Андрей Винокуров: Добиться истины в российском суде почти невозможно

Наш сегодняшний собеседник – адвокат Андрей Винокуров. Его суждения во многом резки, иногда парадоксальны. Но, как мы думаем, объясняют многое происходящее в российской судебной и правоохранительной системах.

– Андрей, свой «Живой журнал» ты назвал «Правда всегда одна». И уточнил, что помогаешь людям честным, открытым, справедливым. Но ты, как профессиональный адвокат, разве нечестным и несправедливым не помогаешь? И разве правда не у каждого своя?

– Истина всегда одна, просто у каждого человека своя точка зрения. Но если разбираться, можно прийти к общему знаменателю. Понятно, что вне зависимости от того, виновен человек или невиновен, определенную его точку зрения отстаивать приходится. Но, например, педофилов или убийц своих родителей я не возьмусь защищать, хотя занимаюсь только уголовными делами.

– А вот Генри Резник говорил мне, что берется за любые дела. Может, ты плохо учился профессии?

– Учился как и все. И долгое время занимался как раз раскрытием преступлений. Я же следователем работал в следственном управлении. Потом ушел в адвокатуру.

– Почему?

– Уходил в 2002 году из-за мизерной зарплаты, нехватки свободного времени и постоянных командировок. Когда мне предложили место адвоката, я уволился.

– Адвокат и следователь – принципиально разные профессии?

– Разные по сути, но принцип работы тот же. Следователь собирает доказательства обвинения, а адвокат – защиты.

– Как много справедливости в правоохранительной системе?

– Мало очень, что сильно угнетает. Подкинули, например, патроны, но разоблачить это практически невозможно: понятые – свои, свидетели – свои (из числа сотрудников), прокуратура и суд берут их сторону. Клиент говорит: любой результат – главное, чтобы не посадили. Начинается некий договорной процесс: мол, если клиент никуда не будет жаловаться, вот ему два года условно, а виноват или не виноват – дело десятое. Добиться оправдательного приговора в российском суде, если клиент настаивает именно на этом по причине невиновности, практически невозможно. В девяноста процентах случаев его признают виновным, и наказание будет больше, чем если бы он пошел на договоренности и признал вину.

– Одна из самых «модных» статей новейшей истории – 282. В том же Саратове в экстремизме подозреваются студенты, несущие в руках свернутые плакаты или даже просто белые ватманы; граждане, устраивающие мирные гуляния… Это что – граждане совсем совесть потеряли или сотрудники Центра «Э» работают не щадя себя?

– Граждане ни при чем. Полагаю, Центру «Э» дают указания выявлять людей, неугодных власти и готовых идти ей в противовес. Выявить их просто: кто-то пишет о своей позиции в Интернете, кто-то выходит на улицу.

– Недавно мировая судья Феклина признала пропагандой и публичной демонстрацией нацистской символики демотиватор на основе исторической фотографии лидеров фашистской Германии с надписью «МВД России» и наложила на блогера и члена ПАРНАСа Александра Стрыгина штраф. Что есть экстремизм – нацистская символика или камень в сторону МВД?

– Ситуация нелепая. Если нацистскую символику независимо от контекста признавать экстремизмом, то необходимо запретить и документальные, и тем более художественные фильмы о войне. Насколько я понимаю, блогер не пропагандировал, что фашизм – это хорошо, он разместил у себя в ЖЖ демотиватор, который проводил параллели между методами, которыми действовали фашисты и которые применяются некоторыми сотрудниками МВД.

– Под статью об экстремизме можно подтянуть любого?

– Я тебе больше скажу: под любую статью можно подтянуть любого. В моей практике были дела, когда гражданам подбрасывали и оружие, и наркотики. Практически каждый второй человек, обращающийся в нашу юридическую консультацию, признается, что его били при задержании, били в отделе… Вот и возникают такие сравнения.

Помнишь, года четыре назад громкий случай, когда полицейские заживо сожгли человека? Еще до самого факта сожжения возникает вопрос: а что вообще тот человек делал в отделении полиции? Если сейчас проверить любой райотдел, окажется, что там находятся люди, которых нет ни в книге учета доставленных, ни в числе приглашенных для беседы. Прокуратура не реагирует.

