Геннадий Савкин: Фотографировать можно и ведром, но зачем?

«Уж что-что, а фотографировать я умею!» – наверняка думает половина населения планеты, нажимая на кнопку спуска своего фотоаппарата. И только для единиц фотоискусство – образ жизни, способ отражения собственного взгляда на мир.
О фотогеничности, техническом прогрессе, советской эпохе и о том, какими фотоэкспериментами нужно встречать грядущий «конец света», мы говорим с фотомастером, председателем регионального Союза фотохудожников, руководителем фотоклуба СГУ Геннадием Савкиным.

– Геннадий Николаевич, если бы вы родились в то время, когда фотография еще не была изобретена, чем бы вы занялись?

– Если бы не была изобретена фотография, то я бы изобрел ее. Ну, а если говорить серьезно, без лишнего самодовольства, то я бы наверно… рисовал. В детстве я как-то увлекался этим. Не хочу сказать, что я был художник – я был скорее рисовальщик на любительском уровне. Может быть, это и переросло в занятие фотографией, потому что рисование мне не особо удавалось.

Потом, в ранней юности, мне захотелось заниматься радиотехникой. Но в определенный момент занятие фотографией пересилило, и когда мне было примерно восемнадцать лет, я все-таки пошел по фотографической стезе. Тогда еще не было разговора о художественной фотографии, фотография была как техническая дисциплина. Я работал на секретном предприятии, проявлял печатные платы. А потом уже начал общаться с более опытными людьми, и увидел чудо…

– Можете сейчас вспомнить то время, когда вы впервые взяли в руки фотоаппарат?

– У меня был товарищ, вернее, он есть и сейчас, мой самый закадычный друг – он немного постарше меня. У него как-то появился фотоаппарат «Смена-8» – по тем временам это был последний писк, лучший из дешевых «школьных» фотоаппаратов. Я увидел, как он фотографирует, как проявляет пленку. И у меня появилось острое желание снимать, я попросил маму купить фотоаппарат. Мне тогда было десять лет. Какой был первый снимок, я, конечно, не помню, но, скорее всего, кого-то из своих друзей снимал.

– Вы всю свою жизнь прожили в Саратове. Никогда не хотелось уехать в какой-нибудь другой город или даже за границу?

– Был такой момент. Меня приглашали в Москву на киностудию детских художественных фильмов имени Горького. Даже обещали дать мне квартиру. Я долго думал и решил все-таки остаться…

Знаете, я в свое время решил поступать во ВГИК, но в последний момент остановился. У Райкина это было, что, когда одному человеку сшили плохой костюм, тот говорит возмущенно: «Кто сшил?» Выходят десять человек. Один говорит: «Я пуговицы пришил. К пуговицам претензии есть?» «Нет, пуговицы хорошо заделаны». Второй говорит: «А я рукава делал». «Да, не оторвешь!» В общем, все вроде сделали всё хорошо, а костюм получился совершенно никудышный! Так же и в кино: один написал сценарий, другой сделал раскадровку, режиссер поставил, актеры сыграли, оператор снял, осветитель осветил. И когда спросят «Ну, кто такой поганый фильм сделал?», выходят двадцать человек и говорят «Мы…» А в фотографии: я придумываю сценарий, я же режиссер, я осветитель, я оператор, я лаборант, я же разнорабочий и прочее, прочее. И когда удается, говорят: «Ой, какая хорошая фотография! Кто это делал?» И я говорю «Я!» А когда плохая фотография: «Ну, я…» Но всегда «я» – это моя индивидуальная ответственность, проявление моей индивидуальности.

– В какую сторону, по вашему мнению, изменился Саратов за последние двадцать-тридцать лет?

– Я мог бы вам просто показать эти фотографии: что было и что стало. Сейчас от Саратовского областного фотоклуба остался большой архив, и я готовлю его для передачи в краеведческий музей. Я недавно смотрел старые фотографии и увидел, что люди, которые снимали, смотрели совершенно другими глазами на этот мир. Да и мир их окружал совершенно другой. На этих фотографиях 20-30-летней давности – чистый проспект, нет никаких ларьков, всё ухоженное и аккуратное. А сейчас я, честно говоря, с трудом заставляю себя ходить и снимать город. Увижу какое-то красивое старое здание – хочется сфотографировать, но обязательно на нем повешено минимум десять кондиционеров.

