Александр Глущенко: Спать приходилось мало, рисковать часто

Самое распространенное заблуждение – что современное движение несогласных состоит из студентов, юристов-программистов и профессионально недовольных всем граждан. Нет, там совершенно разные люди… Например, полковник запаса Александр Глущенко.

– Александр, вот ты такой настоящий полковник, служил в системе МВД, был первым заместителем военного коменданта Чеченской республики… И вдруг оказался среди протестующих граждан. Как тебя угораздило?

– Видимо, врожденное чувство справедливости тому причина. До недавнего времени я не имел никакого отношения к политике. Но перед президентскими выборами группа порядочных людей пригласила меня поучаствовать в избирательном процессе в качестве члена территориальной избирательной комиссии Волжского района с правом совещательного голоса. Никаких сверхцелей я для себя не ставил. Думал, это рутинная бумажная работа. А когда столкнулся вплотную, понял, что не всё в избирательном процессе справедливо. То есть почти всё несправедливо. Я решил, что с этой грязью, мерзостью надо бороться.

– То есть ты из тех людей, которые до участия в выборном процессе не знали, сколько там нарушений?

– Именно так. Раньше я ходил на выборы как простой обыватель, в полной уверенности, что вот я проголосовал, и победивший кандидат действительно получил именно то количество голосов, которое объявили. 4 марта я понял, что на тех участках, где я работал, а это весь Волжский район, порядка 20–30 процентов голосов было украдено у всех кандидатов, кроме того, который победил.

– В день выборов о твоей борьбе с нарушениями уже в первой половине дня узнали СМИ…

– Я человек законопослушный. Более того, служил в различных правоохранительных структурах. И когда пять лет назад уходил из системы МВД, а служил я в горячей точке, там таких понятий, как коррупция, превышение власти, практически не было. Правовой контроль был очень серьезным. Любое неправильное решение руководителя сразу выходило на уровень ОБСЕ, Совета Европы, ООН, Красного Креста…

И родители мои, и служба меня воспитали так, что я должен быть всегда на страже закона, который в моем понимании олицетворяет справедливость. И вот я прочитал закон о выборах и пошел в ТИК его исполнять. За сутки понял, что там творится беззаконие.

– Ты окончил престижную 42-ю школу. Почему поступал в Дзержинку, а не в МГУ, например? Троечник?

– У меня в аттестате всего две четверки, остальные пятёрки. Выпускался в начале 80-х, и училище внутренних войск считалось очень престижным учебным заведением. Что оправдалось впоследствии. Более того, журналисты, юристы, дипломаты, врачи – при всем уважении к этим профессиям – это люди, которые в определенной степени описывают события либо обеспечивают функционирование управленческих систем. А офицер – это человек, лично творящий историю, принимающий сложные решения и ответственный за их выполнение. К тому же большая часть российской истории – это история войн и вооруженных конфликтов.

Училище окончил с золотой медалью и был направлен в знаменитую отдельную мотострелковую дивизию имени Дзержинского. Лично принимал участие в обеспечении правопорядка последнего – XXVII – съезда КПСС.

После двух лет службы меня отозвали обратно в училище на преподавательскую работу. Через два года, весной 88-го, начался вооруженный конфликт в Нагорном Карабахе. Я был первым, кто со своим подразделением курсантов высадился в Сумгаите. Это была очень интересная служба.

– Драйв, подвиг?

– Постоянный адреналин – раз, делал то, чему учили, – два. Кроме того, этот вид службы для советского военнослужащего был редкостным. С 89-го по 95-й служил в Приволжском региональном командовании внутренних войск в Нижнем Новгороде. За это время заочно окончил юридический факультет университета.

С началом Первой чеченской войны вновь отправился в горячие точки. С 95-го по 97-й год командовал группировкой войск на территории Ингушетии, участвовал в боевых действиях, после чего ушел на повышение в Дагестан заместителем начальника штаба бригады. Там наша задача состояла в охране границы с Чечней, потому что провокации, налеты боевиков были очень частыми.