– То есть вот прямо сейчас в отделах полиции находятся никак не зарегистрированные люди?

– Да. Есть стандартные процедуры вызова гражданина на допрос. Но человек приходит, его не оформляют, не разъясняют право на адвоката, он сидит сутками, а родственники ездят по городу и разыскивают его. А его где-нибудь в подвальчике пытают, как происходило в той же Казани. С каждым годом таких случаев всё больше.

– Причина?

– Подбор кадров. Если раньше туда шли, например, продолжая семейную династию, бороться с преступностью, то сейчас идут либо деньги зарабатывать, либо когда не могут найти себя в других профессиях. Принцип прост: можешь делать всё что угодно, лишь бы тебя только начальство не ругало. Отсюда безответственность, безнаказанность.

– Из прекрасных побуждений вовсе не идут? Ты вот зачем шел?

– Я как раз потомственный юрист. У меня вся семья в правоохранительной системе работала и работает. В 17 лет я другого пути и не видел.

– Перед московским «Маршем миллионов» ночью на выезде из Саратова были задержаны члены движения «Солидарность» Алексей Битюцкий и партии «Яблоко» Михаил Наместников по подозрению в том, что в их автомобиле может находиться оружие. И отпуская в ночи из 7-го отдела, им проткнули шину. Это так страшно, что десять человек из области примут участие в «Марше»?

– Сотрудникам же надо отчитаться, сколько зачинщиков беспорядков, а также лиц, склонных к преступлению, они выявили. Вся эта плановая система – убийственна, а реформа системы МВД не реформа, а безобразие.

– Один знакомый мне недавно сказал, что Центр «Э» – место работы не очень удачливых людей. Ты говоришь, что люди приходят в органы зарабатывать деньги, а что может опер из отдела по борьбе с экстремизмом взять с этих оппозиционеров?

– По большому счету ничего. Когда создавался РУБОП, туда отправили людей, которые не уживались с начальством, неугодных, но они реально боролись с организованной преступностью и свою задачу выполнили. И когда говорят, что Центр «Э» –наследник УБОПа, это только формально. На самом деле оперативники после расформирования ведомства предпочли уйти из органов. А Центр «Э» занимается всем подряд – и наркотиками, и оппозиционерами.

– В последнее время большой резонанс получили дела, так или иначе связанные с православной церковью. Уголовный приговор получил блогер, написавший в Интернете «Бог – это миф». Известный кардиохирург Шевченко проиграл дело патриарху Кириллу и выплатил 20 миллионов рублей за якобы нанесенный вред имуществу последнего. И наконец, девушкам из группы «Пусси Райт» предъявлено обвинение в хулиганстве, предусматривающее наказание до семи лет, за танцы в храме Христа Спасителя.

– Мое личное мнение, что состава преступления в действиях девушек нет, что, насколько я знаю, подтвердила и комплексная экспертиза. Но они уже сидят несколько месяцев. Значит, дело будет направлено в суд, иначе получится, что они были арестованы незаконно. Поэтому, скорее всего, они будут осуждены.

Я, несмотря на то что являюсь православным, считаю, что церковь, как и вся страна, встала на коммерческие рельсы. Церковь прекрасно встроена во властную вертикаль и превращается в политотдел государства, если говорить образно. Полагаю, что у церкви есть указания не критиковать, а поддерживать власть.

– За эти разговоры нам тоже могут вменить экстремизм?

– Всякое может быть. Я тебе честно скажу, с тех пор как начались все эти события вокруг Гундяева, мне даже в церковь расхотелось заходить, очень неприятный осадок. Например, в ситуации с протестными акциями можно было занять отличную от властей точку зрения. Можно было бы и на митинги прийти, и вступить в диалог с людьми… Церковь же принципиально взяла сторону властей. Именно потому, что Российская православная церковь во многом связана с коммерцией, и священнослужителям не хочется терять хорошие места. Нездоровое что-то происходит внутри церкви.

