«На пенсии есть время подумать и снять лапшу с ушей». Как живется представителям «ядерного электората», которым перед каждыми выборами дают больше всего сладких обещаний
Пенсионеры рассказали «Свободным» о том, что думают о современной политике и как частная биография отражает историю страны.
Безбашенная
«Мне 62 года, но я не чувствую груза лет, — говорит Зоя. — Очень важен внутренний настрой. Я не настраиваюсь на плохое. Оно само приходит, если суждено. Но добрых людей на свете больше.
Наша семья родом из Башкирии. У дедушки с бабушкой было много лошадей, коров, овец. Мама была тринадцатым ребенком, единственной девочкой. В 1930-е семью раскулачили. В 1937 году дедушку Карима арестовали, по решению тройки НКВД расстреляли, обвинив в «провокационных слухах о голоде». В 1989 году дедушку реабилитировали. Как только стало можно, мы с мамой попытались узнать что-то о судьбе деда, но… Мамин старший брат (он служил в милиции) сказал, что копаться в прошлом не надо.
Бабушка не пережила ареста мужа. В пять лет мама осталась сиротой, выросла в детдоме в Уфе.
Однажды она поехала в село к друзьям. На танцах в клубе ей накинули на голову тулуп, силой усадили в сани и отвезли к жениху.
Страна готовилась запускать в космос спутник, а в деревнях еще крали невест. Когда мама — модница и красавица, за черные кудрявые волосы ее звали цыганкой, — увидела будущего мужа, она была в шоке. На фронте отец получил лицевое ранение, у него не было половины щеки.
Я с детства была безбашенной. Боролась за справедливость. В школе била мальчишек, если они обижали девочек. В 10 лет выбила семье квартиру. Мы жили в одноэтажном домишке с текущей крышей. Я пошла в райсовет, написала заявление — и нам дали двушку в двухэтажке!
После школы я хотела поступить в экономический институт в Уфе. Но мне, татарке, посоветовали ехать в Казань или куда-нибудь в Россию. Сейчас Советский Союз идеализируют, якобы там была сплошная дружба народов. На самом деле, национальный вопрос был всегда. Башкирия — многонациональная республика. Но не «плавильный котел». Например, у нас были поселки, где жили депортированные поволжские немцы. Там было красиво, очень чисто. Между собой немцы говорили на своем языке и женились на своих, изредка — на русских. На мусульманках — однозначно нет. Так же и татарские бабушки учили нас не доверять русским, мол, у них камень за пазухой.
Я всё-таки получила экономическое образование и 22 года работала экономистом районного узла связи. Здание РУС и все социальные учреждения поселка были на одном берегу реки Уфимки, наш дом — на другом. Каждое утро я на весельной лодке или моторке возила детей в садик и школу.
Однажды ранней весной Мишенька, младший сын, опрокинул на себя ведро кипящей похлебки для поросят. Я его тут же раздела, поставила в таз, облила подсолнечным маслом из трехлитровой банки. Завернула в простыню и понесла в больницу. По реке шел лед. Ни один лодочник не согласился нас переправить. Муж на руках перенес Мишеньку на другой берег и вернулся за мной. Помню каждый свой шаг. Встаю на льдинку — она проваливается под ногой в черную воду, но я успеваю шагнуть на следующую. На обоих берегах люди стояли и молились за нас. Наверное, поэтому мы не утонули.
В 1990-е отрасль связи акционировалась. По заданию гендиректора я объезжала акционеров и за небольшую цену выкупала у них акции. Говорят, их задорого перепродавали за границу. Прибыль от этого оседала у людей гораздо выше меня. А вот бандиты приходили ко мне. Прямо в кабинет, человека по три-четыре. С автоматами. Или по дороге домой караулили на машинах. Я не плакала никогда. И о смерти не думала. Я была очень красивая, меня не били. Отвечала, как можно спокойнее: денег нет, акций и списков акционеров тоже нет. Ну что с меня взять? Они и уходили восвояси.
Я хотела уйти с этой работы. Начальство не отпускало. Как-то раз руководитель сказал, что, если попытаюсь уволиться, детей своих не увижу.
Однажды младший сын и дочка не вернулись с прогулки. Я ждала до одиннадцати часов вечера. Побежала в милицию. Утром взяла фотографии, пошла по поселку. Спрашивала: вы не видели этого мальчика и эту девочку? Люди отводили глаза. Было понятно, что видели, но боятся говорить.
Операторы на АТС меня любили. Рассказали, с какого номера был последний звонок на наш домашний телефон. Через три дня я нашла Мишу. Он был в заброшенном общежитии привязан к батарее, голый, весь избитый. Отвела его домой, отмыла. Боялась класть в больницу, чтобы не добили. Друзья из училища сидели у него в палате, охраняли.
Дочку тоже нашла. Поздно. Тело было спрятано под железобетонными плитами. Ей было четырнадцать.
