Михаил Богданов: Интересно жить во Вселенной!

О больших телескопах, школьной программе, звёздном времени, неравномерных сутках и о том, как становятся астрономами, мы беседуем с Михаилом Борисовичем Богдановым, заведующим лабораторией астрономии и геофизики НИИ механики и физики Саратовского государственного университета, доктором физико-математических наук.

– Михаил Борисович, тех, кто оканчивал школу в давние времена, удивляет, что сейчас в школах не преподают астрономию…

– Да, уже давно она исключена из школьного курса. Обещали, что некие элементы этой науки будут в других предметах, но всё свелось к тому, что её полностью исключили. Более того, даже собирались отменить всероссийские олимпиады по астрономии. Но вроде бы не закрыли.

– Кто же в них участвует, если в школе астрономии не учат?

– Те, кто и раньше, – любители астрономии. Там и раньше обычно участвовали энтузиасты, которые самостоятельно добывали свои знания, занимались в астрономических кружках.

– В Саратове сейчас есть такие кружки?

– К сожалению, нет. Я около тридцати лет вёл такой кружок при Дворце пионеров. Но в последние годы всё меньше и меньше находилось энтузиастов, и пришлось это дело свернуть.

Студенческое астрономическое общество при университете существует. Доцент Андрей Петрович Рытик ведёт там занятия, телескоп приобрели, небольшой, любительский. Но они тоже раз в два месяца собираются. Летом выедут на природу понаблюдать – тоже раз или два от силы.

– А много их?

– Когда лекцию читаешь, в аудитории сидит человек двадцать. К сожалению, у нас и в университете-то астрономия преподаётся только на одном факультете – семестровый курс для студентов-метеорологов. Мне как раз приходится его читать. Это, конечно, вводный и специфический курс. А квазары, пульсары, расширение Вселенной – это уже приходится на самостоятельное изучение.

– Но, может быть, отмена изучения астрономии в школе – это нормально? Астрономы ведь штучный товар.

– Конечно, это не нормально. Речь ведь не идёт о подготовке специалистов-астрономов. Эта дисциплина имеет очень большое мировоззренческое значение – для понимания места человека во Вселенной.

Но причины отмены школьного курса понятны. Был один час в неделю, специалистов-предметников не было, вели занятия географы, физики – кто где. Этот предмет часто заменяли другими уроками… Сейчас в школе вообще, к сожалению, все естественно-научные предметы постепенно изводят, как мне кажется.

– Похоже, широкая публика больше астрологией интересуется. Сколько академий развелось, все астрологи с дипломами…

– Люди нашего возраста ясно понимают, что это просто шарлатаны. Более молодые тоже, честно говоря, мало в это верят, но используют эти гороскопы…

– Как игру?

– Да. Ещё, конечно, средства массовой информации вносят свою лепту в это дело. Лет двадцать назад в Соединённых Штатах группа нобелевских лауреатов написала письмо президенту по поводу пропаганды всяких астрологических «знаний»… После этого в солидных изданиях прекратилась публикация гороскопов.

Очень много сил и времени было затрачено астрономами, чтобы разобраться, существует ли всё-таки какая-то связь между судьбой человека и знаком Зодиака, под которым он родился. И все исследования показали, что никакой связи нет. Просто о совпадениях помнят, а несовпадения забывают.

– А как вы стали астрономом?

– Да вот как-то заинтересовался… Ещё в детстве у меня был бинокль, с ним можно было рассматривать какие-то небесные объекты. В то время было очень много научно-популярной литературы, я читал её во всех библиотеках, начиная с ближайших и кончая Пушкинской. Потом пошёл в астрономический кружок при планетарии. У них был телескоп – это уже совсем другое дело. А поскольку все астрономы связаны между собой, то мы через них проникли на Станцию наблюдения искусственных спутников Земли в университете. Там постоянно велись наблюдения, конечно, мальчишкам было очень интересно.

Потом поступил на физический факультет университета, работал на станции наблюдения ИСЗ лаборантом – занятия там были ночные, можно было совмещать. Продолжал изучать астрономию, фактически занимался самостоятельно и диплом писал уже по астрономической специальности, хотя кончал кафедру радиофизики.

