Владимир Назаров: Моей душой владеет музыка

Такие люди, как актёр Саратовского академического театра драмы, заслуженный артист России Владимир Назаров, всегда проходят «по краешку твоей судьбы». Гедонист чистой воды, Владимир Павлович к любому творческому проявлению жизни относится с нескрываемым восторгом. Актёр пишет портреты, играет на рояле любимые мелодии, собирает архив. Наша беседа с актёром состоялась накануне бенефиса, который приурочен к его 50-летнему юбилею. Я уютно расположилась в музее Академдрамы имени И. А. Слонова, заготовив артисту традиционные в данном случае вопросы о подведении промежуточных творческих итогов. «Я вас умоляю, только никакого подведения итогов, никакого кризиса среднего возраста. Не хо-чу ни-че-го!» – жизнерадостно воскликнул Владимир Павлович, сел за рояль, по театру полилась «Твоей улыбки тень». И беседа потекла в музыкальном ключе.

– Вот и вы удивились, – улыбается актёр. – Все видят во мне в основном характерного актёра. Назарова-лирика, может быть, никто и не знает. А я, например, очень люблю красивую музыку. Такую, где в первую очередь есть мелодия. Не та, которую я слышу, когда хожу в бассейн (это непрекращающееся «бум-бум-бум», «дыц» и опять «бум-бум-бум»). Каждый раз прошу администраторов: «Уберите эту музыку, у меня голова раскалывается! Возьмите музыку Ричарда Клайдермана. Она гениальна. Но увы! В таких местах равняются на вкусы молодёжи.

Для меня это китайская пытка, ощущение, будто всё время бьют по голове. Как в американских мультфильмах. А у молодёжи такая какофония в ушах всё время. Не представляю, как это возможно. Может, просто старею? Музыка должна согревать тебя, вызывать какие-то ассоциации. Она проникает в душу даже к тому, кто не умеет петь. Вот послушайте из Фрэнка Синатры. (Играет «Мой путь».) Эту мелодию можно играть бесконечно!

– У вас есть музыкальное образование?

– Нет, на рояле научился играть самостоятельно. Издавать эти звуки… магия какая-то. Воображаю, каких бы результатов достиг, если бы со мной занимались профессионалы. Знаете, как Андрея Миронова учили петь? Он обладал ограниченными вокальными способностями. Ему говорили: «Ты возьмёшь эту ноту, она очень простая». А нота была невероятно высока. Но его так психологически и морально подготавливали, что он брал её не хуже профессионального певца. Это лишний раз подтверждает его гениальность. А потом за чашкой чая ему признавались: «Андрюша, это такая сложная нота!»

Считаю умение красиво петь божественным даром. Искренне восхищаюсь хорошим голосом. Возьмите Сергея Пенкина, который берёт немыслимое количество октав. Или Дмитрия Хворостовского. Это же гениальный исполнитель...

В любом случае главное – чтобы артист любил искусство в себе, но не себя в искусстве. Мне порой режиссёр говорит: «Володя, умоляю, ничего не играй! В тебе и так всё органично. Не надо ничего плюсовать». Для актёра это ужас – ничего не играть. Но порой достаточно твоей энергетики, тогда красноречиво и молчаливое присутствие. Если начнёшь что-то добавлять, это пойдёт в большой минус для роли.

Я такой человек: если мне говорят – слушаю. На макушке словно антенки, как у насекомого, – пытаюсь уловить задачу режиссёра. Как в «Бриллиантовой руке», помните? «А может»? – «Не надо»! – «А если?» – «А вот это попробуйте». Моё общение с постановщиками происходит приблизительно по этой схеме. Он ещё думает, а я уже интуитивно чувствую, чего от меня хотят. Наверно, поэтому режиссёры любят со мной работать, говорят: «Только Назаров»! (Смеётся.) Я на телепатическом уровне пытаюсь понять психологию постановщика, его мысли. Даже когда читаю какое-то произведение, предположим, «Войну и мир», изначально иду от писателя к произведению.

– То есть, для вас спектакль в первую очередь детище режиссёра и уже потом – актёра?