До сих пор не знаю, зачем нелюди это сделали. Я обращалась в милицию и прокуратуру от районного до республиканского уровня, нанимала адвоката. Сейчас не хочу ворошить. Закон никого не покарал, но от Аллаха-то не уйдешь. Сейчас из них в живых не осталось никого.
В 2000-х я уехала из поселка в Уфу. Таксовала. На жигулях-семерке стояла у вокзала. Предпочитала дальние рейсы. Ночью спокойнее: на трассе нет фур, пассажиры спят. Помню, как летом жарила яичницу прямо на капоте: сворачивала тарелочку из фольги, разбивала туда яйца — и через пару минут они запекались.
Знакомые посоветовали заняться теплицами. Выгодное дело: закупить мицелий, набить мешки — с каждого можно получить четыре-пять урожаев. Рестораны раскупали мои вешенки и шампиньоны на ура.
Переехала в Бугуруслан. Купила на заводе в Тольятти ВИСы-рефрижераторы, открыла пельменные цеха. Я ставила цену рублей на пять меньше, чем у конкурентов, завоевала рынок. 180 точек в Оренбургской, Самарской областях, Башкирии закупали мою продукцию. Местное купечество на меня обиделось. Предложили мне убраться подобру-поздорову. Я решила бороться. Стремления к самосохранению у меня меньше, чем вредности. Думала: пойду законным путем и одержу победу. Ага-ага. Дошла до Нургалиева и Чайки. В ответ получила отписки. Всё у меня отжали.
Где я только не работала! На стекольном заводе, в минздраве, на олимпиаде в Сочи и в других организациях. Есть такой риторический вопрос: если ты такая умная, то почему такая бедная? Я нашла ответ: потому что не ворую.
В Саратове познакомилась с мужем Виктором. Он был для меня всем. Другого такого человека я в жизни не встречала.
Виктор был гвардии прапорщиком ВВС. Отслужил в армии 30 лет, воевал в Афганистане, работал на радарных установках. Как участник боевых действий имел право на получение квартиры. Но его поставили не в льготную очередь, а в обычную. Мы подсчитали, что ждать пришлось бы 440 лет.
Виктору нравились Навальный и Платошкин. Мне — только Навальный. Мы с мужем договорились не говорить о политике, чтобы не ссориться. На выборы я в последние годы не хожу. Зачем? Там все без нас решено.
Виктор умер в феврале от ковида. Даже в такой момент государство показало себя. Семьям тех, кто умер от коронавируса до 31 декабря 2020 года, выплачивали по 50 тысяч рублей. А с 1 января — ничего, как будто эпидемия закончилась».
«Я до сих пор идеалистка»
«Прошлым летом, когда было голосование на пеньках, я разговорилась со старшей по дому, удивилась: неужели кто-то проголосует за обнуление? Она меня так пристыдила! Сказала: «Надо поддерживать Путина, иначе нас поглотит Америка». Вроде, образованная женщина, замужем за офицером, — рассказывает Наталья Николаевна. — Хотя я ведь тоже была когда-то убежденной коммунисткой, верила в светлое будущее. Это был конец 1970-начало 1980-х. Вокруг меня были интеллигентные люди, горящие своим делом. На праздниках в нашем доме за одним столом собирались ректоры трех вузов. Я с детства упивалась Толстым. Родители выписывали «Новый мир», «Иностранку», «Науку и жизнь». Иногда редкие книги нам давали на одну ночь, и мы с папой читали по очереди: я до полуночи, он — до утра. У меня не было оснований сомневаться, что страна развивается.
Всё это волшебство было в нашей жизни благодаря папе. Он был хирургом. Многие говорят, что гениальным.
После мединститута папа по распределению работал на Байкале. Лекарств в послевоенные годы почти не было. Папа стрелял нерп. Их жир использовали для лечения больных.
Мама была операционной сестрой. Дедушку по материнской линии раскулачили. По доносу соседа забрали его и корову. Бабушка одна вырастила семерых детей. В 1941-м старшие сыновья ушли на фронт. Бабушка пекла хлеб на весь колхоз. Мама, ей тогда было семь лет, с младшим братишкой ездили в тайгу за дровами.
В 1990 году папу выпустили на медицинскую конференцию в Данию. Датчане, знавшие о его уникальных операциях, решили подарить ему мобильный госпиталь. Нужно было найти в Саратове площадку, где разместить оборудование. Городская администрация отмахнулась. Папа через друзей нашел спонсоров, которые были готовы отремонтировать заброшенное помещение. Но в последний момент советские власти не разрешили ввезти госпиталь. Не сообразили, как оформить подарок из капстраны. Или не захотели признавать, что великая держава нуждается в зарубежной технике. Папа этого не перенес. Сгорел от онкологии.
В 1990-е маме по полгода не платили пенсию. Она жила в ужасе, думая, что обременяет нас. Может, это стало причиной ее инфарктов и инсультов. Однажды у булочной я увидела старшую сестру. Сестра работала врачом и давно жила отдельно. Она плакала, потому что у нее не хватило денег на батон.