– Советскую эпоху вспоминаете с ностальгией?

– Как сказать… Мы очень многое потеряли и по сути ничего не приобрели. Тогда времена были другие. Атмосфера в стране в целом была положительная и доброжелательная. В любом первом встречном старались видеть только плюсы. Это когда идешь по улице, навстречу идет человек нахмуренный, и ты начинаешь уже думать: «Убьет! Дай-ка я скажу ему что-нибудь хорошее, может, у него настроение улучшится».

– У вас есть фотоработы еще советских времен в стиле ню, обнаженные натуры. Как в Советском Союзе относились к такому искусству?

– В советские времена, вопреки общепризнанному мнению, ничего не подавляли. В руководстве компартии, в тогдашнем КГБ было очень много умных людей. Не сравнить с тем, что у нас сейчас в правительстве, в ФСБ, – это небо и земля. И они прекрасно понимали эти вещи. Любая работа должна быть качественно сделана, должна была быть искусством. Я помню 76-й год, первая моя профессиональная выставка в кинотеатре «Победа». Тогда, кстати, очень удобно и хорошо было делать выставки в кинотеатрах. И на первой выставке у меня было три фотографии в стиле ню. И это в общественном месте, где было много народа, присутствовали люди из обкома партии.

И когда мне говорят «Вот ты как художник скажи, тогда было трудно?», я говорю «Нет, не было». Я делал всё, что хотел, безо всяких ограничений. А то, что называется, допустим, порнографией, – оно, конечно, было и тогда, есть и сейчас.

– И тогда она была? – А как же. И даже была статья за нее. Ведь это на самом деле не искусство. А потом, не существует ни одного общества, ни одной страны, где не было бы каких-либо ограничений. В одних – поверья, в других – религия, но всегда они есть. Разве может быть человек абсолютно свободен? И потом, что такое свобода? Это осознанная необходимость. У моего поколения, у тех, кто большую часть жизни прожил в Советском Союзе, все-таки эти внутренние ограничения были. И есть. Заповеди строителя коммунизма – это по сути трансформированные десять заповедей: «не убий», «не укради» и так далее. Они буквально впитались в сознание людей моего поколения. Например, вы сами знаете, что преступность в те времена была значительно меньше.

– Общеизвестно, что есть нефотогеничные люди и предметы, которые не очень хорошо получаются. Или вы считаете, что любого человека или любой предмет можно сфотографировать так, что он получится хорошо?

– Понятие «хорошо» далеко от искусства. «Хорошо» – это, например, удачная фотография на паспорт, и при этом можно сказать «да, этот человек похож на себя». А если мы говорим о фотографии как о явлении изобразительного искусства, то, когда фотограф поставил перед собой какую-то цель и достиг ее, значит, хорошо, ему это удалось. Тем более если мысль, которую он пытался передать зрителю, правильно понимают. А в принципе каких-то плохих или хороших предметов, событий, явлений, людей, животных просто нет.

Как пример: я много десятилетий фотографирую женщин. И когда мои коллеги смотрят, они говорят: «Где ты таких красивых девушек находишь?» Я отвечаю: «Я в них влюбляюсь». И потому в фотографиях это всё передается. Чтобы что-то хорошо выглядело на бумаге, этот объект нужно любить: будь то женщины, кошки или даже какие-то неодушевленные предметы. Если вы относитесь к ним плохо или равнодушно, вы не получите хорошей фотографии.

И потом, знаете, можно сделать что угодно – можно усугубить какие-то плохие качества, а можно поднять положительные. Я помню, тогдашнему ректору СГУ нужно было ехать в Москву и выбить деньги на ремонт общежития. Он говорит мне: «Давайте сделаем так, чтобы они смотрели на фотографии общежития и испытывали чувство ужаса!» И я сделал им такие фотографии. Когда на них посмотришь, складывалось такое впечатление, что через неделю это здание рухнет. И деньги дали. Так что всё в руках мастера!

