«Если не вмешиваться во всё, нас сомнут»
Поезд Волгоград – Нижневартовск. Пьяный и очень жаркий. На градуснике – за тридцать. Со мной в купе двое с Уралвагонзавода и старый чеченец Умархаджи, который едет туда же устраиваться на работу. За тридцать с лишним часов все успевают перезнакомиться, подружиться, разругаться и снова пить вместе. Один рабочий постоянно пьян, спит на полу, потому что не может долго пролежать на полке. Он же, как водится, и самый общительный.
«Куда едешь-то?» – спрашивает он, когда мы стоим в Можге.
«В Екатеринбург. К Ройзману, делать репортаж про «Город без наркотиков». Слышали про такой?» – отвечаю я.
Парень замолкает, смотрит подозрительно. Немного мнется и тянет: «А что наркотики? Они всегда были в Свердловской области и всегда будут».
Умархаджи, всю дорогу тихий и спокойный, возбуждается, машет руками и, с трудом подбирая русские слова, запинается: «Ты это, ты так не говори! У нас знаешь как в Чечне – если нашли наркотики, сразу в тюрьму. Это так должно быть!» Парень смолкает и уходит курить в вонючий, задымленный тамбур. «Ты не слушай, – это чеченец уже мне говорит, – ты пиши. Там в Екатеринбурге люди добро делают».
Я не помню случая, чтобы кто-то не знал о екатеринбургском фонде «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана. Его самого тоже знают все. Знают как экс-депутата или ученого – искусствоведа и историка, гораздо меньше – как поэта, но самое главное, как человека, которого власть в лице губернатора Евгения Куйвашева пытается сломить. И безрезультатно.
Ему есть чем заниматься и помимо борьбы с наркоманией
Мы договорились с Евгением Ройзманом, что я приеду в Екатеринбург писать репортаж о фонде, о наркомании и о войне, которую фонд объявил ей уже по всей стране (с 2011 года горячая линия «Страна без наркотиков» принимает тысячи сообщений о торговле наркотиками). Договорились, когда в Саратове, так же как и в сотнях других городов, собирали подписи в защиту фонда и его руководителя. Защищать пришлось от губернатора и силовиков, для которых, кажется, стало делом принципа, а не здравого смысла уничтожить сверхпопулярного Ройзмана и его фонд.
Вечером дня, когда я прибыл в Екатеринбург, подписи подсчитали: около ста пяти тысяч. Уже поздно вечером Ройзман записывал об этом видеообращение. За день он был измотан. Никак не мог придумать, что говорить и как снимать. В кабинет попрощаться заглянула юрист фонда Настя Удеревская, оценила ситуацию и заметила: «Вы бы листы с подписями разложили на столе, чтобы люди видели, сколько их, подписавших». Вдвоем принесли коробку с листами, несколько десятков килограмм бумаги и тысячи надежд. Ройзман стал раскладывать подшитые в книги листы и, тут же останавливаясь, показывал: «Вот очень важная для меня поддержка от Михаила Веллера. Представляешь, он сам собрал семь тысяч подписей». Еще Веллер написал вступительное слово к ройзмановским «Невыдуманным рассказам». А в книге его стихов «Жили-были» – вступление Дмитрия Быкова.
Мне кажется, это очень важно понять: Ройзману есть чем заниматься помимо наркотиков и наркоторговли. У него есть его стихи, проза, его иконы, из которых он собрал крупнейший в регионе частный музей. У него есть Аксана Панова, редактор Znak.com и мать его еще не родившегося ребенка. И тем не менее начиная с 1999 года фонд «Город без наркотиков» вычищает Урал от наркомании, его сотрудники и оперативники рискуют всем, в том числе и жизнью, потому что больше некому это делать. Потому что у них у всех есть эта ройзмановская ответственность за свой дом. А они, конечно, чувствуют город и землю своими, они здесь хозяева.
Президент и сто тысяч избирателей
После планерки утром в понедельник Евгений Ройзман долго принимает посетителей, а я жду его в приемной. Здесь же нескончаемый поток людей, пришедших поставить подпись под обращением к президенту в защиту фонда.
«А разве уже не объявили, что подписи прекратили принимать?» – шепотом спрашиваю я одну из сотрудниц. Девушка, студентка, читает что-то на английском, отрывается от распечатки и так же шепотом: «А как им скажешь? Они же сами пришли, им помочь нам хочется. Разве откажешь?»
