Зомби ходят среди нас. Как выглядит принудительная изоляция возвращенных на родину граждан

The storm will pass

«Здесь, именно в этой аудитории, до вас сидело 17 студентов из Уханя», — отстраненно, с созерцательностью буддистского монаха сообщил о неминуемости накрывающего трындеца наш преподаватель Эндрю. Это был конец января, студенты со всего мира только вернулись в Оксфорд после рождественских каникул.

Спокойствие от того, что трындец неизбежен, передалось и нам. Через пару недель Эндрю делал фейспалм, когда обсуждал визит Бориса Джонсона в больницу с первыми коронавирусными больными, которым тот добродушно жал руки (никаких вам желтых скафандров). Еще через месяц Эндрю уже ничего с нами не обсуждал, потому что занятия в универе отменили.

Мы следили за новостями. 7 марта коронавирус подтвердили у одного оксфордского студента. К 9 марта их стало двое, через четыре дня в три раза больше. Симптомы обнаружились у исследовательницы, накануне читавшей нам доклад в небольшой аудитории.

В конце февраля наш коллега сообщил что, имея мягкие симптомы, получил положительный результат на тест. Сложилось впечатление, что зомби ходят среди нас, может быть, я и сама уже зомби — неминуемый трындец, в конце концов, неминуем…

По-настоящему я почувствовала все масштабы апокалипсиса когда в один вечер отменили концерт в пабе, а на следующий — вечеринку в нашем колледже. Тогда мы с коллегами еще могли собраться в полупустом пабе и соглашались:

— Нет, ну если закроют и пабы, для британцев это будет национальная катастрофа…

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Это было за неделю до того, как Борис заявил о закрытии пабов, ресторанов и ночных клубов. «Некоторые люди, конечно, могут испытать желание выйти сегодня вечером в последний раз, и я говорю вам: пожалуйста, не надо» — попросил премьер-министр. (Логично предположить, тот вечер я провела, присосавшись к последней пинте эля, то же сделали многие другие, так что паб был набит под завязку).

Борис Джонсон разрешил выходить из дома для занятий спортом, прогулки или покупки продуктов и медикаментов. Прохожие, встречаясь на улице, очерчивали полукруги. Люди в масках и противогазах дисциплинированно выстраивались в очередь на расстоянии двух метров перед входом в аптеки и супермаркеты. 

Приятным ритуалом стали вечерние аплодисменты на улице и из окон сотрудникам национальной системы здравоохранения. На окнах вывешивали оптимистичные детские рисунки с радугой: The storm will pass (буря пройдет). 

Мой образ жизни изменился, но в целом по-прежнему меня устраивал: вместо занятий в университете — книги и фильмы, вместо посиделок в пабе — прогулки и пробежки на свежем воздухе. Я принимала жизнь такой, какая она есть — да и как на нее можно жаловаться, если ты находишься в Оксфорде, самом прекрасном городе на земле?! 

Эвакуация

Мои коллеги тем временем спешно собирали чемоданы и, не успев попрощаться, бежали в переполненный аэропорт и улетали последним рейсом до того, как границы начали закрываться.

В России долгое время число новых случаев оставалось относительно невысоким. В середине марта я решила обменять свой билет с вылетом в Россию 20-го апреля на более раннюю дату. Поскольку онлайн это было сделать больше нельзя, а дозвониться до горячей линии было невозможно, мне не оставалось ничего другого как приобрести новый билет на 31 марта.

Увы, коронавирус подкрался и к России. 27 марта, в пятницу, Россия официально закрыла границы. На выходных Аэрофлот, как ни в чем ни бывало, продавал билеты в оба конца на избранные направления, включая Лондон. На горячей линии авиакомпании уверяли, что летим по плану. Но в конце рабочего дня в понедельник, 30 марта, Росавиция решила, что вывозные рейсы нужно сворачивать к чертям. Контрольный звонок в Аэрофлот подтвердил, что нет повода для беспокойства — «пока все по плану».

В одиннадцать вечера за день до вылета на мою почту пришло письмо от Аэрофлота: «ваш рейс отменен, перебронирование будет произведено автоматически». «Ну окей, — подумала я, перевернувшись в полусне на другой бок, — то есть рейс отменили как регулярный и перевели в вывозной. Мне ведь пообещали, что все будет ок».

