Комиссия воспринимается Т-людьми, а что еще хуже – многими врачами как некий экзамен и одновременно кровавая инициация. Больше всего это похоже на противостояние системы и упрямого одиночки, который выдвигает требования, угрожая в противном случае самоубийством: риск суицида в психиатрической литературе выступает в качестве одной из причин, почему иногда все же следует разрешить переход. Задача системы была определить, насколько противник на самом деле камикадзе и готов воплотить угрозу в жизнь.

На самом деле комиссия призвана помочь человеку выбрать наиболее подходящую жизненную стратегию. Я, пробуя проходить комиссию в разных регионах, столкнулся с обоими подходами – и жестоким, и гуманным. Разница оказалась в том, плачу ли я деньги.

В Саратовской области помощь трансгендерным людям устроена таким образом, чтобы ее практически ни при каких обстоятельствах нельзя было получить.

Приколы начались еще с попытки записаться на первичный прием. Как известно, это можно сделать через госуслуги. По месту жительства, в городской поликлинике №3, психиатра или психотерапевта попросту не оказалось. Из профильных медицинских учреждений карта по запросу «псих» предложила только ГУЗ «Саратовский городской психоневрологический диспансер» на Соколовой горе и десяток фамилий специалистов на выбор.

Я стал перебирать их в алфавитном порядке, но о каждом система говорила мне, что выбрать время для записи невозможно. Призадумалась она только на Алине Лагуткиной: выдала «это может занять некоторое время» и зависла навсегда. Такая у нас психиатрическая помощь – особенно людям с суицидальным риском, должно быть, здорово ее получать.

В конце концов я отправился на прием без записи. Уточнять местоположение кабинета – а специалисты ГУЗ «Саратовский городской психоневрологический диспансер» сидят где попало, в основном в районных поликлиниках – мне пришлось окольными путями: в свободном доступе этой информации нет, а дозвониться до диспансера невозможно.

В кабинете участкового психиатра меня встретили две женщины. Судя по данным на двери, это были медсестра Маслова и психиатр Тамара Шилигедина, но наверняка это неизвестно, потому что они отказались представляться. Бесцеремонно забрав у меня паспорт и ничего не объясняя, они начали выяснять что-то обо мне по телефону – буквально в выражениях «Мань, пробей мне девочку». На мое замечание, что на обработку моих персональных данных не худо было бы взять у меня информированное согласие под роспись, снизошли сообщить, что таким образом выясняют, обращался ли я к ним раньше.

Женщины сообщили, что исследовать меня будут только в условиях стационара, но все-таки признались, что сами не очень в курсе, как со мной быть и куда конкретно теперь меня направить, для этого им нужно созвониться со своим руководством. Чтобы созвониться с руководством, меня выставили в коридор (лучше бы выставляли на время обсуждения диагнозов предыдущих пациентов, лол). Справившись у начальства, объявили, что мне сто процентов нужно обследоваться 21 день в стационаре, без этого никакого направления на комиссию мне не видать, и то по итогам обследования мне якобы могут отказать.

– Когда надумаете ложиться, придете, тогда я с вами поговорю, зачем просто так тратить время, – сказала Шилигедина. Ну, если это была Шилигедина. Если на самом деле она – тонкий грамотный специалист, который умеет не обращаться к трансгендерным мужчинам в женском роде, а в кабинете в ее часы приема сидела самозванка – тогда я прошу у Шилигединой прощения.

Я потребовал все-таки опросить меня, и врач со вздохом начала заполнять карточку. Вопросы, которые она задавала, показались мне далекими от предмета разговора. Почему анамнез для трансгендера должен содержать информацию о том, каким спортом я занимался в школе и сколько у меня там было друзей, и не должен – данных о том, как я отношусь к своему телу, чем оно мне не нравится и почему я хочу его изменить? Вопрос повис в воздухе.

О тоне, который с самого начала взяла врач, я просто умолчу. Естественно, она ни разу не обратилась ко мне в нормальном для меня гендере, то и дело повышала голос, но самое главное – у меня сложилось впечатление, что все сказанное мной ей исключительно до лампочки, и она просто воспроизводит ритуал с вопросами. Сбор первичного анамнеза занял меньше получаса вместе с переписыванием от руки моих показаний. Да, больше всего это было похоже на составление полицейского протокола.

