«Я, пробирки и четыре стены». Каково работать в ковидной лаборатории

«По сравнению с другими странами, где наблюдается резкий всплеск числа заболевших, у нас все идет к нормализации ситуации», — отмечает президент Владимир Путин. Эксперты гадают, стала ли нынешняя оптимистичная статистика ближе к действительности, чем обычно.

Ковидным больным помогают больше 600 тысяч медицинских работников. Им выплачено 188 миллиардов рублей надбавок. Работники красных зон имеют право на страховку в случае заражения, льготный автокредит и досрочный выход на пенсию.

«Деньги привлекают. Но это не самое главное, — считает жительница Саратова Мария, работающая лаборантом в ковидной лаборатории.— В медколледже нам говорили: вы — самое важное звено между пациентом и врачом, от вашей работы зависит последующее лечение и здоровье человека. В пандемию мы поняли, что это действительно так».

Неприлично много «позитива»

«Когда говорю человеку: «Я работаю с ковидом», — собеседник медленно натягивает маску. Сначала было смешно, теперь напрягает, — признается Маша. — В лаборатории меньше риска заразиться, чем в автобусе или в магазине».

Лаборатория, где работает Маша, проводит по 500–600 анализов в сутки. Сюда поступают пробы, взятые у пациентов поликлиник, у тех, кто готовится к госпитализации, у медиков, контактировавших с зараженными.

Опрос, проведенный Высшей школой организации и управления здравоохранением, выяснил, что треть респондентов не надеется вернуться к доковидному образу жизни в ближайшие два-три года, а 25 процентов опасаются, что этого не произойдет никогда. Мария не считает, что пандемия изменила вселенную.

«Мы не сжигали трупы на улицах. Да, мы сидели дома, мы носим маски, обрабатываем руки. Но глобальной катастрофы не произошло», — пожимает плечами собеседница. «Я волновалась за родителей. Бабушку мы всей семьей уговорили уволиться. За себя я не боюсь. Видимо, это специфика медицинского образования: даже если случится чума или холера, ты всё равно пойдешь работать, потому что тебя этому учили».

Четыре года в халате и пижаме

Заканчивая девятый класс, Маша выбирала такую профессию, с которой легко найти работу: «Люди всегда будут болеть, значит, всегда будут нужны медики». Учиться в медколледже оказалось труднее, чем она думала. «Первые два года были сущим адом. Школьная программа, химия, биология, да еще и первые медицинские дисциплины! Я зубрила ночами. На втором курсе выяснилось, что пара в медицинском колледже длится не полтора часа, а три!»

В медицинском учатся, в основном, приезжие из сельских районов области, из Дагестана и Чечни. В Машиной группе было 20 девушек и пять юношей. «Мальчики не скрывали, что колледж за них выбрали родители. Доучились двое. Они умели выкручиваться на экзаменах за счет подвешенного языка и подхалимства. Иногда мне приходилось просить за них преподавателей: мол, мальчики не подготовились, потому что работают на стройке, ведь у колледжа нет общежития, а за съемную квартиру надо платить. Я не опасалась, что помогаю попасть в медицину недоучкам. К третьему курсу пацаны убедились, что после выпуска никогда не наденут белый халат».

Тем, кто сдает сессию без троек, положена стипендия — 600 рублей. Малоимущим добавляют еще 1200 рублей материальной помощи.

С третьего курса Маша начала подрабатывать в колл-центре сетевой компании по продаже одежды. «Вставала в 6.00. До 16.00 училась. К 17.00 ехала на работу и сидела на телефоне до полуночи. Засыпала везде. На переменах преподаватели будили меня перед началом пары. Зато я получала 25-30 тысяч и не просила у родителей ни на проезд, ни на одежду».

Выпускные экзамены в 2020 году сдавали дистанционно. «Я ставила телефон чуть ниже камеры — было не заметно, что я смотрю не прямо в объектив, — делится лайфхаками собеседница. — На защите диплома пригодилась шапочка. Я заранее начитала автореферат на диктофон и спрятала под шапочкой беспроводной наушник».

Гораздо труднее оказалось пройти аккредитацию (с 2020 года эта процедура обязательна для всех медиков со средним и высшим образованием). «Я готовилась к тестированию полтора месяца круглыми сутками. Сижу с друзьями — решаю тесты, говорю с родителями — решаю тесты, ложусь спать и просыпаюсь — не расстаюсь с тестами. Как и в школьном ЕГЭ, встречаются темы, которые не проходили во время учебы. Нужно разобраться в них самостоятельно. Я выучила ответы на 1300 вопросов. Экзамен проходит в специальном аккредитационном центре. Перед тобой — компьютер, сверху — четыре камеры, и восемь членов комиссии за спиной. Не то, что списать, пошевелиться страшно, потому что при малейшем движении они делают шаг вперед. Проходить аккредитацию нужно каждые пять лет».

Большинство Машиных однокурсников пошли работать по специальности. Девушка осталась в больнице, в которой проходила практику. «По сравнению с другими больницами, у нас рай — есть оборудование и реактивы».

Слушая свое дыхание

«Когда первый раз натягивала скафандр, руки тряслись, — признается Мария. Для работы в боксе надевают две пары бахил, две пары перчаток (их еще полагается обматывать скотчем), костюм с капюшоном, очки, респиратор, экран. На переодевание уходит не меньше десяти минут. «Как только оденешься, обязательно что-нибудь в глаз попадет или нос начнет чесаться, а лицо—то не потрогаешь», — смеется девушка.

