Зоя Юдина: Сегодня я Нина Заречная, а завтра – мышонок… Вот так!

Увидев её на сцене, невозможно не влюбиться – в её героев, в её манеру игры, в её тайну, сокрытую где-то глубоко под «пиджаками» ролей. Такие люди, как Зоя Юдина, – особенные, и ты, глядя на то, что она делает на сцене, про себя отмечаешь: о, я хочу с ней познакомиться и говорить. О чём? Да о чём угодно – о самых разных вещах: любит ли она дождь, умеет ли ездить на велосипеде, пишет ли стихи, что думает о жизни, смерти, о мире вообще, с какой книжкой она сегодня уснёт? Мимо таких, как она, пройти чрезвычайно сложно. Почему-то кажется, что она если и не знает ответов на все вопросы, но через неё, как через замочную скважину, можно посмотреть в другой мир.

– Ты помнишь свои первые роли?

– Да, они были ещё на факультете, в дипломниках. Но это были роли любимые. Матрёна в «Женитьбе Бальзаминова», знойная такая женщина, Наташа в «Трёх сёстрах» – ещё на втором курсе делали. Это была любимая работа. Вообще, Чехов – это, наверное, мой автор. Мне кажется, что он понятен и сейчас на нашей сцене очень нужен.

– Почему?

– Потому что это автор, который изначально учит доброму, учит любви человека к человеку. Этого сейчас очень мало в мире. Поэтому, я считаю, сегодня колоссально важно говорить об этом со сцены. Когда мир становится всё злее, жёстче, у Чехова всё ещё есть вот эти сады вишнёвые, белые…

– Мне сложно понять, почему пьесы Чехова так любят. В той же «Чайке» ходит бездельник 25 лет от роду, ничем не занимается, только рефлексирует…

– Да, в общем-то, там все только и делают, что ничем не занимаются. Из всей этой пёстрой компании только Нина что-то делает, добивается чего-то, пусть малого, пусть через огромную боль. Кстати, не могу сказать, что Нина – духовно богатая личность. Персонаж этот оброс массой «ракушек» – это же Нина Заречная, образ мировой драматургии, один из величайших и так далее… На самом деле она обычный человек, который на контрасте со всей этой богемной пёстрой толпой выгодно смотрится, поскольку ставит себе цель и добивается её. А беда её та же, что и у любого человека, отдавшегося театру.

Ведь эта профессия неблагодарная: ты в неё вкладываешь нервы, кровь, слёзы, а получаешь гораздо меньше… То, что мы создаём, эфемерно. Если художник пишет картину, она будет потом висеть в музее, режиссёр снял фильм, останутся плёнки. А мы создаём какое-то искусство на час, на три часа. Потом, когда включается свет, люди встают и уходят из зала. И всё – того, что ты делал, больше нет. Но, как утверждал поэт, если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно. Если нас всех ещё не выгнали и не уволили, здание не отдали под концерты, значит это кому-то ещё нужно. (Улыбается.)

– Многие поклонники театра называют тебя восходящей звездой. А сама ты себя так ощущаешь?

– Никогда. Нет. И даже поводов нет для того, чтобы это чувствовать. Сейчас я в новогодней сказке репетирую мышь. Не мышь даже, а мышонка. У меня там вообще нет текста, просто танцы. Но я безумно рада этому, потому что режиссёр спектакля – Антон Коваленко. Его спектакли («Сиротливый Запад», «Записки сумасшедшего», «Женитьба») занимают отдельное место в театре. Это другое. Для меня работа с Антоном – это колоссальный опыт.

Вот так – сегодня я Нина Заречная, а завтра – мышь. (Смеётся.)Так что ни о какой звёздной болезни не может быть и речи. Это ужасно, когда человек себе говорит: я же уже добился, сделал. И на этом всё. Это путь в пропасть, я так думаю.

– Мне тоже так кажется. А кто из твоих сегодняшних героинь тебе близок?