Все два дня, что я был в Екатеринбурге, поток поддержки не прекращался, кажется, ни на минуту.
Этой поддержке Ройзман радовался как ребенок: «Смотри – вот листы с подписями с истфака нашего уральского университета. Это же мои коллеги, как же приятно. Тут весь цвет исторической науки подписался. Тут еще где-то подписи Миши Прохорова, он мне очень помогает, конечно. Пугачевой, Андрея Макаревича, Вовы Шахрина. А Гоша Куценко вот на днях приезжал специально, чтобы сказать о поддержке, представляешь».
Он показывает, а я понимаю, что все эти громкие фамилии скрыты где-то в глубине тысяч листов, что они все расписывались так же, как и остальные, на стандартных подписных листах. Например, вместе с почти четырьмя сотнями саратовцев. Это кажется мне удивительным. Когда последний раз люди объединялись в таком количестве, чтобы противопоставить свою волю решению власти? Говорю об этом Ройзману. Он немного думает и отвечает: «Помнишь эти громкие выборы в координационный совет оппозиции? А ведь там всего восемьдесят с небольшим тысяч проголосовало. А у нас сто с лишним».
«А вы правда надеетесь, что эти подписи возымеют какой-то эффект?» – спрашиваю его.
«Конечно, – отвечает Ройзман, – президент же считает, что он всенародно избранный, так? А как же он сможет проигнорировать мнение ста тысяч граждан, его избирателей?»
Я вспоминаю: президент как-то заверил, что любой законопроект будет рассматриваться при наличии стотысячной поддержки. И мне начинает казаться, что Ройзман уже инстинктивно понимает, что и как нужно делать, чтобы свернуть эту огромную «неприподъемную» чиновничью махину. Он борется уже почти десять лет. В 2003 году впервые люди в масках и на государственной службе разгромили женский реабилитационный центр фонда. Якобы из-за обвинения в насильственном удержании людей. Это про наркоманов, которых родители порой привозили связанных в багажнике машины. Их успокаивали, они подписывали соглашение на лечение, говорили, что добровольно согласны. А потом начиналась ломка, они убегали и под угрозами полиции подписывали любые обвинения против фонда. А наручники в фонде не применяют. Давно уже.
Вот приехал новый губернатор
Мы идем с Ройзманом по заснеженному Екатеринбургу. Идем медленно, потому что Ройзмана останавливают, окликают, здороваются и желают удачи. Не просто кто-то знакомы, а буквально все. Мы подходим к дороге. В этот день в центре поменяли схему движения, несколько улиц стали односторонними, и город встал. Мы ждем светофора, но движение внезапно останавливается, и машины начинают сигналить – Ройзмана пропускают. Такая популярность кажется невозможной.
«Но всё же каковы реальные причины того, что власть так жёстко борется с фондом?» – спрашиваю я и тут же понимаю, как этот вопрос набил оскомину. «Ну, понятно, – спешу я разбавить вопрос, – наркоторговое лобби, силовики традиционно имеют «долю», но против вас же ополчились буквально все. Даже церковь, которая вначале вас поддерживала…»
«Да, это тоже все есть. Но это всё ерунда. Реальная причина в том, что вот приехал новый губернатор. Его никто не выбирал, он мелочен и он из Москвы. А тут какой-то Ройзман, у которого поддержка всего города, а самое главное – у него получается работать и добиваться результата, даже вопреки государству. Губернатор привез свою команду. Все не знают местных реалий, они стали пытаться действовать так, как привыкли. Нахрапом. А здесь так нельзя, здесь Урал. Здесь, когда губернатор говорит местному промышленнику, чтобы тот начал делиться, губернатора резонно спрашивают: «А ты кто такой вообще?» Губернатор злится, кричит, что его поставил «босс», и закатывает глаза вверх. А ему в ответ: «Это он тебе босс, а не мне». И после этого выводят активы в Челябинскую область…»
У Ройзмана звонит телефон, и он прерывает разговор. Очередной журналист – за комментарием. Он не спрашивает, какое издание, и его это уже, кажется, не интересует. Звонят постоянно. Сейчас говорит о творческих планах – дописать монографию и собрать наконец материал для диссертации. Потом мы с ним договоримся, что он проедет ближе к лету от Нижнего до Астрахани и заедет в Саратов, посмотреть на собрание старообрядческих икон иргизских монастырей в коллекциях наших краеведческих музеев.
