Епископ Лонгин: Какие-то зерна всё равно взойдут и дадут плод

В начале этого года на двух больших форумах, прошедших в Русской православной церкви, – Архиерейском соборе и XIX Международных Рождественских чтениях – обсуждался ряд проблем, представляющих большой интерес для всего российского общества. О взаимоотношении Церкви и общества мы беседуем с епископом Саратовским и Вольским Лонгином.

– Ваше Преосвященство, в вашей книге «Человек не может жить без Бога», изданной недавно, есть ваша беседа с игуменом Сергием (Рыбко), состоявшаяся в 2003 году, вскоре после вашего назначения на кафедру. Собеседник, отмечая, что епископ – это политик, спрашивал, как вы будете сохранять внутренний монашеский облик при неизбежном тесном общении с внешним миром. Вы ответили: «Это очень трудно, потому что ничто так не опустошает, не выхолащивает душу, как это общение». Как вы оцениваете эти трудности теперь?

– В своём ответе я просто повторил известную святоотеческую мудрость: монах, который вышел из монастыря, пусть даже для очень нужного и важного дела, подобен рыбе, которую вытащили из воды. Человек уходит в монастырь, принимает монашество не для достижения каких-то карьерных целей. В русском языке есть хорошее слово «инок», в самом звучании которого заложен глубокий смысл. Монах – это не тот, кто осуждает мир, не любит его или им гнушается. Это человек, который просто избрал для себя иной, другой путь жизни. Конечно, возвращение в мир, в его обычную атмосферу для монаха без последствий пройти не может. Кого-то это может привести к полному падению, а для кого-то это повод для большей собранности, для более внимательной внутренней жизни.

Что касается сложностей моего сегодняшнего положения, они не исчерпываются только этим вопросом, но, когда человек служит Богу, служит Церкви, Господь даёт и силы для преодоления тех трудностей, которые встречаются на этом пути.

– Как складываются отношения епархии с обществом и что изменилось в них за семь лет вашего епископского служения?

– Эти отношения складываются вполне по-доброму, со временем они становятся более устойчивыми. Не скажу, что с моим приходом произошла какая-то революция. И до меня здесь очень много потрудились и приснопамятный владыка Пимен (Хмелевской), и владыка Нектарий (Коробов), и владыка Александр (Тимофеев).

Нам просто удаётся постепенно, последовательно развивать эти отношения. За семь с небольшим лет храмов в епархии стало заметно больше. Почти в три раза увеличилось количество приходов, в два раза увеличилось количество духовенства, причём духовенства молодого и образованного. Изменилась и внутренняя жизнь приходов: при многих храмах сложились дружные общины, работают воскресные школы, много внимания уделяется тому, чтобы богослужение совершалось благоговейно и красиво. Всё это очень важно, ведь когда человек приходит в храм, многое зависит от того, что он там увидит, кто его встретит, каким будет отношение к нему со стороны священнослужителей и прихожан.

– Владыка, но ведь Церковь стремится привлечь к себе тех, кто в храм не ходит?

– Естественно.

– Что вы думаете относительно отрицательного отношения к Церкви, складывающегося у немалой части общества – в связи, скажем, с процессом возвращения Церкви многих зданий, принадлежавших ей до 1917 года? Не отталкиваете ли вы этим людей от Церкви? Они видят, например, что у Детского парка заняли небольшой кусочек территории (я как-то шагами измерил, получилось два-три процента территории). Правда, не вспоминают, что там был Княжевладимирский собор гораздо больших размеров. Они видят, что сквер вокруг Троицкого собора теперь огорожен, и, похоже, саратовцы лишились возможности там гулять.

– Что касается Детского парка, вы сами сказали, что под храм отведена ничтожная часть его территории, которая, кстати, в значительной степени занята развлекательными учреждениями: в разное время здесь были и картинг, и игровые автоматы, что уж никак с детским парком не вяжется. Не говоря уже о том, что парк выглядит крайне заброшенным. Кроме того, территория храма ведь свободна, весь световой день ворота открыты настежь. Тех людей, которые говорят, что Церковь отняла часть территории у Детского парка, я не понимаю.