Сейчас, глядя на события со стороны, невозможно понять, как мы это выдержали. Это ведь нереально. Но тогда я действовала по принципу: я советская женщина, я всё могу.
По образованию я экономист. В то время работала главным бухгалтером. В 6.00 — гимнастика, холодный душ, всех накормить, прическа, макияж и вперед! День пролетает. К ночи всех уложу и, счастливая, сажусь делать отчет. Действительно счастливая, потому что никто не мешает. Открываю документы — и понимаю, что всё плывет перед глазами. Однажды с четвертого этажа, где находился мой кабинет, меня вынесли на руках — я не могла ходить. От работы кони дохнут, а женщины — нет, у меня ведь ребенок.
Дочь поступила в музыкально-эстетический лицей. В одном классе с ней училась дочь киллера. Мы дружили с его женой, прекрасная женщина. Наверное, она догадывалась о профессии мужа, но что тут поделаешь? Когда живешь внутри эпохи, ее специфика кажется обыденностью.
В нулевые годы якобы пришла стабильность, но именно в это время меня трижды увольняли, причем незаконно, по барской прихоти начальства. Я поднимала связи, обращалась в службу занятости, проходила курсы переобучения. Но с каждым разом найти новую работу становилось сложнее. Моя блестящая трудовая книжка действовала против меня. На руководящие должности меня не брали из-за возраста. На низшие — потому, что это якобы подозрительно: почему высококвалифицированный специалист согласен на всё, вплоть до места уборщицы?
Однажды меня не приняли потому, что я пришла на собеседование в пальто от кутюр. Оно осталось от прошлой жизни, а купить другую одежду было не на что. На самом деле, мы выживали на 4 тысячи рублей пособия по безработице. Я старалась полноценно кормить дочь, чтобы она могла учиться, а сама жевала кукурузные хлопья. Они забивают чувство голода. От такого питания организм начал разваливаться. Я брала рукой волосы и вынимала прядями. Зубы, ногти, пятки — всё пришло в негодность.
Самый долгий период безработицы длился несколько лет. Спасло меня то, что я начала писать — рассказы про любовь и стихи. Публиковалась в университетском альманахе. В интернете переписывалась с поклонниками из других стран. Сохранила самооценку и прокачала английский. Если бы не это, во что бы я превратилась — в согбенную бабулю, у которой всё плохо?
Последним местом работы было региональное отделение «Яблока». На выборах 2011 года я видела самые наглые фальсификации. Председатель комиссии, как это обычно бывает, притащила к сейфу кадки с фикусами со всей школы. Во мне 46 килограммов. Видимо, она не заметила меня за растениями и прямо на моих глазах вытащила пачку бюллетеней для вброса. Ночью члены комиссии вписывали мертвые души в книги избирателей. Паспортные данные у них были, ведь кандидатом от ЕР шел хозяин местных ТСЖ. Когда я попыталась что-то сказать, три пьяные тетки (они пили прямо на участке) поперли на меня и вызвали полицию. Наутро у меня от нервов открылось кровотечение, я попала в больницу. Прокуратура и Следственный комитет на мои жалобы не отреагировали.
Думаю, педагоги в комиссиях понимают, что идут против людей и совести. Могла бы я представить на их месте своих учителей? Мою классную руководительницу, участницу войны, которая с пятого класса водила нас в пешие походы по области (ее уже нет, но благодаря ей наш класс дружит до сих пор)? Нереально. Мы другие книжки читали.
Многие пенсионеры, действительно, верят в предвыборные сказки. На полном серьезе спрашивают: как это может быть неправдой, если об этом сказали по телевизору? Люди рады обманываться. Видеть реальность бывает больно.
Может, я до сих пор идеалистка, но я уверена, что с людьми надо говорить. Причем именно на пенсии у многих появляется время, чтобы анализировать информацию и снять лапшу с ушей.
Несколько лет в разговоре с подругой я назвала крымские события аннексией. Подруга чуть не с кулаками на меня накинулась. Она работала топ-менеджером в крупной компании, пахала, не поднимая головы. Я помню по себе: вернувшись домой, хочется выть от усталости, какое уж тут критическое мышление. Теперь подруга вышла на пенсию. Стала читать разные источники и поменяла свое мнение.
Сейчас я получаю минимальную пенсию — 11349 рублей. 7 тысяч уходит на ЖКУ, телефон, интернет. Остается только на еду. К счастью, я люблю макароны. Мяса не ем много лет. Иногда позволяю себе рыбу. Каждый день съедаю по яблоку и по пять орешков миндаля, чтобы поддерживать баланс витаминов и минералов. Выходить в свет удается благодаря подругам: одна работает в консерватории, у нее бывают пригласительные на концерты, другие иногда дарят билеты в театр.
Конечно, у меня есть мечты материального характера. Номер один — стиральная машина. Старая работает 17 лет, вы не представляете, какое это счастье! Номер два — ремонт в квартире, которого не было уже пятнадцать лет.