– Не в этом дело. Без актёра режиссёр ничего не имеет. Равно как и актёр сам не выстроит рисунка роли. Но некоторые режиссёры как работают? Один сидит, не знает, с какого бока начать. Поэтому сразу говорит: «Давайте на ножки». Это означает, что актёр выходит на сцену, он должен в силу своей профессии уже что-то сделать. И от того, что актёр изображает на сцене, режиссёр отталкивается, начинает фантазировать, и только тогда у него возникает определённое видение какого-то сценического движения.

А есть такие постановщики, у которых изначально весь процесс расписан на бумажке: кто где стоит, куда, зачем идёт, бежит. Вся партитура, что называется, налицо. Я как-то приспосабливаюсь и к одному варианту работы, и к другому. Мне легче. Эта мобильность выработалась в процессе работы в театре «Версия». Виктор Сергиенко обычно не вмешивался в репетиционный процесс, сидел и курил трубку. Он не мешал раскрыться индивидуальности актёра. И благодаря ему у меня появилась хорошая лёгкость, свобода.

Виктор Владимирович, как настоящий педагог, говорил: «Ну что ж, вчера вроде было ничего. Сегодня никуда не годится». А потом мне актёры рассказывали, как он хвалил меня, говорил: «Назаров гениально репетирует». Естественно, он что-то исправлял в актёре. Но основным принципом его работы было полное доверие к актёру. Он говорил: «Вова, играй! Сцена полностью в твоём распоряжении». И Вова, естественно, импровизирует. Меня всегда спрашивают, как мне удаётся так много запоминать: мизансцены, реплики, монологи. Импровизация очень облегчает жизнь. Ещё я изначально определил для себя главной сверхзадачей, чтобы одна роль была не похожа на другую.

– Зачастую характерные актёры весьма драматично воспринимают действительность из-за того, что режиссёры видят в них только эту грань таланта (примерами тому Савелий Крамаров, Александр Демьяненко). Вы относитесь к их числу?

– Я не думаю, что это такая уж трагедия. Обыкновенная актёрская судьба. Тот же Крамаров был абсолютно на своём месте. Он играл своироли. Ну что, он бы Гамлета изображал со своей физиономией? Так же как и я. Не могу играть красавца. Может быть, когда-нибудь и «рванул бы в этом направлении» (это чисто теоретически)... (Смеётся.)

Я не думаю, что в случае с Савелием Крамаровым нужно говорить о какой-то трагедии творца. Он в Союзе раскрылся, потом уехал за границу. Построил себе дом, «родил» ребёнка почти в 60 лет, снимался в Голливуде. Пусть это были маленькие роли, но он снимался. Сниматься на Западе – о такой судьбе мечтают многие российские актёры. Драма в другом.

Это не актёрская трагедия – человеческая. В одном из последних интервью его спрашивают: «Чем вы планируете заняться в будущем?» – «Теперь я буду жить». И хоп! Рак. Всё. Вот в чём трагедия: он только почувствовал силу – актёрскую, человеческую. Уже стал приезжать в Россию на фестивали, здесь забыли, что он уехал за границу, его приветствовали как любимого талантливого актёра. А тут такая подножка судьбы…

На мой взгляд, лучше всего об актёре говорят его роли. Как он воспринимает действительность, это дело второе. Я бесконечно люблю фильм Григория Александрова «Весна». Когда случается плохое настроение, пересматриваю его. Знаю этот фильм наизусть, от первого до последнего кадра. Интонация Раневской, Орловой, Черкасова, Плятта – это сказка. Вот такая работа – своеобразный творческий паспорт актёра.

– Каковы ваши творческие «паспортные данные»?

– Мною сыграно порядка пятидесяти ролей. И во многом эти роли прозвучали на сцене Саратовского академического театра драмы благодаря художественному руководителю театра Григорию Анисимовичу Аредакову, его поддержке, участию, вниманию к моей актёрской судьбе.

– Вам на сцене комфортнее с молодыми актёрами или опытными коллегами?