На следующее утро я, навьючив на себя два чемодана и рюкзак, добралась на перекладных из Оксфорда до Хитроу…  чтобы прочитать на табло, что мой рейс отменен. 

К счастью, вопрос с жильем был легко улажен — я вернулась в свою уютную и просторную комнату, где мне даже предложили пожить даром столько, сколько понадобится. Руководство программы стажировки, в которой я участвовала, обещало оказать всяческую помощь. Британское правительство соглашалось продлять визы для иностранцев, вынужденных остаться в стране. Посольство России в Лондоне увещевало: мол, вывезем всех, кому надо уехать, но приоритет будет даваться залетным краткосрочным визитерам, а не долгоживущим. Дата моего возвращения на родину оставалась интригой. 

Однако уже на следующий день, 1 апреля, приятный голос сообщил: «Здравствуйте, это ГульНАра? Звоним из посольства. Скажите, не хотели ли бы вы полететь домой завтра?» Я согласилась. Потом подумала: шутка — зачет! Потом вспомнила, что по чисто российской привычке меня обозвали Гульнарой (хотя со дня рождения ношу имя Гульмира) — все в порядке, запахло родиной…

Это был шанс на миллион, ведь неясность пугала. Через два дня родина окончательно откажется от своих граждан, оставшихся за рубежом — а потом опять скажет, что «своих не бросаем». 

Сюрприз для шелупони

Моя попытка выезда номер два не предвещала ничего дурного. На стойке регистрации приняли мой багаж напрямую до Саратова. В салоне самолета нам раздали памятки о домашней самоизоляции. Мы также заполнили бланки со своими данными для всяких там контролирующих органов.

С посадкой в Шереметьево в двенадцатом часу ночи началось интересное. Пассажиров попросили остаться на своих местах, и женщина, замурованная в защитный костюм, прошлась между рядами и нацелила на лоб каждого пистолет-термометр. Москвичей с пропиской попросили к выходу, остальные остались.

— Сначала Москву, потом всю рвань… — объяснял по телефону сидящий недалеко пассажир.

Другая пассажирка жаловалась бортпроводнице:

— Вот говорят: два метра дистанция — а тут где два метра?! Эти маски — как мертвому припарки, носишь только, чтоб не приставали…

— Как в том анекдоте: кровать метр восемьдесят, а муж спать на полу не хочет, — вторила ее соседка.

— На Сахалине загнали весь самолет из-за границы в больницу, по десять человек в палату — здоровых и больных. Сказали: сами виноваты, не хрен было кататься! — делилась слухами пассажирка с другого кресла.

Примерно через полчаса нам разрешили покинуть самолет.

После паспортного контроля протянулся долгий хвост, в голове которого толпились люди в костюмах космонавтов и полицейские в масках. Ребенок спал поперек чемодана, пока его мать заполняла бумаги. 

Часа через полтора очередь дошла и до меня. Женщина-космонавт попросила прочитать бумаги и проставить пару подписей. Там между строк сообщалось, что согласно свежему постановлению главного санитарного врача, я на две недели помещаюсь под обсервацию в подмосковный санаторий в поселке Рузский… Штраф за невыполнение постановления — пятьсот рублей. Наказание за распространение заболевания — от восьмидесяти тысяч рублей до пяти лет лишения свободы, ткнула в текст латексным пальцем «Валентина Терешкова».  

За другим столом сидели пятеро ее коллег с околоземной орбиты, работа которых заключалась в том, чтобы брызнуть пассажиру на руки антисептик со словами «это все, зачем мы здесь». Никакого тестирования не проводилось. 

Это был первый день и второй рейс в Шереметьево, на который распространился принудительный карантин. Тут и там слышались вздохи:

— Как чувствовал! Надо было оставаться…

— Хочу обратно в Лондон!

— Почему это москвичам можно домой на домашнюю самоизоляцию, а нам нельзя? Потому что мы шелупонь?! — негодовала женщина.

— Все вопросы главному санитарному врачу, мы только исполняем, — отпирался человек в форме.

 Единицы отказывались от «отдыха» за счет бюджета, но им грозили штрафами и суровыми последствиями. Ко мне подошел полицейский и, сощурив глаза, ухмыльнулся из-под маски:

— Вы уже определились: едете ли вы домой, со штрафом — или в санаторий?

