Пациенту с температурой выше 39 градусов трижды отказывали в госпитализации. Как и почему больных ковидом игнорирует саратовское здравоохранение
27 августа на Фейсбуке появился очередной резонансный пост: Мария Горевая описала историю болезни своего свекра, заслуженного артиста РФ, актера Саратовского театра оперетты Анатолия Горевого.Несмотря на яркую клиническую картину, тест на ковид у Горевого взяли только через три дня после того, как он попал в больницу. Собственно, и в больницу он попал случайно. Скорая привезла его в приемное отделение, где он, обессиленный, просто свалился на пол. До этого его отказывались госпитализировать, потому что в больницах не было мест. Сейчас мужчина в реанимации на ИВЛ. Родня паникует: врачи, по их словам, общаются с ними по-хамски, отказываются говорить детям о состоянии здоровья отца и о ходе его лечения. Вмешательство областного минздрава не помогает.
Что это? Игры в статистику? Равнодушие врачей (или системы здравоохранения в целом) к возрастным пациентам? Стремление переложить ответственность или, говоря грубее, прикрыть свою задницу? Ведь это в Саратовской области не единичный случай. Это проблема системная.
Артист умирает
«Папа заболел ещё 12 августа, — пишет на своей странице в социальной сети Мария Горевая, сноха Анатолия Георгиевича. — Он трижды вызывал скорую. Ни одна скорая помощь не сделала ему тест на коронавирус. Первый раз (13.08) они приехали и уехали, дав назначения.
15.08 Он снова вызывает скорую, температура 39. Скорая говорит, что они будут к нему долго ехать, поэтому вызовут к нему участкового врача. Врач приходит, осматривает, ничего не выявляет и уходит.
16.08 В ночь температура поднимается до 40, уже сильно мучает кашель, одышка, снова вызывает скорую. Они везут его во 2-ю городскую делать снимок. КТ показывает 75 процентов поражение легких! И его ОТПУСКАЮТ ДОМОЙ!
17.08 снова приезжает скорая, говорят, что его нужно класть в больницу, но во 2- городской говорят, что мест нет. Папа делает три шага и падает. Врач скорой обещает за папу похлопотать, и через пару часов его забирают в ту же Вторую городскую больницу».
По словам Марии, с которой мы связались на следующее утро после публикации поста, они с мужем Вадимом — сыном Анатолия Горевого — живут в Москве. И довольно долго не знали, что происходит с отцом.
— Он особо никогда не распространялся о здоровье, о том, насколько ему было плохо, — говорит Мария. — Мы звонили ему каждый день. Он просто говорил, что болеет, кашляет. Ни про скорые, ни про поражения легких он нам не говорил. О его состоянии нам стало известно в тот момент, когда он все-таки попал в больницу. Остальное нам рассказала его гражданская жена, которую он в документах обозначил своим доверенным лицом и законным представителем.
После госпитализации события развивались в бешеном темпе: в первый день, по словам Марии, к ее свекру никто из врачей даже не подошел. Его положили в общую палату с каким-то молодым человеком.
— Мы даже не знаем, в ковидное отделение его госпитализировали или в общее, — объясняет Горевая. — Если в общее, то, выходит, подвергли опасности второго пациента, поскольку позже у папы выявили ковид. А если в ковидное — то почему его без анализа на коронавирус туда положили?
На второй день к Анатолию Горевому пришел лечащий врач. Ему выдали кислородную маску, дышать пожилому человеку стало чуть легче. На третий день, наконец, взяли мазок на ковид. Результат теста позже оказался положительным.
— 20 августа мы звонили в больницу на городской номер, разговаривали с врачом, — рассказывает Мария. — Врач обнадежила: температура снизилась до 37.7, одышка стала сходить на нет, легкие, как они говорили, постепенно заполнялись. Ему даже трубку городского телефона давали, чтобы он мог с нами поговорить. Хотя насколько это позволено пациенту с ковидом, для нас осталось загадкой.
21 августа мобильный телефон Анатолия Георгиевича уже не отвечал. Вечером семья дозвонилась до реанимации.