То же самое – со сквером рядом с Троицким собором. Во что он был превращён? В последние годы это было место сбора наркоманов и большая свалка. Жители города (а ведь прихожане наших храмов – такие же жители города, как и все другие) с большой радостью принимали участие в благоустройстве этого сквера, в акции «Посади своё дерево». Осенью были высажены первые деревья, кустарники, и я уверен, что через два-три года это будет одно из красивейших мест в городе, и оно будет доступно для всех. Естественно, что ночью ворота будут закрываться, как и в других городских парках.

Что касается возвращения церковной собственности – сегодня мало кто помнит, что перед Российской Федерацией, когда она входила в Совет Европы, было поставлено условие: возвращение дореволюционного имущества церковным организациям – не только Русской православной церкви, но и другим традиционным конфессиям. В большинстве стран бывшего Советского Союза и Восточной Европы религиозным организациям не только возвращена их сохранившаяся собственность, но и компенсирована стоимость того, что было когда-то уничтожено. У нас в России сохранилось не более десяти процентов из того имущества, которым когда-то владела Церковь, а о компенсации утраченного и речи не идёт.

В Саратове нам возвращено, например, бывшее здание духовной семинарии, которое почти 80 лет занимал педагогический институт. Институт при этом переехал в замечательный новый корпус. А в том здании, которое нам передано, за всё время пребывания там пединститута не было ни одного капитального ремонта, оно пришло практически в аварийное состояние. То же самое можно сказать о бывшей церковно-приходской школе при Покровском храме, где – опять же после капитального ремонта – должна разместиться наша православная Покровская гимназия.

Есть ещё ряд зданий, о возвращении которых в настоящее время вопрос не ставится. В частности, помещение краеведческого музея – это бывшее общежитие духовной семинарии. Но мы не просим о его возвращении просто потому, что понимаем: объекты культуры – в нашем городе по крайней мере – в ближайшие годы переселять некуда.

Для меня совершенно очевидно, как и для любого здравомыслящего человека, что проблема только в одном: многие из тех, кто предъявляет нам претензии по этому поводу, просто относятся враждебно к самой Церкви. Почему? Кто-то из них принадлежит к различным сектам. Есть у нас в обществе и такая крайне либеральная прослойка, для которой всё традиционное, а особенно православие, является злейшим врагом.

Но всё же основная масса людей к Церкви относится очень хорошо. Особенно я это ощущаю во время своих поездок по епархии, а за это время практически не осталось ни одного прихода, где я не служил или которого хотя бы не посетил. Всё больше прошений об открытии приходов поступает в Епархиальное управление из разных мест нашей области. И везде, где храмы открываются, вокруг них собираются люди, храмы не пустуют.

– В рамках XIX Международных Рождественских чтений на круглом столе «Православный банкинг и финансовые инструменты» было заявлено, что «создание тех или иных финансовых инструментов с учётом норм православной этики возможно». Дают ли попытки Церкви влиять на нравственность общества в сфере экономики какой-то результат?

– Надо делать всё, что возможно. Знаете евангельскую притчу о сеятеле? Какие-то зёрна попадают на добрую почву, какие-то – на каменистую, падают при дороге или в тернии… Но сеять необходимо, даже при дороге зерно может взойти и дать какой-то, хотя и маленький, плод.

Везде есть православные люди – и в экономике, и в банковской сфере. Их немного, но эти люди есть, и для них очень важно знать, что Церковь думает по тем или иным вопросам, связанным с их профессиональной деятельностью, чтобы для себя самих обозначить границы допустимого и недопустимого. Я считаю, что подобная практика нужна, но ждать от неё сиюминутного результата, будто бы на следующий день после выхода этого документа у нас наступит какое-то благорастворение воздухов, наверное, наивно.

– Бывает ли, что некие бизнесмены жертвуют серьёзные суммы на Церковь?

– Крайне редко.

– Вы же не проверяете источники их доходов?