– На данный момент, наверное, Бейб из «Сердечных тайн». Дней за десять до сдачи я за одну репетицию поставила эту роль с ног на голову. С тех пор, что бы я ни делала в этой роли, я знаю каждый её шаг: как она спит, как она ест, как она двигается. Тот «пиджак» (я так для себя условно называю роль), отлично скроен. Я абсолютно комфортно себя в нём ощущаю. Не могу сказать, что она близка мне, потому что девочка всё-таки не от мира сего и у неё есть проблемы с психикой. Но она моя любимица, это точно.

– Каких авторов, кроме Чехова, ты ещё читаешь?

– Из любимых – Маркес, «Сто лет одиночества». Книга, которую я дочитывала до конца и понимала, что сейчас переверну последнюю страницу и больше не испытаю того ощущения, которые ты испытываешь, читая «Сто лет одиночества» впервые. И я дочитывала и плакала, потому что мне было жалко, потому что больше такого откровения уже не будет.

Как ни странно, нравится Ницше, это очень интересный товарищ. Я познакомилась с ним, ещё когда училась, и, наверное, из всей философской братии он наиболее чётко умел формулировать свои мысли. Я не могу сказать, близок он мне или не близок, но он интересный.

Из последнего понравилась книга Алексея Иванова «Золото бунта». Если нечего делать, чтобы занять время, лучше читать его. Потому что книга интересная, умная, на хорошем художественном уровне сделанная. Это была маленькая реклама. (Смеётся.)

– А сама ничего не пишешь?

– Пишу. Стихи. Белые стихи. Но это абсолютно в стол. Никто и никогда их не увидит.

– Почему? Вот Игорь Игнатов тоже написал, показал кому надо, в итоге спектакль сделали.

– Ну и молодец. Я за него очень рада. Для того чтобы всё это осуществить, чтобы твоё имя на афише стояло, надо обладать определённой степенью смелости. Для меня было бы страшно вынести на всеобщий суд какие-то свои сокровенные мысли. В репертуаре стоит Чехов, Гоголь, Достоевский, Шекспир. И тут ты такая – оп, а у меня тоже есть пьеса! Решиться на это надо, одним словом.

– Чем ты занимаешь свободное время?

– Я очень боюсь досуга, я недавно поняла это. Потому что после трёх дней дома, когда нет репетиций, нет спектаклей, я начинаю себя плохо чувствовать, у меня начинаются какие-то депрессии. Поэтому стараюсь максимально себя занять. Например, последний раз с моими товарищами, такими же безумными, как я, мы сделали фотосессию на проспекте.

Это было раннее утро, часов шесть-семь. Люди шли на работу, а я стояла в пижаме, в пледе, в пушистых тапках и с чашкой кофе в руке. Вокруг утренний туман. Вот, наверное, какие-то такие истории со мной приключаются. Они некоммерческие. Просто группа товарищей сказала: а давай! Такой мой плевок в вечность. (Смеётся.)

Ещё я готовить очень люблю. Стараюсь это делать почаще и всё время что-нибудь изобретаю. Опять же творчество, которое потом ты ещё и съесть можешь. Если получается удачно, конечно…

– А случаются и неудачи?

– Бывают. Недавно я пекла хлеб домашний. Там нужно было по рецепту добавить муки пшеничной и ржаной. Ржаной у меня не было. И я недолго думая гречку в кофемолке смолола, в тесто добавила. Получилось очень интересно. (Улыбается.)До сих пор лежит дома, что-то никто его не ест.

– Поклонники под дверью не стоят?

– Они не стоят, они, бессовестные, где-то узнают мой телефон и начинают меня бомбить эсэмэсками.

– Наверное, переживают очень. У тебя ведь, насколько мне известно, серьёзные отношения с одним из самых интересных актёров театра…

– Ну вот, все всё знают. (Смеётся.)Да, скоро уже будет два года как. Мы с Сашей (Кузьминым. – Прим. авт.) назвали это «служебный роман».

– Но до Саши у тебя тоже были серьёзные отношения?