Руководство нас в этом поддерживало, Юрий Андреевич Скляров был нашим руководителем. В каникулы можно было ездить в Москву в Государственный астрономический институт Штернберга. Там занимались изучением переменных звёзд. Ездили и в обсерватории.

А потом уже после окончания университета занялся научной работой, естественно, контактировал с московскими коллегами. Академик Анатолий Михайлович Черепащук стал моим научным руководителем.

Практически все известные мне астрономы пришли в профессию примерно таким же путём.

– Станция наблюдения искусственных спутников была частью общесоюзной системы?

– Да. Она появилась ещё до запуска первого спутника. На пике развития таких станций было примерно до восьмидесяти – в разных городах. Постепенно радиофизические методы вытеснили визуальное наблюдение, оно не даёт такой точности. Но эта работа продолжалась примерно до середины 80-х годов.

Из кружка, которым я руководил, несколько человек стали астрономами – большая удача. Некоторые стали не астрономами, но хорошими физиками, оптиками... Вообще говоря, астрономия – хороший способ привлечения людей к естественно-научным дисциплинам. Многие физики, и даже биологи, как ни странно, начинали в астрономических кружках.

– А на каком счету в мире сегодня наша отечественная астрономия?

– Она была и осталась, в общем-то, на хорошем счету. Вот последняя новость: медаль Франклина вручена академику Рашиду Сюняеву. Он, конечно, уникальный человек. Но он представитель советской, российской астрономической школы.

Астрономия всегда была наукой интернациональной – даже в самые нехорошие времена всё-таки поддерживались отношения между представителями разных стран. И уровень работ в нашей стране соответствовал мировому. Конечно, когда не было крупных телескопов, мы не могли получать экспериментальные, наблюдательные результаты. Но участвовали в обработке наблюдений, которые проводились, скажем, на американских обсерваториях. Теоретики очень хорошо работали.

Сейчас, конечно, очень тяжело. Экспериментальная база – она и была, в общем-то, «не очень» по сравнению с мировым уровнем, но сейчас российская наука практически лишена и этой базы. Осталась одна астрофизическая обсерватория на Кавказе. Но это один крупный телескоп! Всё остальное – на уровне американских университетов. Хорошие обсерватории были в Крыму, очень хорошие обсерватории были в Средней Азии. Но они сейчас уже не наши, и работать там мы не можем.

Чтобы не отстать от мирового уровня, наши астрономы уже несколько лет бьются по поводу вступления в Южную европейскую обсерваторию. Это организация объединённых европейских астрономов, у них ряд очень хороших телескопов находятся в Чили – там прекрасные условия для наблюдений. Но они требуют большой вступительный взнос – десятки миллионов евро. Потом, это же будет связано с командировками в Чили, а кто их будет оплачивать? Трудно сказать, что из этого получится, но это было бы для нас очень важно. Физики давно это поняли, они уже сотрудничают – на том же Большом адронном коллайдере.

Без такой кооперации сейчас нельзя, наука очень дорогая. И то, что у нас осталось от Советского Союза, оно находится в рабочем состоянии, но это уже не современно. Как и на все фундаментальные исследования, средства выделяются по минимуму, деньги идут на какие-то странные проекты типа Сколково. Честно говоря, непонятно. Всё это можно было развивать на базе существующих наукоградов: Черноголовка, Дубна, Новосибирский академгородок.

– Как писал Леонид Мартынов: «Что делается в механике, и в химии, и в биологии, об этом знают лишь избранники, но в общем пользуются многие...» Чем мы сейчас пользуемся в астрономии?

– По большому счёту сейчас астрономия уже не та, которая была раньше. Скажем, ещё пятьдесят лет назад всякий бы сказал, например, что астрономия – это служба точного времени. Сейчас атомные часы физиков имеют точность, существенно превышающую точность астрономической службы. Хотя всё-таки для решения многих практических задач нужно знать именно астрономическое время. Грубо говоря, боеголовка ориентирована по звёздам, и надо знать угол поворота Земли относительно звёзд, а это звёздное время.