– А как я могу это сделать? Мне не раз задавали такие вопросы. И я постоянно отвечаю, что у Церкви нет органов дознания. Более того, бывают случаи, когда жертвуют средства люди, которые принципиально хотят остаться неизвестными. И это было во все времена. Конечно, если бы человек хотел что-то пожертвовать Церкви, но при этом сказал, что его деньги добыты нечестным путём, необходимо было бы отказать ему. Но таких случаев на моей памяти не было.

– Большой шум вызвал документ, принятый Архиерейским собором: «Практика заявлений и действий иерархов, духовенства и мирян во время предвыборных кампаний. Проблема выдвижения духовенством своих кандидатур на выборах»…

– С самого начала общественных перемен в России Церковь пошла на определённое самоограничение, приняв решение, что духовенство не будет избираться в органы власти. И документ, о котором вы говорите, это только подтверждает. Но при этом узаконивает и практику исключений из общего правила, которая актуальна, например, для Украины.

Вы знаете о количестве расколов на Украине и о том, что раскольники активно поддерживались предыдущей государственной властью. Они сами шли плотным потоком во власть, и в органах власти раскольничье духовенство делало всё для прямого уничтожения Украинской православной церкви Московского патриархата. Происходили захваты храмов и монастырей, избиения духовенства и верующих… Сейчас ситуация более или менее стабилизировалось, но в 1990-е годы на Украине происходила настоящая религиозная война. Чтобы была возможность противостоять подобным тенденциям, целый ряд представителей духовенства на Украине был вынужден участвовать в выборах.

– В этом документе говорится также, что Церковь «в необходимых случаях оставляет за собой право давать нравственную оценку политическим программам и заявлениям». В каких случаях это возможно?

– К примеру, есть такая партия, правда, очень небольшая, которая объявила себя категорическим противником строительства новых храмов в Москве. Я говорю об СПС. Видимо, поскольку сочувствующих этой партии уже почти не осталось, была сделана ставка на то, что её электорат увеличит некоторое количество воинствующих атеистов. Естественно, Церковь уже высказала своё отношение к этой партии и к её программе.

Церковь будет также считать себя обязанной сделать это, если какие-то политические движения будут декларировать совершенно неприемлемые для христианина цели. Скажем, легализацию однополых браков, эвтаназии и других подобных «новаций», которые, может быть, для либерального сознания очень приятны, но для церковного неприемлемы.

– А если кандидаты Церковь не задевают, но при этом друг друга поливают грязью?

– Я думаю, призвать к порядочному поведению в рамках общепринятых норм морали и нравственности – тоже долг Церкви, это в ряде случаев необходимо.

– Вы, вероятно, знакомы со статьёй протоиерея Алексия Уминского «Немолчащая Церковь», где он сетует на то, что «Церковь сегодня не говорит ничего такого, о чём думают и говорят все люди, о тех проблемах, которые нас тревожат».

– Да, знаком.

– Это его личное мнение или точка зрения многих священнослужителей?

–Уважаемый отец Алексий не мог и не имел возможности говорить от имени Церкви, он выражал своё мнение как частное лицо. Но я убеждён, что в той или иной степени его мнение разделяет достаточно большое количество духовенства и мирян. Насколько я знаю, на Межсоборном присутствии и на Архиерейском соборе достаточно горячо обсуждался этот текст, и сторонников у него было больше, чем противников. Хотя, далеко не все, кто в принципе одобрял статью, соглашались с конкретикой, которая там содержалась.

С одним тезисом отца Алексия я категорически не согласен: когда он говорит, что государству выгодна молчащая Церковь, которая только строит храмы, открывает приходы, занимается «низовой миссией», – потому что это якобы никак не влияет ни на политику, ни на экономику, ни на что другое. Но я убеждён, что именно эта деятельность, изначально присущая Церкви, влияет и на экономику, и на политику, и на общественную атмосферу в гораздо большей степени, чем что-либо другое.