Опросив меня, психиатр потребовала явиться с документами для госпитализации. При этом и она, и медсестра не скрывали, что это скорее было способом вынудить меня отказаться от своих планов, нежели направлением на реальное исследование. Самое интересное, что обследование в стационаре реальными стандартами оказания помощи при «расстройствах половой идентификации», как еще пока по-старому именуется трансгендерность в приказе минздрава России от 20 декабря 2012 года, никакими нормативными документами не предусмотрено. Документ находится в открытом доступе, и любой желающий может убедиться в этом.

Не достигнув успеха с медициной по ОМС, я решил воспользоваться платными вариантами. Для начала – в Саратове.

Прием в частной клинике мне понравился. Врач задавал уместные вопросы, был корректен и обращался в нейтральном роде. Но направление на комиссию по установлению диагноза этот приятный человек мне выдать не смог, упомянув, что таким правом обладают только специалисты государственных клиник.

– Вопрос-то скорее административный, – обмолвился врач.

Но в данном случае врач оказался просто не осведомлен. На самом деле любой человек с улицы, даже не прошедший прием у психиатра по месту жительства, может обратиться в одну из коммерческих клиник, имеющих лицензию для этого рода услуг. По закону о рекламе я не могу называть их, но скажу, что ближайшая к нам находится в Самаре.

Первое, что я услышал, когда позвонил туда: «Ваше имя по паспорту? А по какому имени я могу к вам обращаться?» Чуть не разрыдался, честно. Могут ведь, если за деньги.

Обращение в больницу в Самаре не слишком удобно – все-таки другой город. Мне пришлось ездить туда дважды, один раз на прием сексолога и психиатра и второй – за итоговой справкой. Заодно сравнил знаменитый самарский спальный район «Кошелев» с саратовским «Иволгино», получился забавный текст «Где страшнее гетто?». Загляните, если пропустили.

Прием у сексолога оказался самой неприятной частью процедуры. Впрочем, российские сексологи традиционно собирают самые длинные перечни претензий от Т-людей. Проходившие осмотр жалуются на некорректные вопросы, рассказывают, что чувствовали себя «странными зверушками», которых бесцеремонно разглядывают и в буквальном смысле лезут в трусы. Так что мне со специалистом еще повезло.

– С какого возраста мастурбируете? – строго спросил меня врач.

Сразу захотелось положить руки на одеяло и больше не баловаться. Так же строго он спросил меня, почему я не раздевался во время первого секса. Я запинался и мямлил. Так же строго он спросил, как я понимаю разницу между гомосексуализмом, транссексуализмом и трансвестизмом. После ответа захотелось подать зачетку.

Приятного было мало, но в непрофессионализме или нарушении моих границ я врача никак не могу обвинить. Скорее это было похоже на техосмотр: вагиной пользуетесь? – не пользуетесь? – так и запишем.

К слову, после приема у сексолога во время поездок по Самаре мне все время попадались на глаза интимные магазины. Серьезно, там их целая локальная сеть. Представьте себе длиннющую улицу, застроенную убитыми сталинками, и через каждый километр – секс-шопы, секс-шопы, сплошной колонной, церкви и секс-шопы в шаговой доступности.

Гораздо более эмоционально насыщенным был прием у психиатра. Красным цветом отмечу: направление разговора было ровно таким, каким и должно быть. Обладающая значительными специальными знаниями женщина напротив меня спрашивала, какие у меня планы на жизнь и для чего мне нужна комиссия. От меня не требовалось ничего доказывать, меня не испытывали на прочность и не самоутверждались за мой счет. Тем не менее, это было очень тяжело.

Трансгендерность живет в окружении мифов. Ее принято считать чем-то, что требует объяснения, и эти объяснения обнаруживаются очень легко. Жестокий отец? Слишком мягкий отец? Вообще никакого отца? Ну яяяясно. Тебя в детстве били? Не били, но часто ругали? Или наоборот все разрешали? Поняяяятно. Любое обстоятельство семейной истории может быть использовано против вас. Если трансгендерность имеет объяснение, то в глазах общественного мнения она как будто не вполне настоящая. Объяснение же можно найти всегда. Шах и мат.