– Я по природе своей не боевой человек. Ищу понимания и у сверстников, и у молодёжи. Мне нравится, как у молодых «горит глаз». В этом плане тянуться за ними – одно удовольствие. Я сторонник взаимовыручки, хороших отношений между людьми.

– Что вам не по душе?

– Розыгрыши. Я доверчив и всё воспринимаю за чистую монету. Поэтому первого апреля стараюсь без особой надобности из дома не выходить. Потому что начинается прямо с порога: «А ты знаешь?..» И я с широко распахнутой душой сразу же включаюсь. Не понимаю и розыгрышей во время спектакля.

– Владимир Павлович, у вас есть мечта?

– Да. Мечтаю о том, чтобы в Саратове появился Музей театра. Город, прославившийся своей театральной школой, это заслужил. Для актёра воспоминания всегда радостны. Думаю, что и для зрителя тоже. Посещение театрального музея позволило бы раз за разом заново переживать те эмоции, которые подарил посетителю тот или иной актёр, спектакль. Человек здесь открывается совершенно по-новому. Недавно мы ездили на гастроли в Сочи, я посетил музей Н. А. Островского и был потрясён. Оказывается, мы знаем только малую толику об этой мощной, уникальной личности. А музей даёт исчерпывающую информацию. Я очень люблю бывать в музее Бахрушина. По-моему, это самое живое место на земле. Здесь настолько зрима связь времён!

Поэтому Музей театра очень нужен и Саратову. Его экспозицию могли бы представлять актёры. Здесь можно было бы устраивать встречи со зрителем, профессиональные круглые столы. Вот посмотрите. Мы общаемся в музее нашего драматического театра. Многие актёры уже ушли в мир иной, но улыбаются нам с фотографий, словно собеседники. Музей очень нужен.

– Владимир Павлович, и всё-таки, 50 лет – это для человека скорее начало или время подведения каких-то промежуточных итогов?

– На-ча-ло! Я вас умоляю, никакого подведения итогов, никакого кризиса среднего возраста. Не хо-чу ни-че-го. Актёр не должен ощущать свой возраст. Георгий Вицин в сорок играл 20-летнего Мишу Бальзаминова, Владимир Зельдин в 95 поёт, танцует, играет в двух театрах, снимается в кино. Поэтому возраст – это не более чем условность.

– Для актёра в силу его психофизики изначально задано ещё одно условие, при котором он вынужден существовать. Актёр – человек без кожи. Вам это мешает в жизни?

– Нет. В актёрской профессии подвижность души – главное. Без живой реакции на окружающий мир это состояние невозможно. Творческий непокой – самое радостное для артиста состояние души – рождается как раз из этих живых реакций.

– Как в таком случае не надорвать душу?

– Надо уметь абстрагироваться от профессии. Обожаемая мною актриса театра драмы имени Слонова Валентина Александровна Федотова сказала как-то: «Вот Назаров идёт по улице, и ни за что не подумаешь, что он актёр. Но вышел на сцену – и всё». Для меня очень важна эта оценка. Я стараюсь «снять» с себя образ вместе с костюмом и все рабочие моменты оставляю в театре. Учусь переключать мозги. Играю на рояле, пишу портреты. Каждый новый штрих на бумаге – это же рождение нового характера. В процессе творчества рождается свет жизни! И в душе воцаряется музыка. Понимаешь, что всё будет хорошо.

– Вы такой оптимист!

– Я обыкновенный живой человек. На меня и апатия, бывает, навалится, и злость, и бешенство. Всё что угодно. Бывает, абсолютно ничего не хочется делать. Жуть, если это случается перед спектаклем, когда надо бегать, прыгать, играть. Это может его испортить. Главное – вовремя взять себя в руки.

– Владимир Павлович, с юбилеем! Здоровья и новых творческих свершений!

– Спасибо. Кстати, знаете, у нас с тёщей день рождения в один день. Она поверить не могла. Поэтому я этот день воспринимаю в первую очередь как день рождения тёщи. А о том, что сам повзрослел на год, стараюсь забыть.