С 98-го по 2000-й год мне удалось окончить с отличием Военную академию им. Фрунзе. И как раз началась вторая чеченская война. Я снова приехал в Чечню уже в должности заместителя командира бригады. В 2003 году мне предложили должность первого заместителя военного коменданта. Военный комендант – это руководитель всех вооруженных формирований и силовых структур на территории Чечни, им был назначен генерал-лейтенант Фоменко. Четыре года мы проработали в одной упряжке.

Уровень ответственности был очень высокий. В подчинении комендатуры находилась группировка войск и органов внутренних дел численностью 70 тысяч человек. Спать приходилось мало, рисковать часто. К 2007 году мы смогли доложить, что горячая фаза контртеррористической операции закончена в масштабах всей республики. С этого момента военная комендатура была сокращена как штатная единица, и все правоохранительные мероприятия перешли к местным органам внутренних дел.

–Сейчас, уже не будучи военным человеком, как ты оцениваешь российско-чеченские отношения? Власть говорит, что мы добились стабильности, есть другая точка зрения, что мы от Чечни откупились.

– Я согласен с последней точкой зрения. После передачи правоохранительных функций от федеральных структур местным правоохранительным органам в Чечне был создан режим, при котором власть даже по внешним признакам не может считаться легитимной. Вооруженные формирования, которые сейчас подчиняются руководству республики, по своему кадровому составу не могут быть признаны правоохранительными. Многие из тех, кого назначили офицерами, не имели ни юридического, ни военного образования. Другие призывались по контракту, минуя службу по призыву. Более того, в силовые структуры пришли служить бывшие боевики.

И как бы их прежнюю деятельность ни пытались обелить высокими целями – борьбой за национальную независимость, – методы, которыми они действовали (жестокость и зверства), заслуживают уголовного наказания. Даже то, как они относились к гражданам иной национальности, депортируя русских, украинцев, евреев, о многом говорит. Чечня – первая республика, ставшая мононациональной.

–Вы за это воевали? Нужны были эти войны?

– Не за это воевали, конечно. Но, когда я служил, был уверен, что целостность страны нужно сохранить. Все мои предки по отцовской линии были казаками (донские, кубанские казаки всю жизнь проводили на Кавказе, усмиряя местные племена: достаточно почитать Толстого или Лермонтова), и мне казалось, что я сохраняю и семейные, и российские традиции. Но когда завершилась контртеррористическая операция, я понял, что мы шли не к этому. Чеченская республика – фактически обособленное государство, живущее на средства из федерального бюджета, причем большие, чем поступают в российские регионы. Но эти деньги до простых людей не доходят.

–Было мнение: пусть отделяются…

– Даже если серьезно встанет вопрос об отделении (например, углубится экономический кризис, и у государства не будет хватать средств на поддержании власти в Чечне), в состав Ставропольского края нужно будет вернуть Наурский и Шелковской районы, которые были присоединены к Чеченской республике в 57-м году, когда оттуда было изгнано казачье население.

–Год назад ты объявил голодовку в зимнем лесу в знак протеста, что тебя уволили в запас без предоставления жилья. Как вообще так получилось?

– Когда я служил, ко мне в подчинение попал молодой офицер – сын одного генерала. Через месяц после прибытия совершил преступление – изнасиловал женщину. Уголовное дело в подобных случаях положено возбуждать командиру части. В этот момент исполняющим обязанности коменданта Чеченской республики был я. Я возбудил уголовное дело безо всяких укрывательств, передал в прокуратуру. Тут же прилетел его папаша, начали звонить большие начальники, парня перевели из комендатуры в Волгоградскую область. Я так понимаю, что дело замяли.

А потом, когда сокращали военную комендатуру, меня прикомандировали к той части, где командовал этот самый генерал. Ирония судьбы. Генерал спрашивает: «Будешь увольняться?» А я действительно собирался и был признан врачебной комиссией ограниченно годным к службе. «Буду, – говорю, – как только квартиру дадут». Так положено. Меня уговаривали: «Напиши рапорт без квартиры, а потом на гражданке получишь…» Я отказался.

