«Скулшуттинг», как и суицид – это две крайние точки поведения жертвы насилия в школе. Между ними лежит веер самых разных реакций и вариантов поведения жертвы буллинга. В таких историях фокус внимания обычно направлен на жертву. Но, попадая в ситуацию травли, психологически страдают все её участники: и жертвы, и агрессоры, и наблюдатели.

Диана

– Года три минимум я ходила в школу со страхом. Я знала наизусть «безопасные уроки» и «опасные». На неделе у меня был один более-менее «безопасный» день. Безопасные уроки – когда учитель не выходит из класса и поддерживает дисциплину. Опасные – когда учитель пол-урока где-то ходит, а класс надо мной издевается.

Плевать было всем: и учителям, и моим родителям, которые считали, что дети сами должны решать свои проблемы. Никто не мог и не хотел мне помочь. Я могла только ждать, когда эта сраная школа закончится.

В моем случае травля началась с двух придурков из класса, потом к ним присоединились другие одноклассники. Остальные или ржали вместе со всеми, или делали вид, что ничего не происходит.

Как именно издевались: человек, который сидел сзади, толкал мой стул, мог вымазать об меня сопли, доставал электрошокер и тыкал им в меня. Одноклассники прятали мои вещи. Одной девочке, которая перевелась в наш класс, сломали руку. Другой новенькой надели ведро на голову – она получила сотрясение мозга.

К учителям я не обращалась за помощью, так как у нас в культуре «стукачество» – это последнее дело. Сейчас я так не думаю. Надо было бить во все колокола. А я скромничала, делала вид, что игнорирую их. Мне даже в голову не приходило попытаться физически дать сдачи, их же несколько человек, да еще и мальчики. Сейчас я уверена, что надо было бросаться на них и устраивать скандалы. Может быть, тогда школа бы вмешалась, или на меня бы повесили ярлык «истеричка» и отвалили бы. Надо было биться, а не молчать.

Смешно: однажды меня вызвали к школьному психологу. Никакой пользы от этого не было. Непонятно вообще, почему вызвали меня, а не их. Со мной поговорили, я сказала, что всё хорошо (стучать-то нельзя, все знают!), на этом попытка школы что-то сделать и закончилась.

В России, мне кажется, никогда не отчисляют из школ хулиганов. В России жертвы вынуждены уходить и искать другое место.

Как пишет психолог Людмила Петрановская, важно различать конфликт и травлю.

«Дети ссорятся, дерутся и дразнят друг друга. Агрессия – часть жизни, и детям нужно учиться с ней управляться. ⠀

Главное отличие конфликта: равенство ролей. Эти на тех нападают, но и те спуску не дают.

Ещё в детских конфликтах обычно роли быстро меняются. Вот только что дрались, а теперь идут в обнимку. ⠀

При травле роли неравны и статичны. Всегда бьют или дразнят этого, а тот всегда нападает. И пока дети в группе, разного взаимодействия нет: с «козлом отпущения» невозможно мирно играть (хотя вполне бывает, если дети встречаются вне группы, на другой территории)».

Иванна

– Классе в восьмом меня повадились буллить несколько девиц из параллельного «не лицейского» класса. Из ощущений помню исключительное непонимание причин происходящего. Собственно, и до сих пор их не понимаю.

Семье я не жаловалась, учителям тоже. Просто некоторое время потерпела. А потом, когда надоело, ввалила заводиле этих девок толстым и тяжелым справочником по физике по какому-то чувствительному месту. Предположительно, по роже. После этого девки резко отстали.

Вывод примерно такой: иногда дать по физиономии бывает поразительно полезно, а терпение и непонимание – вещи в принципе очень непродуктивные.

У меня у самой в анамнезе, наверное, только одна попытка кого-то «травить», и это было в слишком в раннем возрасте, лет 7-8, чтобы четко отдавать отчет, что я делаю и зачем. Был у меня одноклассник, полненький, в очках, а я была, напротив, девка очень спортивная, подвижная, задиристая – и как-то вот эта его непохожесть меня, видимо, раздражала. Но наши родители сделали гениальную штуку: они нас свели поближе. И мы практически всю школу совершенно идиллически продружили и даже немножко провлюблялись.

Вывод: ксенофобия, к счастью, лечится. И если мне кто-то беспричинно не нравится, я стараюсь дать ему шанс себя проявить. Пусть этот странный кактус либо расцветет, либо не нравится причинно.