Еще трансгендерность должна сочетаться с безупречным поведением и психическим состоянием. Тебя травят, с тобой не считаются, твою личность не признают даже самые близкие люди – но ты должен быть безупречно здоров психически, иначе это может бросить тень на твою трансгендерность. Я в разговоре честно признался, что страдаю тревожным расстройством, от которого на протяжении трех лет постепенно избавляюсь с помощью психотерапевта. Мне посоветовали ускорить этот процесс, чтобы моя самоидентификация не находилась под сомнением.

Третий неприятный момент на приеме у психиатра – услышать в очередной раз: «А если вы передумаете?» Все люди могут либо придерживаться одной жизненной стратегии всю жизнь, либо менять ее, это нормально. Почему именно решение трансгендеров всем кажется настолько глобальным и непоправимым, что их все время спрашивают: «А вдруг ты передумаешь?»

Почему этот вопрос не задают людям, решившим завести детей? «Вы точно уверены, что вы не чайлдфри, запутавшийся из-за государственной пропаганды? Прямо-таки убеждены? Пройдите-ка комиссию!» Или человеку с аппендицитом: «Вы уверены, что хотите пойти на операцию и выжить? А вдруг вы через пару лет передумаете и захотите покончить с собой, что тогда?»

Разрешение на гормональную терапию мне получить удалось. В будущем году я планирую вернуться на комиссию, на этот раз – за справкой о смене документов.

Сколько в России трансгендерных персон? Мы не знаем. Вот и региональный минздрав, когда я обратился к нему с таким вопросом, ответил, что такой статистики не ведется. Но уточнил, что «по оперативной информации», в Саратовской области таковых набирается 1-3 человека в год.

Чтобы собрать хотя бы нечто похожее на статистику, у всех специалистов, с которыми я сталкивался на своем пути, я старался узнать, сколько людей с запросом на трансгендерный переход встречали лично они. Участковый психиатр Волжского района упомянула, что «такое встречается даже не каждый год». Эти данные коррелируют со статистикой минздрава: если на весь регион каждый год объявляется максимум трое трансгендеров, то в одном районе Саратова эту будет происходить явно не ежегодно, а хорошо если раз в десятилетие.

Практикующие психологи из Саратова также называют небольшие цифры – примерно один человек в год. Совсем другая картина обнаружилась в коммерческой комиссии в Самаре. Точной информации от них у меня нет, но по косвенным признакам – например, легкости, с какой там поддерживают корректное этичное обращение – я могу понять, что не являюсь для них диковинным невиданным пациентом.

Подводя итог, скажу, что в Саратове я столкнулся не только с бытовой трансфобией, но и с вопиющим непрофессионализмом. Это причина, по которой регион теряет деньги, в первую очередь – ОМС. Наверняка многие вспомнят собственный пример или пример своих знакомых, которые ездят лечиться от самых разных заболеваний в Самару и другие регионы. Результат – отрицательное сальдо взаимозачетов фондов ОМС Саратовской области и других регионов.

Как это работает: когда в Саратов приезжает лечиться в государственной клинике житель Самары, Самарский ТФОМС перечисляет средства за его лечение в ТФОМС Саратовский. И наоборот: если саратовец поехал в другой регион за помощью, Саратовский ТФОМС платит. По количеству полученных и перечисленных средств можно понять, кого больше: иногородних, лечащихся в Саратове, или саратовцев, которые отправляются в медицинские туры в другие регионы. Да, вторых намного больше.

У нас хотят развивать медицинский туризм, но с таким подходом, какой я встретил у участкового психиатра, ничего не получится.

Пусть мой случай – редкий. Но уважение, которого я как пациент требую, это не отменяет. Если сбрасывать со счетов любого, кто приходит с болезнью чуть менее распространенной, чем насморк, саратовская медицина превратится в гильдию знахарей, которая умеет лечить только то, что лечится подорожником. Будем честны: она уже на пути к этому.

Предыдущие публикации проекта:
1. Почему я меняю пол (хотя так говорить неправильно)
2. Как я превращаюсь в мужчину с помощью гормональной терапии

Текст – Анастасия Лухминская (Ник Лухминский)
Фото – Матвей Фляжников
Верстка – Матвей Фляжников
Опубликовано – 04.03.2020