Дмитрий Быков: Следующая книга – конец моей репутации!
Дмитрий Быков – известный российский журналист, писатель, поэт, кинокритик – приехал на днях в Саратов, чтобы представить свою новую книгу «Остромов, или Ученик чародея». В «Доме книге» встретился с читателями и ответил на их вопросы.
Я в Саратове в шестой, не то в седьмой раз. Помню, приехал забирать из зоны Эдуарда Вениаминовича Лимонова. Ему говорят: «За тобой приехал какой-то очень странный толстый кудрявый в шортах и майке с Че Геварой». Лимонов: «О, это очень опасный человек! Выпускайте меня быстрей!» Преклоняюсь перед Лимоновым. Когда у него есть свободное время, я прихожу к нему почитать стихи, выпить с ним водки и поговорить о будущем России. Он гениальный писатель, его «Дневник неудачника», «Украшение тигра в Париже» и «Анатомия героя» – лучшие русские книги о любви. А его политические взгляды интересуют меня в последнюю очередь. Когда моя жена (Ирина Лукьянова – журналист и писатель. – Прим. ред.) только-только переехала ко мне и нам негде было жить, Лимонов пустил нас к себе. И мне сказал: «Я твой выбор одобряю!» Прошло пятнадцать лет, я до сих пор не перестаю удивляться его писательской прозорливости.
Вы спрашиваете, не собираюсь ли я похудеть? Нет, не собираюсь – ни худеть, ни толстеть. Последние 20 лет я неизменен, и таким, видимо, и умру. Вообще, толстому человеку в России трудно, он воспринимается как раблезианец, он объедает Путина (есть у меня такое стихотворение). (Смех в зале.) Кстати, у вас в Саратове я купил чудесную рубашку, по московским меркам сравнительно недорогую. Очень мало городов России и магазинов, где продавалась бы вещь 56 размера и моего любимого цвета. (Смеётся.)
На радиостанции «Эхо Москвы» я чужой человек, у меня там очень мало коллег. Меня туда приглашают, когда заболевает Сергей Проханов. Я очень люблю и ценю тот вклад, который они – журналисты «Эха» – вносят, но стараюсь держаться от них подальше. По множеству причин. А что касается любимых журналистов, то это Андрей Колесников, Юлия Латынина, Майя Кучерская, Валерия Жарова, Никита Елисеев… С журналистом Владимиром Познером я лично не знаком и мало что могу о нём сказать… Была такая хорошая эпиграмма Коржавина на Симонова. «Ему как обычно, по-прежнему хочется слыть либералом среди черносотенцев». Боюсь, что это применимо не только к Симонову.
Биография Бориса Пастернака – заказ издательства, после того как многие отказались или не смогли её писать. Когда я написал первую половину книги и стало ясно, что она получается, многие пастернаковеды и особенно пастернаковедки стали штурмовать серию «ЖЗЛ». Чтобы биографию поэта отдали им, а меня бортанули оттуда. Одна такая особа кричала: «Как может ведущий программы «Времечко», носящий шорты, писать что-то о Пастернаке?!» К счастью, её послали довольно далеко, и книга была написана. С тех пор критикесса продолжает говорить обо мне разнообразные гадости. Спасибо ей большое! Для меня очень важно, чтобы книгу ругали! Если книгу хвалят, значит она не раздражает, в ней нет новизны.
Сейчас в серии «ЖЗЛ» я работаю над биографией Владимира Маяковского. Это будет книга не столько о Маяковском, сколько о моём драматическом отношении к советской власти. Надо с этим разобраться. Если объявлю, что мне советская власть нравится больше, чем то, что есть сейчас, на меня ополчится огромное количество народу. Скажут, а как же репрессии и т. д. Неделю назад я делал интервью с Борисом Гребенщиковым, человеком, перед которым я преклоняюсь, чьими формулами я думаю и говорю… БГ возмущался: «Как вы смеете любить советскую власть?! Как можете любить кованый сапог на горле вашей матери?» На что я отвечал: «Но ведь этот кованый сапог принадлежал моей матери! Это российский сапог, а не чей-то другой!» В общем, советская власть – это тяжёлый, кровавый, отвратительный опыт, который надо осваивать. А то, что сейчас, – это жизнь в трупе. Этот русский порыв «сверхчеловечность», который назывался советской властью, – это уникальный гениальный опыт. Мы должны этим гордиться, а не стыдиться его... В общем, это долгая, трудная тема. Я потому и берусь за неё с такой неохотой, что это в известном смысле конец моей репутации. Но мне истина дороже репутации.