Любовь Тен

– В первый класс я пошла в 1987 году, излет СССР, но в детских садах все еще рассказывают, что все люди – братья, устраивают утренники, где дети изображают 15 республик в национальных костюмах. Корейской республики там не было, поэтому несколько лет подряд я играла украинку.

Начальную школу я могу описать одним словом – травля. К концу первого года в классе сформировалась группа лидеров, которым я почему-то не приглянулась. Похоже, просто выбрали самую нерусскую на вид девочку. Сначала меня просто дразнили, потом перешли к активной фазе: не было ни единой перемены, на которой за мной кто-нибудь бы не гнался, не пытался дернуть за волосы, или задрать юбку, или отобрать что-нибудь. Жаловаться было не принято. В любом конфликте разборки происходили на уровне «сама виновата».

Поэтому, к концу второго класса в табели со всеми пятерками, в графе поведение стоял «неуд» и запись: «Скидывала мальчиков с лестницы». Однажды меня загнали на технический этаж, откуда выход был только на запертый чердак. Как известно, человек загнанный в угол, начинает обороняться всеми доступными способами.

Так что к третьему классу преследователей попустило. Дружить со мной соглашались не многие, но гонять и преследовать перестали.

В средней школе у меня были терки вообще со всеми. Классная меня возненавидела, и я огребала по любому поводу. Спасали только мозги. Она была учитель математики, вся из себя заслуженный учитель, советская до мозга костей. Все должны были быть ровными, «по линеечке». Умный – так же плохо, как и отстающий.

У нее я к доске ходила по три-четыре раза за урок. Она все ждала, когда сможет меня подловить. Однажды вообще был скандал. Я в школу пришла в кофте красного цвета. Это были девяностые – сложные времена. Одежду не достать. В школе отопление - швах. Мама достала мне самую обычную шерстяную кофту. Красную. Я надела ее на форму и пришла. Эта кура как увидела, аж заикаться начала. Вызвала все параллельные классы посреди урока, выставила меня перед всеми и орала, что вот я – это тот самый ужасный пример, как не должен выглядеть нормальный школьник. Своей красной кофтой я разлагала нежную психику одноклассников. Закаленная начальной школой, я стояла и улыбалась – мне было все равно.

Из доверчивого и открытого ребенка я превратилась в человека, который в стрессовой ситуации не умеет плакать. Физически. Я осталась ранимой, но об этом никто не знает. Многие считают меня циничной. Я не переношу несправедливости, агрессии по отношению к другим людям, мне физически от этого плохо. Я научилась вести переговоры с кем угодно. Если переговоры не помогают, научилась искать другие решения.

А эта история моей старшей дочери. Она очень похожа на меня – человек эмоциональный и творческий.

Все началось с учителя. Мадам с корочкой психолога решила, что мой ребенок странный. Когда дочь начала приходить из школы в слезах, я пошла к педагогу. Не ругаться, а выяснить, что вообще происходит. «Она странная! Я ее боюсь!» – ответила мне учитель. Чем мой ребенок напугал взрослую женщину? Эмоциональностью и привычкой рисовать на переменах. Ах, да, еще была продленка, где семилетнему ребенку говорили взрослые тетки, что раз она не крещеная, у нее мама умрет. Ребенок у меня начитанный и к первому классу она уже знала про теорию Дарвина и с ней активно соглашалась. Любила читать про динозавров, возникновение жизни на Земле, смотреть научные фильмы.

Дети не глухие. Для начальной школы фигура учителя более значима зачастую, чем родительская. Одноклассники стали мою дочь серьезно гонять, объявлять ей бойкот, говорить, что если она не покрестится и будет ходить без крестика, то с ней никто не будет разговаривать. Ее тетради и учебники постоянно оказывались в мусорке. А еще она постоянно защищала мальчика, который очень не приглянулся учителю. Мальчик с трудом учился, был гиперактивным, у него были проблемы по здоровью. Несколько раз мальчика серьезно били. Ребенок мой всегда заступался, и тоже получал порцию «любви одноклассников». Ну, заодно.

В пятый класс мы уже перешли в другую школу, профильную, куда ребенка взяли без экзаменов, просто посмотрев рисунки.

Мой ребенок уже несколько лет учится жить в нормальной ситуации, где учитель – не враг. Многие скажут, что, наверное, я мало билась с администрацией, учителем, и прочими товарищами. Нет, я билась много. И безуспешно.