Влияние Церкви на жизнь общества главным образом зависит от того, насколько Церковь смогла донести Евангелие, слово Божие до народа. А это делается только на «низовом» уровне, это результат кропотливой, ежедневной, очень малозаметной, совершенно не шумной работы. Вот есть храм, сегодня в него ходит сто человек, через год – сто тридцать и так далее. Через несколько лет таких храмов не один, а несколько, потом десять… Вот это итог – и он гораздо важнее всех заявлений и общественных дискуссий. Это моё глубокое убеждение.

– У моего прадеда, сельского священника, служившего в конце XIX века в Саратовской губернии, было восемь детей. Прадед рано умер, так что жили трудно – думаю, примерно так же, как и крестьяне. Как сейчас живётся сельскому духовенству?

– В разных епархиях по-разному. У нас, я думаю, несколько лучше, чем в других. В Центральной России огромное количество храмов – исторических, больших – действуют практически в вымерших деревнях, и там духовенству, конечно, приходится очень трудно.

Мы открываем храмы в сёлах, где живёт хотя бы тысяча человек. Большинство новых церквей сейчас строят или фермеры, или состоятельные люди – уроженцы этих сёл. И я им объясняю, что для священника тоже необходимы нормальные условия жизни, и я не пошлю в это село батюшку, если для него не будет дома с удобствами и автомобиля для связи с внешним миром. В некоторых случаях такие сознательные благотворители, построив храм, даже зарплату платят священнику, хотя таких примеров и немного. В остальных случаях, если приход не может прокормить священника, мы платим ему зарплату, в среднем около 10 тысяч рублей.

– И каких же приходов на селе больше?

– У нас примерно сто сельских приходов. Из них, может быть, десять-пятнадцать могут сами содержать священника, а остальные – не могут.

–Владыка, как вы считаете, я не ошибусь, если назову священника учителем в высоком смысле этого слова?

– Он должен им быть. Но не только.

– Но педагог, я думаю, невозможен без воспитания личным примером. Сейчас, когда в России множество бездомных детей, чем могла бы епархия вдохновить людей на усыновление сирот?

– Я согласен с вами, проблема личного примера существует. Но священник всю свою жизнь отдаёт Церкви, храму, служению людям и Богу. Поэтому очень часто даже своей семье он уделяет время «по остаточному принципу». Для священника усыновление детей – всегда особый жизненный подвиг. Один из моих постриженников в своё время содержал семейный детский дом, там воспитывалось до двадцати человек, сейчас уже практически все дети выросли. Это, конечно, подвиг в прямом смысле слова, который он нёс почти пятнадцать лет.

Что касается епархии, у нас есть и семейный детский дом в Рыбушке, и небольшой приют в Свято-Алексиевском женском монастыре. Но у нас нет таких больших монастырей, как, скажем, в Центральной России, поэтому нет возможности и создавать крупные монастырские приюты. Мы стараемся поддерживать государственные детские учреждения. В частности, наше Общество милосердия, Общество православных врачей этим занимаются постоянно, и их члены присутствуют во всех детских домах и больницах.

Я знаю массу прихожан, у которых наряду с собственными детьми есть и приёмные. Мы просто не делаем из этого какого-то пиара, не шумим по этому поводу. Хотя, может быть, иногда это надо было бы делать.

В своё время, на заре 1990-х годов, ныне покойный румынский патриарх Феоктист обратился с воззванием к нации. Патриарх сказал, что в Румынии самое большое в Европе число брошенных детей, поэтому она не может называться христианской страной. Он призвал верующих усыновлять детей – и за несколько лет в Румынии не стало детских домов. Призыв патриарха был услышан, потому что Румыния – действительно православная страна. Там нет ни одного села, где не было бы храма, и нет ни одного храма, где в праздничный день не собиралось бы всё село. Даже в социалистические времена Церковь в Румынии не уничтожали так планомерно, как в России.

У нас же иная ситуация. Совсем немного времени прошло с того момента, как прекратились гонения и Церковь вышла из того, что кто-то называет гетто, а я бы назвал лагерем. Двадцать лет – большой срок, но это лишь половина того библейского срока, во время которого, как вы знаете, уходит поколение, привыкшее к рабству.