— Берет трубку доктор, говорит, что папа переведён на аппарат ИВЛ, что он тяжелый, другую информацию предоставлять отказывается, фамилию свою не называет, и говорит, что ничего не расскажет, потому что мы — никто, — говорит Горевая.
Звонок завотделением реанимации второй городской больницы тоже ничего не дал. И семья оказалась в полном информационном вакууме.
Дальше последовал звонок в минздрав Саратовской области, где посоветовали поговорить с замглавного врача 2-й городской больницы Энгельса — Олесей Королёвой. Та сначала пошла на контакт, но потом также отказалась предоставлять хотя бы какую-то информацию.
— Моя мама — анестезиолог-реаниматолог, — объясняет Мария. — Она сама работала в красной зоне в одной из московских больниц. Она связалась с врачами из Коммунарки, чтобы получить консультацию. Эти врачи готовы были оказывать любую консультативную помощь врачам из Энгельса. Но те не захотели пойти на контакт. Понимаете, в лечении ковидных больных много специфики. Их надо выкладывать на живот, как можно дольше вести на кислородной маске, а подключать к аппарату ИВЛ только когда уже по-другому совсем нельзя, им нужен определенный уход. Если они папу «мотают» на ИВЛ, то ему должны санировать легкие специальным аппаратом, делать бронхоскопию, потому что мокрота при ковиде просто через трубочку не отходит до конца. В легких образуются корки. Если этого не делать, папа умрет. Еще надо делать УЗИ сосудов ног, потому что на ИВЛ у пациентов часто образуются тромбы. И если тромб оторвется, будет тромбоэмболия, и папа умрет. Но в энгельсской больнице нам ни о ходе лечения, ни о его состоянии ничего не рассказывают. «Он тяжелый!» — и всё. А почему он тяжелый — или его не лечили, или лечили неправильно, или начали лечить слишком поздно? Из-за этого вакуума, в котором мы оказались, мне кажется, что врачи из Энгельса подключили папу к ИВЛ просто чтобы меньше им заниматься.
После очередного звонка в областной минздрав Марии позвонили из приемной главного врача и пригласили на очную встречу. Гражданская жена Горевого, которую Анатолий Геогиевич обозначил своим официальным представителем, была на карантине по ковиду. Но она написала заявление в больницу с просьбой выдать копию истории болезни мужа его дочери Юлии и маме Марии Горевой, которая ради очной встречи с главным врачом второй городской больницы первым рейсом вылетела из Москвы в Саратов.
По словам Марии, ни её маме, ни дочери Горевого — Юлии никаких документов не показали, на вопросы о состоянии здоровья свёкра они продолжали отвечать, что пациент «стабильно тяжёлый», на контакт с врачами из Коммунарки идти отказывались.
— Понимаете, в минздраве меня просили не писать об этом нигде, хотя я до этого общалась с журналистами, — говорит Мария. — Они готовили публикацию, позвонили в пресс-службу минздрава, а те им от моего имени сказали, что я против, чтобы об этом писали. Потом позвонили мне и пообещали любую помощь, только чтобы статья не выходила. Статья не вышла, но помощи не последовало. Моя мама за тысячу километров поехала для чего? Чтобы услышать то, что нам говорили по телефону?
Очная встреча семьи с врачами состоялась утром 27 августа. Днем Мария написала пост. После чего с ней связался министр здравоохранения Саратовской области Олег Костин.
— Он лично со мной разговаривал, — говорит Горевая. — Он сказал «вы знаете, все, что вы мне рассказываете, ужасно», выступал в роли «хорошего полицейского». Уверял, что Олеся Викторовна Королёва и сама сейчас с ковидом на больничном. Я спросила — «как же так? Она же вот только встречалась в больнице с моей мамой?» — и Костин стушевался. Обещал, что мне перезвонит главный врач.
Главный врач перезвонил. Но, как говорит Мария, продолжил над ней издеваться — уверял, что все документы дочери Анатолия Горевого показали. Пообещал, что утром, 28 августа, организует видеоконференцию с Москвой. Что там будет принято решение, нужна ли Горевому трахеостома. И если нужна, то согласие на ее установку буду просить у родственников.