Чтобы было понятно: в началку моя дочь ходила в ту самую школу, где учились сестры Хачатурян. Где никто из учителей не заметил, или сделал вид, что не заметил, что три девочки находятся в сложной и опасной ситуации. К чему это привело, мы все знаем.

Для себя я поняла только одно – чтобы ребенок не превратился в жертву, родитель должен быть не просто внимательным, он должен стать настоящим радаром. Кризисы бывают у всех, но это не должно превратиться в систему.

Гульмира

– В детстве у меня был персональный обидчик. Мальчиш-плохиш, который учился классом старше, из многодетной неблагополучной семьи.

Как-то раз он запустил мне в голову тухлым яйцом. У нас в селе одна единственная улица – он подкарауливал меня по дороге из школы и обзывался («эй, китаёза! Открой глаза!»), замахивался палкой, кидал в меня камнями и вообще всем, что попадалось под руку.

Родители мои, по характеру неконфликтные, предпочитали в разборки детей не вмешиваться.

Как-то я шла из школы со своей одноклассницей и лучшей подругой, когда нас догнал мой обидчик (мне было лет 10-11). Он стал идти позади и бросать в меня щебень. Я шла в слезах, делая вид, что не замечаю. Рядом другие дети и с интересом, полуулыбкой, наблюдали за происходящим. Моя подруга не вытерпела: «Не кидайся, пожалуйста, камнями!» «Это я не в тебя, а в эту узкоглазую. А в тебя я буду стараться не попадать», – ответил мой враг. Кажется, подругу устроил такой вариант. Ее мама работала почтальонкой, была влиятельным человеком в селе, приносила пособие семье моего обидчика.

В пределах школы я чувствовала себя безопаснее, но это не исключало стресса и проблем в общении со всеми остальными. Не было таких откровенных расистских оскорблений, но были смешки и издевательства – я ведь была стеснительной отличницей, белой вороной в классе. А «ябедницей» – чтобы учителя знали о моих проблемах – я быть не хотела.

Школьные годы были самым тяжелым этапом в моей жизни. Каждый раз, когда сталкивалась с буллингом, я думала: «разразиться страшными проклятиями? Показать приемы тхэквондо? Не получится. Изменить эту ситуацию я сейчас не могу. Но вот я вырасту, вырвусь из этой среды, достигну невероятных успехов – а потом эти люди просто обалдеют от удивления». Я бы никогда не стала собой, если б не эта мотивация.

Иван

– Впервые с травлей я столкнулся классе в пятом, когда в классе начали появляться новенькие. До этого отношения с одноклассниками были дружескими. А вот новенькие меня невзлюбили. Нормальным было протянуть руку и уже в тот момент, когда я ее пожимаю, сказать «привет, лох» - в десять лет это было обидой ужасной. Или периодически могли подойти вдвоем-втроем, долго о чем-то разговаривать, а в конце смачно плюнуть в лицо и уйти. И ты стоишь такой оплеванный, не понимая, за что. На следующий день после этого могло быть нормальное дружелюбное общение. Через несколько дней, когда я уже внутренне успокаивался, все начиналось снова. Поводов не было. Не было закономерности. Эта неопределенность расшатывала и выматывала больше всего.

Мать с бабушкой недоумевали («почему же к другим не пристают, а к тебе пристают? Ты что, совсем недотепа никчемный такой и мямля?»), и на этом все кончалось. Отец периодически учил, что надо «дать в лобешник», но никогда, включая раннее детство, не учил, как именно это делается.

Потом меня перевели в другую школу. Учительница физкультуры поставила меня в первом ряду и дала нам упражнения. Я и спорт – вещи далекие друг от друга, у меня ничего не получалось, я улыбался от смущения. После урока она сказала моим товарищам: «Потом, в перерыве, кто-нибудь подойдите к Иванову и объясните ему, что он выглядит смешно». Нам было лет по 13-14. И началось… «сгинь отсюда, а то девчонок всех распугаешь, и пацаны нормальные за лохов считать начнут». Несколько раз меня пытались бить. Я понимаю, что у меня всё не так страшно было, как у многих других, но свой отпечаток это наложило. Ощущение, что тебе никогда и нигде не стать «своим», несмотря на признаки «крутости», и все твои достижения вообще ничего не значат, и ты по-прежнему лох – оно зародилось именно тогда.