«Я же историк, – говорит он мне с каким-то сожалением, – вот мои родные стены». Мы проходим мимо крыльца Уральского госуниверситета имени Горького. «Я хочу книги писать, иконы изучать. Ты знаешь, какие у меня иконы в музее? Сейчас пойдем туда. А мне приходится сражаться. Они меня все спрашивают, какие у меня планы. Ну какие могут быть планы? Выжить! – А потом очень тихо добавил: – Мне кажется, меня попытаются скоро посадить».
«Во время суда?» – спрашиваю я, вспомнив, что через неделю у фонда суд, решением которого могут отнять здание фонда. Он там уже десяток лет и уходить не намерен. Люди знают адрес Белинского, 19, едут со всей страны. Везут тех, кого любят и надеются спасти.
«Нет, вряд ли. Зачем им на суде такой шум… Но, мне кажется, в декабре», – отвечает Ройзман.
«Только такая тактика работает»
Для него, как и для Аксаны Пановой, такое ощущение, кажется, уже привычно. У Ройзмана отнимают здания и друзей. Людям, которые сотрудничают с фондом, угрожают, и многие не выдерживают. Ройзман рассказывает о том, как от работы отстранили самого лучшего в стране следователя по незаконному обороту наркотиков только на том основании, что заподозрили в предоставлении фонду информации. Это волнует Ройзмана, и он заводит разговор о Пановой и ее новом электронном издании Znak.com. «Сходи к ним, пообщайся, подружись», – говорит он мне и дает три бутылки домашнего молока для редакции Пановой. Молоко появилось с утра, так же как в реабилитационных центрах появляется хлеб, а в приемной фонда стоит стиральная машина – всё это помощь от предприятий и просто людей.
«Пойдем, нам нужно очень важное дело сделать, – говорит мне Ройзман и по пути он объясняет: – В Челябинской области менты по беспределу убили молодого паренька. Кто-то из наших, кажется, Боец, с ним учился, рассказывает про парня много хорошего. Там отец его в «Живом журнале» написал, что следствие замять пытаются. Фонд будет этим заниматься».
Мы в кафе. Звоним отцу погибшего Стаса Новикова. Мужчина на той стороне провода практически не слышит Ройзмана, до сих пор не пришел в себя. Договариваемся, что фонд напишет открытое письмо с требованием никак не замять расследование.
Едим, и тут же Ройзман дает советы официанткам. Это его город, он не скрывает это. «Это хорошее кафе, мне легче их сейчас научить немного, чтобы ходить сюда постоянно», – отвечает он на мое недоумение.
«Этот парень из Челябинска, это же не наркота, какое вам до его смерти дело?» – спрашиваю я.
«Ты же видишь, как мы тут сражаемся. Если я сейчас перестану на них давить постоянно, вмешиваться во всё, нас сомнут. Тут только такая тактика работает».
В офисе Ройзман матерится, когда понимает, что отец Новикова не оставил ему достаточно информации для письма. Он кричит, ругается, начинает задыхаться. Потом берет себя в руки, успокаивается, и через два часа я отвожу письмо на имя заместителя генерального прокурора по Уральскому федеральному округу Юрия Пономарева. В приемной прокуратуры стоит ящик для обращений. Я звоню Ройзману и говорю, что у меня отказались регистрировать письмо и что я боюсь, как бы документ не пропал.
«Ты что, – смеется Ройзман, – я же про него написал в «Живом журнале». И я понимаю, что слово Ройзмана в этом городе значит куда больше официальной регистрации и что теперь это дело не смогут ни замять, ни сфальсифицировать.
Шестилетние наркоманы
К полночи я добрался до детского реабилитационного центра. Это обыкновенный дом рядом с такими же коттеджами. В нем живут реабилитанты – дети-наркоманы, которые, как сказал смотритель центра, крепкий дед, бывший хоккеист Александр Новиков, «попробовали за свои десяток-полтора лет столько всего, сколько и не всякий человек за всю жизнь». Новиков встречает меня у заснеженного порога, проводит греться на кухню. Огромные печи, как в общепите, и окно раздачи из воспоминаний о школьной столовой. До двух ночи мне рассказывают жуткие истории о судьбах детей, которые давно уже стали взрослыми. Не по годам, а по жизни.