— Конечно, отдыхать за государственный счет, — отвечала я.

Это моя первая в жизни бесплатная путевка в санаторий. 

«Проводят тут две недели и едут домой отдохнувшими»

В середине ночи полицейские рассадили нас по микроавтобусам и отправили в добрый путь. Водитель и его приятель, заглядывая в навигатор, матерились, ехали, останавливались покурить, кому-то звонили, снова матерились и ехали.

К счастью или нет, часа через два приветливо заблистала колючая проволока на ограде санатория, в который мы приехали… 

«У нас тут никто не болеет. У нас тут проводят две недели и едут домой отдохнувшими», — радушно встретил нас человек белом защитном комбинезоне, тяжелой маске и очках как для ныряния. 

Меня и еще одну пожилую женщину проводил в комнату такой же белый комбинезон. Я осмотрелась: четыре койки с тумбочками, бойлер с водой, телевизор, отдельная душевая и туалет. «Я вас пока закрою до завтрака», — деликатно сказал комбинезон, и провернул ключ в двери с другой стороны.

Так началась моя принудительная коронавирусная изоляция, о которой я стала вести дневник. 

День первый:

В девять утра постучали. Люди в защитных костюмах приставили пистолет-термометр ко лбу, оставили еду в пластике, и снова закрыли снаружи дверь на ключ. Повторили то же самое в обед и вечером.

Тут почти all inclusive. В нашем лакшери номере есть даже балкон, но он закрыт. Зато открываются окна, и дышать свежим воздухом пока можно безнаказанно.

Я делю комнату с бабушкой 75 лет, которая ездила в Лос-Анджелес и возвращалась с домой с пересадкой в Лондоне. Других расселили по трое-четверо, а ей сделали скидку в силу возраста и больше никого к нам не подселяют. Бабушка, «чтобы что-то говорило», весь день держит включенным канал «Россия 1» — я придерживаю крышу, чтобы не полетела. Прослушала ее историю о дочери, реализовавшей американскую мечту не жить в России. У соседки астма, но у обоих из нас не видно никаких симптомов вируса. 

День второй:

Коллега прислал фото, как проходит его обсервация по возвращению домой в Японию. Поместили в уютный номер в отеле, оставили градусник, вешают пакет с едой на ручку двери. Дверь, кстати, снаружи не закрывают на ключ — просто попросили не гулять без надобности. Такая государственная халатность! 

Кроме того, коллега сразу прошел PCR-тест и ждет результатов. Нас пока так и не тестировали (хотя в аэропорту обещали протестировать три раза за все время обсервации). Ответили, что возьмут анализы на коронавирус, как и у всех «надомных» любителей завозить заразу, только на десятый день.  

День третий:

Коллега из Токио рассказал, что получил результат теста — отрицательный. Теперь он может идти на все четыре стороны, нет смысла его держать и тратить деньги налогоплательщиков.

Зато если у меня что-то и есть, к десятому дню возможно уже пройдет (в противном случае можно валить на бабку).

Другой повод позавидовать соседям: коллега из Астаны тоже довольствуется изысканным меню в лучших традициях советских больниц, но получает добавку и булку с какао на полдник. У нас такого нет, порции небольшие. Зато не растолстеешь.

Разнос еды — главное событие дня. Вчера и сегодня завтрак принесли около одиннадцати, обед — около трех пополудни. На замечание, а нельзя ли попозже, в ответ крик души: вас тут навалом, а нас мало — два часа уходит, чтобы разнести еду и выслушать нытьё каждого! (интерпретация моя). 

Еду не закажешь и не попросишь персонал — объясняют, что сами «не выездные». По всем вопросам сотрудники велели обращаться напрямую к главврачу — но у него, как у нормального человека, выходные. Кто-то самозабвенно барабанит в закрытую дверь, но это бесполезно.

Еще тут ужасно медленный интернет — и мобильный, и вай-фай. Даже сообщения в мессенджере не отправишь с первого раза. Почти не поработаешь и не посмотришь фильмы — только Россия 1 в качестве физиопроцедур… Я пока спасаюсь: слушаю истории бабушки, повторяю за ней упражнения для спины, читаю привезенные книжки и веду эти заметки.

Да, и не хватает ерша для унитаза. Ну, это я уже разбалованная…

(Продолжение следует)