Сергей

– Он парень был неплохой, доброжелательный. Не шибко умный. Чморили его всю школу с шестого класса – он перешел к нам в пятом, переехал откуда-то из другой области, до одиннадцатого. Назовем его… Игорем.

Несуразного телосложения, учится средненько, не тихоня, но и не выскочка. С ним нормально общались со скидкой на то, что он новенький. Ему надо было как-то поставить себя в классе, потому что у нас был готовый коллектив, в котором все «социальные ниши» были заняты. Для Игоря места пока не было.

Он «проявился» классе в шестом. Был у нас двоечник, пусть будет Афоня. Хулиган на третьих ролях. Пришел этот Афоня к Игорю в гости играть в приставку и, пока родителей не было, украл картриджи для «Денди» и какую-то приличную сумму денег, чуть ли не всю зарплату родителей. Это был, очевидно, нищий 94-й год. Следующие два дня класс пировал: Афоня покупал одноклассникам блоки «Сникерсов», жвачек и т.д.

А потом в школу пришли родители Игоря и устроили разбор полетов. Афоня, конечно, никому в классе не сказал, что украл деньги. Родители Игоря вместе с классной устроили каждому допрос с пристрастием: кто и когда был у Игоря дома, откуда в классе сладости и, в итоге, мы все должны были принести из дома деньги, чтобы компенсировать убытки Игорю. Все уже к тому моменту два и два сложили и поняли, на чьи мы пировали, но сдать Афоню было западло. Он потом свое отдельно получил не раз, и за это, и за последующие кражи у одноклассников и в итоге ушел из класса, наверное, седьмого.

А за Игорем закрепился статус лоха, потому что рассказал родителям и доставил неприятностей одноклассникам. Как ему стоило поступить в той ситуации, чтобы сохранить лицо, не спрашивайте. Не знаю.

Потом выяснилось, что Игорь еще и не очень сильный физически, что стало предметом дополнительных насмешек. Нет, с ним общались, даже дружили, но постоянно подкалывали. Мол, Игорек-то у нас лошок.

Когда начался период полового созревания, обнаружилось, что к нему не проявляют интереса девочки. Он постоянно всем нам на это жаловался: эта его не любит, та над ним посмеялась и т.д. Ему объясняли, что это потому что он лошара, не иначе. Потом он рассказал кому-то, как мастурбировал. Разумеется (!!!), это стало достоянием вообще всех, кого можно. И статуса ему не прибавило. А эти резиновые сапоги, которые на него надевали родители… Затем у него начались суицидальные мысли, мол, никто меня не любит, все издеваются, и я часто думаю, каким образом себя убить. Думаете, его за это стали жалеть? Как бы ни так, еще хуже было.

Помню, идем с товарищем и говорим: – А если Игорек и правда с собой что-то сделает? – Да, брось, если б хотел, сделал бы. А так он мало того, что нытик, еще и … (лжец).

Короче, к выпускному классу Игорь был лох, слабак, дрочила и суицидник. Как он сейчас? Да, жив-здоров. Кто его видел, все говорят: а Игорек совсем не изменился, точно такой же, только полысел.

Было ли это некое подростковое самоутверждение за счет более слабого? Да, конечно, я прекрасно понимаю, что именно оно и было. Но в свое оправдание вот, что скажу. Он на тот момент заслужил такое к себе отношение. Парень не был изгоем, мы дружили, но это был такой... друг-чмошник. Ему многие говорили, что надо сделать, чтобы к нему стали относиться лучше: не подставляй товарищей. Не болтай ерунды. Побрейся. Сними резиновые сапоги («– Меня мамка заставляет их носить. – Да, что ж ты за лошара такой, что тебя мамка заставляет носить всякое говно»). Не сутулься. Не докуривай за всеми фильтры, заведи свои сигареты, хотя бы «Приму». Помой волосы. Отвечай на унижения.

Стыдно ли за все этой сейчас? Наверное, некоторые эпизоды были лишними.

Елена

– Я закончила школу в 2000 году. А классе в 7-8 со мной случилась такая история. Меня начали травить за то, что я не давала списывать. Тыкали ручкой в спину до синяков, сбрасывали сумку с учебниками с четвертого этажа. Я молчала. Мама узнала об этом случайно, когда мыла мне спину в ванной и увидела синяки. Ну и допросила с пристрастием. Пошла домой к одной из девочек-зачинщиц травли и поговорила с родителями. Она умеет разговаривать. Травля прекратилась. Но свободно я вздохнула только тогда, когда в 10-м классе перевелась в лицей и оказалась среди таких же, как и я.