– Еще одно направление дел – обвинения в педофилии. Москвич Владимир Макаров без прямых доказательств приговорен к 13 годам колонии строгого режима за изнасилование своей дочери. Сейчас срок сокращен. Около трех месяцев в СИЗО провел красноярский журналист Олег Леонтьев за то, что якобы совершил развратные действия в отношении несовершеннолетней, хотя есть десятки свидетельств, что в тот момент он находился на протестном митинге.

– Развратные действия можно прилепить практически любому. Еще раз говорю, раз человека арестовали и он провел несколько месяцев в СИЗО, дело будут пихать в суд в любом случае и стараться исключить оправдательный приговор, иначе компенсация за моральный вред, вред здоровью…

– А отчего такое «увлечение» педофилией?

– И в обществе, конечно, есть негативные моменты, но и власть сделала на этом акцент. Когда года два назад власти начали усиленно говорить о так называемой борьбе с коррупцией, под эту борьбу стали попадать учителя и врачи за шоколадки и коробки конфет. Борьба с педофилией – такой же случай. Нужны показательные дела.

– А в чем вообще смысл работы адвоката, если доказательства не учитываются судом? Вот Навального обвиняют в сопротивлении действиям сотрудников полиции, несмотря на то что Интернет забит роликами, где Навальный идет с поднятыми руками и призывает не оказывать сопротивление?

– И тем не менее суд его арестовал на 15 суток. Но смысл работы адвоката есть всегда. Можно вообще ничего не предпринимать – и человека посадят. Можно попытаться расшатать дело, собрав доказательства, и суд побоится лишать человека свободы и найдет компромиссное решение.

– Что за ерунда такая, когда заслуги адвоката заключаются не в том, чтобы доказать невиновность, а в том, чтобы человека хотя бы осудили условно?

– Классический, или идеальный, вариант – это состязательность процессов, когда с одной стороны, если мы говорим об уголовных делах, адвокаты и подсудимые, с другой – вся государственная машина. А какая может быть состязательность, если человек сидит в СИЗО, к нему в любое время может зайти оперативник и надавить, а прокуратура работает на следствие? Потому пытаться бороться надо, собирать доказательства и документы – надо, обжаловать решения судов – надо, а принесут ли все эти усилия результат… По-всякому бывает.

– Ты вообще когда-нибудь видел по-настоящему состязательный процесс?

– Практически нет. Бывают процессы, приближенные к истине, но в основном когда человеку не грозит большое наказание. А если ты предложишь человеку, которому грозит 15 лет за разбой, мол, давай, посостязаемся с государством и напишем, как тебя прессуют сотрудники СИЗО или следователи, то мало найдется романтиков, способных на такой шаг. По уголовным делам, в отличие от гражданских или арбитражных, человек всегда судится с государством. В этом сложность.

– Представим идеальную картинку: в России неожиданно прошли честные выборы, и по-настоящему избранный народом президент решает навести порядок. Реально изменить правоохранительную, судебную системы?

– Во всей правоохранительной системе последнее слово остается за судом, поэтому реформы надо начинать с судов. Если сейчас суд говорит, вы нам посылайте любое дело, а мы осудим, есть доказательства или нет, то какая реформа МВД? Поэтому в ней и не было смысла. В России число оправдательных приговоров составляет менее одного процента, в Европе – 25. Если сейчас судье на ушко шепнуть «сделай, чтобы их было 15», изменится вся система МВД. Половина уголовных дел не будет направляться в суд, половина не будет возбуждаться по факту, потому что каждый следователь будет знать: а вдруг отправлю, а в суде оправдают?

– Саакашвили начал реформу полиции с того, что уволил всех сотрудников. Судей тоже надо гнать?

– Многих. Только процентов 30–40 можно оставить. Должен принципиально измениться подбор кадров. Сейчас назначение судей, согласно вертикали, идет по принципу: брат-сват-дочка-внучка… Но оно должно проходить на конкурсной основе. Я вообще за то, чтобы председателей областных судов выбирали граждане, причем при условии, что кандидат жил в этой местности не менее 10–15 лет.

Но это, как ты говоришь, идеальная картинка. Если президент не проявляет инициативы сделать систему честной и открытой, не будет ни честных прокуроров, ни честных судей.

– И что делать?

– Лето. Ловим тишину пока. А дальше война план покажет.