«У нас обычно человек пятнадцать. Сейчас вот один в бегах, зато скоро двоих привезут. Один местный, а одного аж из Москвы. Хотя у нас и сейчас столичный есть. Он, когда сюда ехал, понял, что мать его в центр везет. Избил ее, живого места не оставил, приехала вся черная от синяков», – говорит он, кажется, уже ставшие привычными для него вещи.
«А сколько ему?» – спрашиваю я.
«Четырнадцать».
Немного молчим. Новиков понимает, что мне нужно время, чтобы понять – это не просто сложные дети, которых достаточно в детских домах, это наркозависимые. Они больны, и им очень тяжело. Они живут стаей, и это единственный залог их спасения, что вместе, сообща они смогут победить болезнь. В одиночку им не справиться.
В центре дети всё делают сами. Трудотерапия по системе Антона Макаренко. И у них всё получается. Они ходят в обычную школу вместе с обычными детьми. Я долго выспрашивал, кто их контролирует, потом сдался, поняв, что единственный фактор, который может привести к выздоровлению, – это добровольность желания вылечиться. Александр Новиков уезжает с утра, после завтрак, и дети почти весь день предоставлены сами себе. Они учат уроки, готовят, убирают дом. Развлекаются шахматами и смотрят «Спорт» – один из двух разрешенных каналов. Второй – «Культура».
Новиков протягивает мне номер православного журнала с репортажем про его центр. Небольшая фотография с детьми, прошлогодняя. На переднем плане два малыша.
«А это чьи такие светленькие?» – улыбаюсь я.
«А. Это наши воспитанники. Им шесть лет».
Я замираю, пытаясь осознать, что вот эти дети, на год старше моего сына, уже наркоманы и уже медленно умирают, если не остановятся.
«Подождите, – говорю я, – как же они стали употреблять в шесть лет?»
«А один, например, жил с дедушкой в деревне. Тот кормил его голубями и собаками. В такой среде наркотики найти не трудно. Старшие дали травку попробовать, где-то клей нашел. И всё – готово», – рассказывает Новиков.
Утром я завтракаю с этими детьми. Они стесняются, на вопросы отвечают односложно и постоянно хмурятся. Новиков пытается нас знакомить и, мне кажется, делает только хуже. Он начинает рассказывать про каждого из них страшные вещи.
«Вот Сева, он уже пробовал «крокодил». Да, Сева?»
И я понимаю, что вот этот худенький мальчик лет десяти в лучшем случае уже попробовал наркотик, который вызывает привыкание с первой дозы. А через пару месяцев человек начинает гнить заживо. А он сидит напротив, подобрал ноги под себя и смотрит куда-то мне за спину, чтобы не встречаться глазами.
«А это Илюша. Который маму свою избил по дороге сюда. Я вчера рассказывал».
Крепкий парень лет пятнадцати срывается со стула и убегает в коридор.
Этот курил травку, эти двое нюхали клей до беспамятства, соли, «крокодил», снова травка. Это дети от десяти до пятнадцати. Передо мной их полтора десятка, они собираются и уходят в школу, прощается только последний.
«Зачем вы так с ними?» – спрашиваю я.
«А ты не понял? Пойми, они должны стать сами себе противны, они должны точно понимать, что из себя представляют. Что от них родители уже готовы отказаться. Это честно. Тогда они смогут найти в себе силы отказаться. Ты не заставишь наркомана бросить курить или колоться, пока он сам не захочет. У меня через фонд прошло сто пятьдесят человек.
И если родители из жалости не забрали ребенка, если он не убежал, у них излечимость после девятого класса – стопроцентная. Где ты такое еще видел?» – объясняет Новиков.
«А если беспокоишься, что я жёстко с ними… Пойдем что покажу», – зовет он меня в свою комнату. Там темно, и только мониторы светятся пустотой каждой комнаты в доме. Он достает лист ватмана, на котором нарисованы все мальчишки и Александр Федорович между ними.
«Это они мне на день рождения сами нарисовали и подарили», – улыбается Новиков.
«Теперь притон найти очень сложно»
Перед самым моим отъездом домой Ройзман пригласил одного из оперативников фонда. Это оказался молодой армянин, шустрый и деловитый.
«Рафик, вот парень из Саратова. Возьми его на операцию и всё покажи. И расскажи всё как есть», – сказал Ройзман.
«Прямо вот всё? Всё рассказать?» – удивляется Рафик.
«Да, всё. И покажи тоже».