– Ваши идеи в большей степени возникают от внезапного вдохновения, или это результат долгой плодотворной работы?

– Когда мне было лет двадцать, и я начал заниматься серьезной фотографией, тогда вот эти озарения были. Потому как этим искусством я владел плохо и многого не знал. И открытия получались практически каждый день. А сейчас, наверное, можно сказать, уже поднаторел в этом деле. Задела какая-нибудь тема – и ты начинаешь думать, как ее реализовать, как показать, как донести до зрителя и в первую очередь до себя. Задумал, продумал, загорелся сделать то, что я хочу и что будет доставлять мне удовольствие. А когда еще зритель смотрит с интересом, тогда уже совсем хорошо.

– Вы уже несколько лет проводите заседания студенческого фотоклуба в СГУ. Какая она, современная молодежь, которая увлекается фотографией?

– Я что же, старик, по-вашему?! (Смеётся.) Мне нравится ваша постановка вопроса. Знаете, как говорится, учитель воспитал ученика, чтобы было, у кого учиться. Общение с молодежью всегда очень интересно. Мне кажется, люди ищут возможность выплеснуть то, что у них накопилось в душе: фотография в этом помогает. И объединить этих людей – еще интереснее. Университет – средоточие молодых, ярких, думающих людей.

– На фотоаппаратах с каждым годом становится всё больше и больше пикселей, техника всё улучшается и улучшается. Это идет на пользу фотоискусству?

– Несомненно, любой технический прогресс идет на пользу. Как раньше говорили, «хороший фотограф может и ведром сфотографировать». На самом деле это не шутка, можно проткнуть в донышке иголкой дырочку – получится камера обскура, положить туда фотопленку и сделать фотографию. А смысл? Искусственно ограничивать себя? Сейчас некоторые фотографы увлекаются съемкой на фотопленку, особенно на черно-белую. Я понимаю, что человек, может быть, просто хочет почувствовать, как это было. По сути это искусственное ограничение своих возможностей.

А вообще при съемке нужно стремиться получить исходный материал максимально хорошего качества. У меня есть книга про фотоискусство, которую я показываю студентам. Один из эпиграфов в ней гласит: «Снимай резко – нерезко сделаешь при печати». То есть ухудшить картинку всегда можно потом, а вот в обратную сторону ты уже ничего не сделаешь. Например, я нахожу негатив двадцатилетней давности. Раньше он был для меня непримечательный, я теперь я вдруг понимаю, что это шедевр. Но он, к сожалению, плохого качества, и с ним я уже ничего не могу сделать. А если он снят на хорошую широкую пленку, я его сканирую и получаю чудеснейшие изображения. Современные люди смотрят на эту картинку 20-30-летней давности и спрашивают с удивленным взглядом: «И вы тогда еще жили?» Я говорю: «Уже жил!»

– А можно ли снять шедевр на простую цифровую «мыльницу»?

– Когда нет другой возможности, думаю, да. Я всегда беру с собой простой фотоаппарат – он компактный, но профессиональный. Можно с довольно-таки простым, с малым количеством пикселей фотоаппаратом сделать снимок, выжав максимум. Но если и мало пикселей, и камера средненькая, да еще и снимаешь в полной темноте, конечно, рассчитывать на что-то хорошее не приходится. Нет, можно подвести «марксистскую базу» и сказать: «А я так вижу!» Когда человек снимает какие-то туманные пятна, и ему говорят «Что-то как-то странно…», он отвечает «Я так вижу! Не понимаете вы ничего». Я же при этом молча думаю: «Эх, научиться бы тебе «резко» фотографировать, может, и самому бы понравилось».

По идее фотография должна отражать некую действительность, окружающую нас. Если мы начинаем менять, трансформировать действительность, для этого должен быть резкий повод. Сейчас я могу легко сфотографировать пейзаж, потом нажать кнопку – деревья все фиолетовые стали. Меня все спрашивают: «Почему это деревья фиолетовые?» А объяснения нет, только субъективное видение. Хотя сейчас актуально было бы ответить: «Это я предчувствую 21 декабря, и мне кажется, что будет так».