Вечером, 27 августа, семья снова звонила в реанимацию, и дежурный врач объявил, что трахеостома уже установлена.
— Врачи из Коммунарки говорили нам, что трахеостома устанавливается только на пятый день на ИВЛ и то, если нет улучшений, — говорит Мария. — И на её установку обязательно брать согласие у официального представителя или у родственников. Но они тихой сапой все установили сами, причем необходимость этого шага нам не объяснили.
Горевую удивляет, что врачи оставляют родных пациента в вакууме неизвестности.
— Для меня загадка, почему они так с нами разговаривают? — возмущается она. — Моя мама тоже анестезиолог, но она никогда не позволяет себе такого хамства по отношению к родным пациентов. Почему эти врачи решили, что они небожители? Почему они считают, что сын и дочь пациента, которые пытаются узнать о состоянии здоровья отца — это назойливые мухи, от которых надо отмахиваться? Неужели у них нет своих родных? Или они какие-то деньги получают за смерть от ковида? Что у них в голове.
По словам Марии, после публикации поста о свёкре в социальных сетях, ей в личные сообщения приходят десятки историй о том, как люди теряют родных, оказываясь в таком же абсолютном вакууме неизвестности.
— Одна девушка мне писала, что каждый день стояла под окнами палаты своей бабушки и очень боялась выходных, потому что в выходные до пациентов, особенно возрастных, никому нет дела. Её бабушка так и умерла в выходной день, — рассказывает Горевая. — Другой человек рассказал, что три недели ничего не знал о состоянии своего отца — ему просто ничего не говорили. А потом просто выдали тело. Такой вот заговор равнодушия — это системная проблема.
Областной минздрав никак эту ситуацию не комментирует. Точнее, официальный представитель минздрава Александр Колоколов говорит: «Пусть сначала родственники между собой разберутся, чего они хотят. А то они уже врачам советуют, как пациента лечить надо. Я сегодня читал выписку из федерального центра, там написано, что ход лечения этого пациента правильный».
Мама сгорела за неделю
Дочь Надежды Нефодиной Елена обратилась к нам в редакцию пару недель назад. Её мама умерла от ковида. Но в свидетельстве о смерти написали, что причиной смерти были отек легкого и атеросклеротическая болезнь сердца.
Елена не отрицает, что новый коронавирус непредсказуем и убивает избирательно. Однако считает, что её маму можно было бы спасти, если бы не равнодушие системы.
Надежде Нефодиной было 64 года, она работала в 12-й налоговой, что на улице Соколовогорской. Проводила в том числе выездные проверки. В первых числах июля она выезжала в магазин «Король диванов», где у одного из сотрудников был подтвержденный ковид.
10 июля Надежда Евгеньевна забрала внуков на дачу. И вечером того же дня почувствовала себя плохо. Вернулась с детьми в город утром следующего дня. Вызвала скорую. По словам дочери, скорая отказалась госпитализировать пожилую женщину по причине отсутствия свободных мест в больнице.
12-го июля к Нефодиной пришел участковый терапевт (поликлиника № 19). Назначил цефтриаксон и арбидол.
Несмотря на антибиотики, состояние женщины ухудшалось. К середине недели она начала задыхаться.
— Ни скорая, ни участковый терапевт тесты на ковид брать не стали, — говорит Елена. — Сказали, что у них тестов нет, а пациентов проверяют на коронавирус в особых случаях и только по согласованию с Роспотребнадзором.
17-го июля, в пятницу, к Надежде Нефодиной снова пришел участковый терапевт и предложил дойти до поликлиники, чтобы сделать рентген. Задыхающаяся Надежда Евгеньевна ответила, что она до собственной кухни дойти не может, и снова попросила тест на коронавирус. Терапевт пообещал согласовать этот вопрос с руководством. Позже позвонил и сказал, что руководство поликлиники «дало добро» и тест Нефодиной сделают в воскресенье.