Через полгода из Москвы пришел приказ: уволен без квартиры, но оставлен в очереди. Я подал в суд, где выяснилось, что я якобы подавал рапорт, что согласен уволиться без квартиры. Провели графологическую экспертизу, выяснили, что почерк и подпись не мои. Приняли решение выдать квартиру. Судебное решение вступило в законную силу, я полтора года жил в Саратове, а решение никто не спешил исполнять. Я был вынужден объявить голодовку. Причем так как я работал, голодовку объявил 31 декабря. 10 января, когда уже несколько изданий написали материалы обо мне, я вышел на работу, ко мне приехали начальники городского, районного управления МВД, несколько участковых.

–А ты в полуобморочном состоянии?

– Я всё, припадаю к столу…

Одиннадцатого или двенадцатого приехала комиссия из Москвы из министерства внутренних дел. Говорят: «Мужик, давай шоу прекратим, оно нам не нужно. Клянемся: через две недели, максимум месяц решим твой вопрос». Решили.

–Почему после увольнения в запас ты не вступил, например, в «Боевое братство»?

– С «Боевым братством» ничего общего иметь не хочу.

–Почему? Разве они не герои?

– Расскажу. Приехав в Саратов весной 2008 года, я решил поискать своих военных, позвонил в офис «Боевого братства», сказал, что есть заслуги. Мне ответила какая-то девушка: «Вы знаете, нам сейчас не до вас. Вы нам понадобитесь, когда будут ближайшие выборы». Прямо в цвет. Поэтому я открыл региональное отделение и стал председателем другой организации, «Вектор», в которой состоят только участники чеченской войны, служившие во внутренних войсках. Примерно 200 человек.

–Чем занимается «Вектор»?

– Первое – это социальная реабилитация участников чеченских войн. Очень важно, чтобы эти люди, которые в большинстве работают охранниками, находили достойную работу. Имея огромный жизненный опыт и, как правило, несколько высших образований, они могут быть прекрасными менеджерами, организаторами. Поэтому договариваемся с бизнесменами, помогаем устраиваться на работу, завести свой бизнес.

–То есть «Боевое братство» тебя не устроило, а общение с гражданскими активистами, с которыми ты замечен на митингах, вполне?

– Когда я увидел, как члены «Боевого братства» участвовали в предвыборной кампании на прошедших выборах, с непонятными унизительными лозунгами топали от площади Ленина до «Стрелки», а потом катались по городу на автобусах, мне даже неловко было. Вообще-то офицер служит народу. Он не прислуживает властям. Чего можно ждать от общественной организации, которой руководят штатные чиновники, встроенные во власть? С рядовыми членами я тоже общался, они плюются и уходят оттуда. Им обещали работу, подтянули к выборам, а потом обманули.

–Значит, мирная жизнь ломает военного человека?

– Меня не ломает. Мне всё интересно и даже в диковинку. Я всю жизнь боролся с бандитизмом, за соблюдение закона, вернулся на гражданку и узнал, что здесь закон попирается так, как никогда на войне. И что есть люди, готовые на общественных началах выполнять функции правоохранительных органов, потому что последние не работают.

–Верхняя и нижняя палаты парламента проголосовали за ужесточение закона о митингах…

– Очередной закон в ряду таких, как шестилетний срок президента, назначение губернаторов, фильтрация губернаторов и так далее… Они не только не позволяют не встроенным в систему людям попасть во власть, но и запрещают гражданам выражать свое мнение.

–Протестующие перестанут ходить на митинги?

– Нет, конечно. В этом движении люди креативные, всё равно что-нибудь придумают. Повесит известный человек плакат, что он призывает ни в коем случае не приходить 12 июня в 12 часов дня к кинотеатру «Пионер» на митинг протеста (это же не призыв), поставит в конце пятнадцать закрытых скобочек – естественно, соберутся все. А где формальный призыв?

–То есть мы будем по-прежнему видеть тебя на акциях?

– А почему нет? Кроме борьбы за справедливость, у меня есть еще одно жизненное кредо – непреодолимая тяга посмеяться над дураками. А многие решения, которые сейчас принимаются, – они почему-то дурацкие.

–Ну что? 12-го в полдень к «Пионеру» ни за что не приходим?

– Ни в коем случае!