Мы едем в отдел полиции. Там нас уже ждут, есть адрес, по которому, скорее всего, варят «крокодил», притон. Адрес поступил по горячей линии «Страна без наркотиков». Участковые проверили ее через своих информаторов. Сегодня квартира остается без хозяина, а значит, будут варить.
Рафик в фонде два с половиной года. Операции против наркоторговцев и притонов – его работа Ежедневная и очень опасная. В бардачке у него пневматика. Есть и травмат. Использовать, правда, пришлось всего пару раз: «Нарики они же трусливые очень».
После того как власть по сути объявила фонду войну, от сотрудничества отказались всего несколько полицейских оперативников. Большая часть из них выразилась примерно так, как передал Рафик: «Нам всё равно, что про вас говорят. Мы с вами, мужики, уже сколько лет барыг и наркотов гоняем».
В отделении нас встретил полицейский в штатском, с раскосыми глазами и почти квадратный. Рафик по-хозяйски уселся в кресло. «Значит, так, мужики, вот адрес. Мамаша уходит на дежурство в восемь. Значит, к девяти все соберутся, начнут варить. Вы встаете на машине напротив подъезда, ждете, когда подойдут клиенты. Вызываете нас, и все вместе заходим. Ну что я говорю, как будто не знаете, – смеется. И продолжает уже серьезно: – Ждите женщин. Молодых девчонок. Одна будет хромать. Она уже гниет». «Это кто такая?» – спрашивает Рафик из своего угла. «Татарка, та, которая мертвого родила», – отзывается опер. «Она его долго что-то мертвого носила, а потом родила такого. И ничего. А татарка – потому что Татарчук. Молодая баба. Была».
Операция прошла тихо. Варить не варили, но наркотики нашли. «Притон» не зарегистрируешь, только незаконное хранение.
Рафик вез меня на вокзал и на радостях от успешной операции притворялся огорченным: «Теперь притон найти очень сложно. Мы их все разгромили. Вот раньше – да, много было. А теперь скоро не будет мне работы». Смеется, но быстро стихает. «А вообще будет, конечно, откуда только что берется».
Против чего борется государство?
Судьба Евгения Ройзмана, судьба его фонда «Город без наркотиков» – это какое-то наше кривое зеркало. В 1981 году он в тюрьме. И там же принимает решение стать депутатом Государственной думы. И становится им. Через десять лет основывает крупнейший музей невьянской иконы и фонд «Город без наркотиков». Власть и силовики будут пытаться закрыть фонд, отобрать у него помещения, посадить друзей и партнеров, разгромят Ura.ru – информационное агентство Аксаны Пановой, которое поддерживало Ройзмана. А он будет продолжать делать свое дело.
Излечиваемость в его реабилитационных центрах для взрослых – двадцать процентов. Это на самом деле непредставимо много. Такого не бывает, чтобы каждый пятый бросил употреблять наркотики. Однако это есть. И государство пытается против этого бороться. Да, это Урал. Это своя страна, своя Россия. Такая же своеобычная, как Юг или Сибирь. Но законы функционирования государства, его отношения к людям, кажется, везде одинаковые.
Вот проблема наркомании. Екатеринбург занимал в конце 90-х третье место по распространению наркотиков. Вот человек, который успешно эту проблему решает. Но есть один фактор – он составляет в этом успешную конкуренцию государству. И мелочные люди, бесталанные и подчас морально нечистоплотные, те, кто находится у власти, очень боятся, что обычные люди зададутся вопросом: «Если Ройзман решает проблему наркомании, волонтеры решают проблему чрезвычайных ситуаций, а советы жильцов решают проблемы ЖКХ, зачем вообще нужно это государство, которое ничего не делает, а только мешает?»
И тогда фонд, который за тринадцать лет очистил город от заразы наркомании так, что смертность от передозировки снизилась в пять раз, начинают громить люди в масках. Принимается закон о волонтерском движении, который пытается поставить движение под контроль власти, а значит, уничтожить. При этом вопрос остается открытым. А зачем нам такое государство?
***
«…плотнее туман, не пробьюсь, и никто не услышит
Давно ухожу, не заметили, тише и выше
И выше. И ночь неожиданно холодом дышит
И глупые голуби гордо воркуют под крышей
И белый туман развернулся плотнее и шире
Всё шире. И только спасенья что выше и выше
Оставь, отойди, мне немного еще. Поспешили…
Ликуйте, уроды. А я отвернулся и вышел».
Евгений Ройзман «Жили-были»
***