А в общем, в прикладном аспекте астрономия и её достижения, наверно, не используются. Но осталось мировоззренческое значение. Картинки, которые телескоп Хаббл передаёт и которые выкладывают в Интернет, – там же миллионы посещений! Видно, что люди интересуются этим. И американцы молодцы, они очень хорошо популяризируют, продвигают свои достижения.

– Кстати, о времени. Внесите ясность: в каком времени мы живём сейчас, а то все уже запутались с этой чехардой – то введения летнего-зимнего времени, то его отмены…

– Настоящее время на каждом меридиане своё. Если бы мы ездили по Саратову с западного края на восточный, нам пришлось бы крутить часы, подводить их. Чтобы не делать этого, ещё в позапрошлом веке была придумана система поясного времени. Весь мир разделили на двадцать четыре часовых пояса и считали, что центральный меридиан пояса даёт нам время всего пояса. Соседние пояса отличались часом. Моменты, которые связаны именно с местным временем, скажем, восход и заход Солнца, истинный полдень, будут отличаться в пределах пояса не больше, чем на полчаса. Для простого человека это абсолютно незаметно.

Но потом эту очень хорошую, удобную систему начали рушить. Где-то в тридцатых годах большевики ввели декретное время, сдвинули на один час от поясного – в восточную сторону, по территории всего Советского Союза. Честно говоря, непонятно, для чего.

Потом начались какие-то странные вещи. Каждая республика стремилась жить по московскому времени. Доходило до курьёзов. Скажем, в начале семидесятых годов Казань жила по московскому времени и Брест – тоже. Мы однажды были в военных лагерях в Бресте, и по случаю какого-то военного праздника надо было салют произвести в двадцать один час по московскому времени. А там солнце ещё не село! Оно светит, а мы салют производим.

Потом с этим как-то разобрались. В начале 90-х годов одно из верных решений было то, что всё-таки это декретное время отменили. Пришли более или менее к поясному.

Но сейчас опять фактически вернулись к декретному, сдвинули на один час. У Саратова теперь разница с Гринвичем не три часа, как было раньше (и эта разница оптимальна), а четыре. Ну, нам-то ещё повезло! А ведь где-то и на два часа отличается от центрального меридиана. Но это уже для человека нехорошо.

Это просто показывает, что правящие люди не советуются ни с экспертами, ни с кем. А время – это вещь такая, как говорится, неубиенная.

Думаю, если вернуться к старой системе поясного времени, это будет нормально. Выигрыш от введения летнего и зимнего времени минимален, а сбивать ритм человека на один час нежелательно. Поэтому надо было, безусловно, уйти от этого перевода стрелок, но оставить нормальное время, близкое к местному.

А вопрос о времени, он хитрый. Вот полдень, то есть момент, когда солнце находится выше всего над горизонтом. Если мы будем смотреть по нашим часам, окажется, что этот полдень будет в разное время года приходиться на разное время – с интервалом примерно плюс-минус пятнадцать минут.

– Такая существенная разница?

– Да. Это связано с тем, что мы живём по среднему солнечному времени, а Солнце движется по истинному. А между ними существует определённая разница – неравномерные сутки. Но астрономы знают, как эти задачки решать.

Кстати, нас постоянно запрашивают из прокуратуры, из следственного комитета: в такой-то день и час какая была высота солнца, кончились ли сумерки к такому-то времени? Ежегодно приходится давать десятка полтора таких консультаций. Что-то всё-таки перепадает от нас и людям.

А если всерьёз, то нобелевские премии астрономы в последние годы стали получать наравне с физиками. Последняя премия присуждена за открытие ускоренного расширения Вселенной.

Очень много интересного! Оказывается, привычное нам вещество во Вселенной по массе составляет, грубо говоря, всего четыре с половиной процента. Всё остальное – мы просто не знаем, что это такое. Только гипотезы, наблюдения, эксперименты.

Или, скажем, экзопланеты, внесолнечные планеты. Раньше только гадали, существуют планеты у других звёзд или нет. Практически не было никаких наблюдательных данных. А сейчас космический телескоп «Кеплер» обнаружил уже свыше тысячи кандидатов в эти планеты. То есть получается, что найти звезду без планет – это проблема.

Интересно стало жить!