Примечательно, что и тогда и сейчас травят преимущественно девчонок-отличниц, а не пацанов-отличников. Сын мой в седьмом классе, отличник, нормально относятся.

Лидия

– С первого по девятый класс я подвергалась систематической травле. Я ходила в очках, много читала – всё время была с книжкой. Меня обзывали, пихали, мальчишки могли и циркулем ткнуть в спину, могли толкнуть на перемене. А класс у нас был экспериментальный: в него набирали детей, которые уже умели читать и знали счет до десяти. При этом в классе оказалось много детей всяких чиновников, директоров фабрик и заводов. В общем, местной «элиты». Был актив класса – девчонки, которые считали себя самыми красивыми и умными. А были мы – я и еще пара человек – изгои.

У меня помимо школы была другая, параллельная жизнь – каждое лето я ездила в лагерь, знакомилась там с разными детьми, и мы общались в течение года. Это меня спасало. Это, и ещё книги.

Наезды учителей и наезды директора школы мне были по барабану. Горький опыт общения с одноклассниками меня закалил. Что касается поддержки со стороны семьи, то меня очень поддерживала моя мама. Она меня отстояла, когда я перестала носить школьную форму. Она ходила в школу и пыталась разбираться с моими обидчиками.

Позже, когда я отучилась в вузе и приехала в свой родной город, я встретилась с одним из своих обидчиков. И он извинился. Сказал, что он был дурак. Попросил прощения за то, что меня обижал.

Ольга

– Началка была безоблачной. Всё изменилось, когда я перешла в пятый класс. Классы хорошистов смешали с двоечниками, и два последующих года превратились для меня в ад. Все мои одноклассницы резко повзрослели, стали носить женскую одежду, краситься, флиртовать с парнями из старших классов. А я чувствовала себя ребенком. Носила хлопчатобумажные колготки, чуть ли не в игрушки играла и чувствовала себя невероятно чужой. Я беспрерывно болела, много пропускала. Со мной перестали здороваться, начали игнорировать: никто не садился больше со мной за одну парту. В капюшон мне кидали жеваные бумажки.

Я не понимала, что происходит что-то нехорошее. Что нужно обязательно звать взрослых на помощь. Что так не должно быть.

Но у меня почему-то была установка, что нельзя ябедничать. Если бы я сказала маме, что у меня проблемы в школе, что мне очень некомфортно в классе, то как будто это я наябедничала, а это некрасиво и делать так не надо.

Отдельная моя боль – то, как реагировали на буллинг учителя. Однажды у меня прямо перед уроком украли портфель, в котором были все мои книжки-тетрадки. Я подошла к учительнице, объяснила ситуацию. Она мне сказала – мне надо вести урок, это не мои проблемы. Разбирайся сама. Я была скромной белой вороной, мне было 11 лет, и я пришла за помощью. Я просто не представляю, как могла эта женщина так со мной поступить?

Поведение учителей тоже было любопытным. Жестокость с их стороны не пресекалась руководством школы. У нас была учительница математики, которая не сдерживала приступы гнева. Ученика, который отвечает у доски, она могла взять за шкирку, приподнять над полом и потрясти, если ответ был неправильным.

Каждое утро, когда надо было идти в школу, у меня от нервов сводило живот. Я шла как на войну. Нужно было все силы внутри собрать, чтобы держаться, чтобы пережить этот школьный день.

Отчетливо помню, как запомнился бы мне киношный кадр: перемена, я стою и смотрю в окно на то, как из школы уходят люди и через калитку выходят на улицу. И ощущение тюрьмы. То есть ты настолько ждешь, что пройдут эти два-три урока, и ты сможешь, как эти счастливые люди, выйти из калитки и уйти в свободный мир.

Дарина

– Обычная школа в райцентре периода нулевых. Травля была явлением не системным, но обыденным. В моем классе таких случаев было несколько.