Ламинарный бокс, в котором исследуют образцы, — это металлический шкаф с защитным стеклом и щелью для рук. Комната, в которой он стоит, тесная — два на два метра. Здесь невыносимо жарко, хотя отопление отключено, и абсолютно тихо. «Только ты, бокс и четыре стены. Так нужно сидеть два, три, четыре часа. Слышишь только свое дыхание. Коллега рассказывала, что ей через пятнадцать минут работы в боксе захотелось плакать. У кого-то, наоборот, случается истерический смех. Меня выручает музыка. Телефон с собой проносить нельзя, поэтому я пою сама», — рассказывает Маша.

Самым грязным считается первый этап исследования: нужно дозатором перенести материал из одной пробирки в другую, где содержится реактив, и поставить на 15 минут в термостат.

Маша выполняет второй, более сложный этап анализа. «Я занимаюсь выделением нуклеиновых кислот — при помощи центрифуги размножаю РНК вируса. Это большая ответственность: нужно держать в голове, что куда капнул, сколько оно стоит и долго ли крутилось. Затем я отдаю образцы врачам. Они «раскапывают» материал из пробирок в планшетки с лунками и ставят в анализатор».

На работу в боксе уходит четыре-пять часов. Еще столько же — на разбор материала, возню с бумажками и подготовку реактивов. «Ну и чай попить успеваем. У нас есть комната отдыха с холодильником. Заедаем стресс».

«Когда-то мама говорила: как хорошо быть лаборантом, уже в 15.00 будешь уходить домой», — смеется Маша. «Одна ставка — это семь часов. На деле мы работаем с 8.00 до последнего клиента. Уходим домой не раньше 18.00, а то и в 20.00. Это изматывает: я не могу построить личных планов, почти не вижу родителей. Я как будто в самоизоляции, только на работе».

Выходной у лаборантки раз в неделю. В ближайшую субботу Маша мечтает вырваться с родителями в музей на выставку Марка Шагала.

«Мы— самое важное звено»

«Мы понимаем, за что работаем. В месяц со всеми надбавками я получаю около 60 тысяч рублей», — говорит Маша. Она пыталась разобраться, как рассчитываются ковидные выплаты: «Учитывается отработанное время, количество положительных результатов. Я не смогла понять и больше не лезу, а то вдруг расстроюсь».

«Этих денег вполне достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать», — отмечает собеседница. Молодые медики помнят, что скоро доходы вернутся к обычным цифрам: оклад 8 тысяч рублей плюс стимулирующие. Мария, как и ее коллеги, стараются откладывать ковидные надбавки: «Моя однокурсница копит на операцию. Я планирую делать ремонт. Можно подумать об автошколе, о машине в кредит или об отпуске».

«Мы работаем не только из-за денег. Мы, наверное, какие-то больные: во что бы то ни стало стараемся докопаться до результата, узнать — есть вирус или нет. Бывает, вечером уже иду на остановку, вдруг звонят из лаборатории: что-то пошло не так. Я же не могу сказать: мой рабочий день закончен, отдадим результаты как есть, ну пусть будут отрицательными. Нет, я разворачиваюсь и бегу обратно на работу. Могут и среди ночи позвонить: у нас реактивы закончились, выручай. Я беру такси, еду в другую больницу за реактивами, потом — в лабораторию «раскапывать». И не только я. Едут все, кто может. А те, кто не могут, висят на телефонах, спать не ложатся».

В пандемию молодые медики поняли, как важно ощущать значимость своей работы. «Преподаватели в колледже говорили нам: вы — самое важное звено между пациентом и врачом, от вашей работы зависит, какое лечение будет назначено, — вспоминает Маша. — Теперь мы убедились, что это действительно так».

Почему Дональд — не Володя

Портал SuperJob.ru выяснил, что профессия медика считается сегодня самой благородной, — такой ответ дали 29 процентов опрошенных. Люди в белых халатах набрали в три раза больше голосов, чем учителя, опередили спасателей (в семь раз) и военных (в 14 раз). 

Мария признается, что проявлений общественного почета не замечала: «Скорее, медикам завидуют из-за выплат и ругают — за то, что долго едет «Скорая», что нет места в больнице, что долго делается анализ. Бывает обидно читать комментарии в интернете. Люди просто не знают, насколько не хватает «Скорых» и коек. Не догадываются, что мы сидим в боксе по четыре часа».

После пандемии государство обещает увеличить количество врачей, добавляя бюджетные места региональным медицинским вузам. Получать высшее медобразование Мария не планирует. «На первом курсе колледжа многие говорили — о, я хочу дальше учиться, я буду онкологом! А на четвертом — я буду продавцом в макдональдсе, и ничего мне не надо, — смеется собеседница. — Надо действительно гореть, чтобы потратить кучу времени и денег на университет, на платную ординатуру, потом еще десять лет набирать опыт и категорию, чтобы лет в сорок получать оклад 11 тысяч».

Как известно, работа отечественных бюджетников подразумевает некоторые дополнительные обязанности. Маша говорит, что ни на уборку снега в мешках, ни на всевозможные парады снеговиков ее не призывали (в этом году даже саратовским чиновникам было не до парадов). Благодаря карантинным ограничениям, трудящиеся бюджетной сферы оказались свободны от обязанности ходить на патриотические митинги.

На непатриотические акции девушка тоже не ходит, потому что не интересуется политикой. Но всё—таки одна история, связанная с персонажами актуальной информационной повестки, ей запомнилась.

«Мы даем прозвища лабораторным аппаратам. Ну не скажешь же коллеге: иди на моноферментный анализатор. Мы переиначиваем название марки оборудования и получается красивое имя — например, Алиса или Леопольд. Есть у нас один очень дорогой  аппарат, который прозвали Дональд. Я думала: это потому, что он дорогущий, в честь Дональда Дака, племянника Скруджа МакДака. Когда Байден выиграл выборы, наш Дональд сломался. Заведующая сокрушалась: зачем вы его назвали Дональдом, был бы Володей — еще сто лет бы проработал».