— Я не могла так долго ждать, глядя на задыхающуюся маму, — говорит Елена. — Увидела, что в инстаграме в прямом эфире Володин. Я состою в инициативной группе Солнечного поселка и довольно часто через его приемную решаю какие-то вопросы по школам, детским садам. Ну и написала ему в прямой эфир. И только после этого к маме приехала скорая, чтобы госпитализировать ее в бывший первый роддом. Тест на коронавирус взяли в тот же вечер. В воскресенье пришел результат — положительный. Так мы потеряли неделю.
Состояние Надежды Евгеньевны ухудшалось. Скоро она стала дышать через кислородную маску. Почти перестала общаться с обеими дочерями — говорить было трудно.
В ночь на 21-е июля её перевели на ИВЛ. Разговор с лечащим врачом своей мамы Елена записала на диктофон.
Юный дрожащий от волнения женский голос.
— Ночью у вашей мамы началась страшная гипоксия, — волнуясь, говорит молодая врач. — Мы ее интубировали, в результате произошла остановка сердца. Но мы ее сразу завели. Сейчас за неё дышит аппарат ИВЛ. Ваша мама открывает глаза, пытается выдернуть трубку — двигает руками. Значит, она в сознании и мозг от гипоксии не пострадал. Её легкие поражены на 65-70 процентов — это очень большой процент. Сейчас можно надеяться только на чудо. Я считаю, что вы должны это знать.
22 июля Надежда Нефодина умерла.
— Чтобы добиться тестов на ковид для моей семьи, мне пришлось обзванивать всех — от поликлиники до врачей из первой советской, — вспоминает Елена. — О карантине по ковиду, как контактных, нас не предупреждали. Тесты сделали не пойми как. О результатах не сообщали. Я оборвала телефон, но выяснила, что у меня, сестры и моего папы коронавирус был подтверждён. Детей моих это миновало. Папа немного температурил вместе с мамой, а у меня — то ли из-за стресса, то ли из-за вируса, после маминых похорон пропало обоняние.
В свидетельстве о смерти речи о ковиде не шло: отек легкого и атеросклеротическая болезнь сердца.
— Но я их все-таки добила, — говорит Елена. — В справке о смерти они все-таки дописали «ковид». Отдавали мне документ трясущимися руками, потому что «это же подсудное дело».
Елена уверена, что мама могла бы выжить, если бы вовремя провели тест на коронавирус и вовремя начали бы лечение.
— Вы посмотрите сами в новостях — в 12-й налоговой была вспышка коронавируса, — говорит дочь Надежды Нефодиной. — Очень много заболевших. Но её не отпускали на удаленку, несмотря на возраст. Заставляли ездить на выездные проверки. Моя мама была трудяга. Добрая, справедливая. Сколько денег она принесла государству своей работой! У нее осталось так много грамот и благодарностей… В ноябре хотела уйти на пенсию, чтобы заниматься внуками. Но не дожила… Я хочу знать, чья в этом вина — руководителя организации? Врачей, которые неделю не могли сделать ей тест? Или кого?
Полтысячи нековидных смертей
В статистику смерти от ковида не попадают случаи, когда пациенты с подтвержденным коронавирусом умирают от «сопутствующих патологий». На сегодня таких погибших 531 человек. Сколько из них попали в эти цифры только потому, что люди, потерявшие родных, не имеют сил оспаривать написанное в справке о смерти? Вспомним хотя бы историю смерти Натальи Бурбукиной, о которой мы писали в июне. Человек с дважды подтвержденным ковидом, проведший на аппарате ИВЛ две с лишним недели, по свидетельству патологоанатомов умер от застойной сердечной недостаточности.
Как так получается, что статистика важнее человеческих жизней, а желание прилично выглядеть в глазах минздрава важнее боли родственников? Почему для системы в целом оказывается важнее скрыть реальное количество заболевших, чем постараться вылечить их любыми способами?
На эти вопросы нет ответов. Есть только бесконечные истории о том, как равнодушие убивает больше, чем ковид.