Жертва первая – Надя. Она не прижилась в коллективе с начальной школы. Поначалу была просто «белой вороной», а потом превратилась в изгоя со всеми вытекающими. Поводом для шуток были её жирные волосы, неопрятный внешний вид. Девочку мама воспитывала одна, вкалывала на нескольких работах, за дочерью следить не успевала. Надя к восьмому классу сильно охладела к учёбе. К одноклассникам и подавно. Над ней шутили две-три девочки, остальные смеялись или не обращали внимания. Среди последних была я.

А потом пришла она, вторая жертва моих одноклассников: Ира. В восьмой класс её к нам перевели из параллельного. Причину перевода не сказали. Мы сами выяснили, что там её травили по-чёрному. В нашем классе собрались дети из небогатых семей, а в том были детки людей при должностях, местных бизнесменов и тех, кто просто побогаче. Ира недавно переехала из Саратова с мамой. Раньше у нее все было хорошо, но папа с мамой развелись. Мама запойно пила вместе с бабушкой, дома были гульбища. Мы и представить не могли, как было тяжело девочке-подростку. Никто не догадывался. Она всегда старалась быть жизнерадостной.

Мы сначала ее приняли. Но потом вскрылось, что она украла набор ручек у одноклассницы. Ира очень красиво рисовала. И этот набор ей приглянулся. Кто же знал, что она не могла его себе позволить? Кражу не простили. Девочки начали мстить. Сначала словами, потом стали выбрасывать вещи в мусорное ведро. По-другому пакостить. Снова заводилами были трое, а остальные или смеялись, или молчали. Мне было страшно заступиться за Иру, которая сдружилась с Надей и удвоила себе очки «лузера». Почему страшно? Тогда казалось, что вмиг и ты превратишься в изгоя.

Смелости набралась лишь однажды, когда одноклассницы перешли границы. Одна девочка принесла мелок от тараканов и расчертила парту Нади и Иры. Были шутки про неопрятность, что им нужно чаще мыться что ли. Не помню дословно. Пришлось останавливать авторов прикола, объяснять, что это уже перебор. Но Ира успела пожаловаться учителю. Конечно же, поругали всех. Со стороны жертв это было ошибкой. Стукачей у нас ненавидели люто. Такой закон. Издевательства продолжились еще какое-то время, но позже стихли.

А потом Иру отправили в интернат. Маму лишили родительских прав. Через несколько месяцев учительница рассказала, что Ира умерла.

За ситуацию с Ирой будет стыдно всю жизнь. А просить прощения не у кого.

Я потом нашла ее могилу, заросшую, с деревянным крестом. Теперь по мере возможностей ухаживаю за могилкой. Стою у креста и извиняюсь, что не помогла, когда ей это было нужно.

Василиса

– Моя школа была в одном из городков Саратовской области. В пятом классе к нам пришла новенькая – маленькая, худенькая девочка по имени Марина. Почему-то многие ее невзлюбили. Гнобили за бедную одежду. Обидно дразнили. Она старалась стать незаметной, но её посадили за первую парту.

Чем старше мы становились, тем больше ей доставалось.

Её мама торговала на рынке, часто уезжала за товаром в Москву. Она и её младший брат, о котором она заботилась, были сами по себе.

В старших классах я с ней дружила. После уроков мы шли вместе ко мне домой, обедать. Делились постными щами – и сами-то не шиковали. Бабуля моя обновляла ей вязаные кофты, причитая – «и в чем душа держится?».

А в школе Марину били, отталкивали от двери в класс, не давали войти. За нее не вступались даже учителя. Я и еще одна наша подруга – Диана – помогали ей подняться. Диану тоже не любили и обзывались на неё. Но руками не трогали – Диана была спортивной, хорошо бегала и выступала за школу на соревнованиях.

Марина ушла из школы раньше других. Она выбрала помогать маме на рынке, а не продолжать учёбу. Сейчас у нее всё хорошо.

Лера

– У нас в классе была девочка Таня. Из очень бедной семьи (в которой, я сейчас это понимаю, явно творилось какое-то насилие), косоглазая, с немытой головой и очень грубая. Её обзывали. Толкали. Отбирали вещи и кидали по классу. Для меня был переломным момент, когда на урок технологии она принесла запеканку (мы все должны были что-то принести, вот она и принесла), а её никто не стал есть. Мотивация одноклассников была глупая и жестокая — такая бомжиха, как Таня, наверняка готовила в грязи, и её запеканка может нас всех заразить. В тот момент во мне что-то щелкнуло, я была единственной, кто попробовал эту (вкусную, кстати) запеканку. Чем горжусь до сих пор.