. Публикуя истории репрессированных, я исхожу из того, что читатель способен самостоятельно прийти к выводам на основании документов, которые страшнее любой интерпретации.
Мне нужно, чтобы от исчезнувших людей осталась память. Я уверен, что есть те, для кого знать правду — важнее прочего. В этом году я случайно понял, что трое моих знакомых из Саратова и Москвы — внуки людей, которые вместе сидели в горьковском лагере. Их деды упоминают друг друга в письмах. Я познакомил внуков между собой. Они обнимались и плакали, как будто нашли потерянного родственника.
Не знаю, на чем основана моя уверенность, но я думаю, что, если мы будем знать, как всё происходило, это не повторится. Как работал этот механизм? В 1934 году после убийства Кирова начались высылки из Ленинграда. Политические дела стали рассматривать без участия сторон с немедленным исполнением приговора. В 1937-м началась газетная истерика. Все СМИ, каждая страница оказались заполнены кровавыми монстрами. Они назывались троцкистами. Кто эти люди, никого не интересовало. Достаточно было завести антисоветский разговор — например, о том, что зарплаты не хватает на еду, — всё, это повод лишить человека жизни. Снизу начались соцсоревнования — регионы запрашивали больше квот на аресты и расстрелы. Тот же принцип, что на современных выборах: начальство на местах пытается показать результат еще правильней, чем у соседа.
Доносчики редко шли прямо в НКВД. Чаще писали жалобу в местком или партком. Ты выполнил гражданский долг, а что случилось дальше — не твоя вина. По моим наблюдениям, корыстных доносчиков, которые, сдавая другого, старались достичь личной выгоды, было немного. Большинство действовали из страха за себя, ведь существовала статья о недонесении, или по идейным соображениям. Они не верили, что государство творит зло, ведь такого не может быть никогда».
«Осознание бессмысленности своего труда»
«О доме со львом я слышал давно, но вживую увидел в этом году, когда нам предложили реконструировать двор, — рассказывает общественный активист Александр Ермишин. — Честно говоря, я люблю работу с деревяшками больше, чем живопись. Здесь меня заинтересовал не столько гуманитарный аспект, сколько хорошо проведенная реставрация. Это редкий для Саратовской области пример, когда деревянный дом не пытались омолодить штукатуркой и сайдингом.
Надеюсь, видно, что мы работали здесь с удовольствием. Проект оплачивался за счет президентского гранта, но для меня это — не бизнес, а личное. Я прожил 50 лет и понял, что, наверное, нужно было прожить их строителем или архитектором. Я здесь гештальты закрываю.
В Поповке мы работали с товарищами по «Том Сойер Фест». В 2018–2020 годах в Саратове мы восстановили два дома — на улице Мичурина и Бабушкином взвозе. В конце 2020-го мэрия отдала оба здания под снос.
Это болезненно отразилось на волонтерах. Ничто так не убивает инициативу, как осознание бесполезности своего труда. Как сейчас брать в городе новые объекты? У людей невольно возникнет вопрос: зачем?
Причины такого поведения властей остаются за гранью моего понимания. Чиновники декларируют заботу об историческом облике города. В случае с «Том Сойер Фест» люди абсолютно бесплатно такую заботу воплощают. Мэрия могла бы объявить это своей заслугой, поставить в отчете галочку, но нет.
Наша политическая система устроена так, что во власть проходят люди с определенным менталитетом. Им трудно представить, что можно организовать мероприятие, не подвозя бюджетников на автобусах. Люди, которые сами куда-то приходят, потому что считают это правильным, вызывают подозрение. А вдруг эти люди что-то еще сделают без разрешения?».