– Ну, до этого я вообще-то замужем была. Тоже всё серьёзно было. И про первый свой брак я ничего плохого сказать не могу. Потому что было там много светлых моментов, когда я была счастлива. Просто мы практически вместе выросли, но выросли в разных людей. И это не значит, что я плохая или он плохой. Просто мы разные. Так вышло. Мы поженились очень юными. Сейчас брак – шаг абсолютно осознанный. Я очень боюсь, когда начинаю об этом думать, переживаю. Потому что первый раз это было на волне эйфории, а сейчас это очень взвешенное решение. И у меня, и у Саши.

– А он похож на тебя? Такой же немного безумный?

– Ты знаешь, мы с ним полярные, если смотреть по знакам зодиака: он близнецы, а я стрелец. Я не верю в гороскопы, я не читаю их каждый день, но думаю, что эти характеристики говорят о многом. В чём-то мы с ним одинаковые: схожи в каких-то жизненных позициях, нас воспитывали в одних и тех же законах. Он старше меня, более опытный. То, как я с ним рядом себя чувствую, – это такое благостное состояние для женщины, когда она просто может расслабиться и не решать всё сама. И знать при этом, что всё будет хорошо. Это такое счастье на самом деле. Мы любим одни и те же вещи, людей, есть между нами какая-то такая духовная близость, доверие друг к другу. Хотя тоже начиналось всё очень непросто и развивалось болезненно.

– Как же так? Бывают такие обстоятельства, ради которых начинаешь себя преодолевать, ради общего блага или блага кого-то третьего, но когда всё взаимно...

– Просто у нас обоих на тот момент уже было прошлое. Это не говорит о том, что я с кем-то его сравнивала или он меня сравнивал. Но тот багаж, который у тебя есть в 25 лет или в 30 лет, как у него, он, с одной стороны, помогает тебе, а с другой – начинает тянуть, как камень. Есть выражение: начать жизнь с чистого листа. Если бы такое было возможно на самом деле, было бы гораздо проще.

– Если тебе предложат уехать в другой город, ты поедешь?

– Смотря куда. Я была в разных городах: Калуга, Тверь, Белгород. Все они красивые. Но там ситуация с театрами оставляет желать лучшего. И мне жаль смотреть на Саратов – неотмытый, замусоренный, неуютный, но с такими традициями и такими театрами! Вот если бы можно было взять наш театр и перенести его в тот же Белгород или взять Белгород и перенести его сюда... Это было бы для меня счастье.

– Может быть, у нас с театрами так хорошо только потому, что с остальным так плохо?

– Может быть. У нас действительно очень сильная труппа. Я считаю, что это одна из лучших команд в России, которая может сыграть любой спектакль, любого уровня сложности. Естественно, если бы меня позвали в Москву, то встал бы вопрос: куда? Если работать в «Евросети», то хоть завтра я смогу сама это сделать. Масса примеров есть, когда люди поехали, горели надеждами, а работают где-нибудь в кафешках.

Естественно, менять этот театр на абстрактное «я в Москве» – нет, никогда в жизни. Только туда, где будет лучше, чем здесь. А я ещё не видела такого варианта. Да и не зовут пока. (Смеётся.) Здесь, когда ты выходишь на сцену со старшими артистами, это такой опыт! Ты тянешься до их уровня. Причём в жизни это абсолютно адекватные, милые люди, которые, если что-то у тебя не получается в силу возраста, всегда подскажут, помогут. И это не будет для тебя обидно и унизительно. Такая старшая помощь коллег. Своего рода братство.

– А как же театральные подковёрные интриги?

– Ну, есть, конечно, они. Как без них? Нас в гримёрке сидит пять девочек. Конечно, мы иной раз поцапаемся. Или подтруниваем друг над другом. Но до такого, чтобы битое стекло друг другу в туфли сыпать, не доходит.

– У тебя есть любимые спектакли, которые ты любишь смотреть?

– Для меня вообще это проблема. Я на самом деле не люблю ходить в театр. Я это недавно поняла. Мы пришли на «Трёхгрошовую оперу» в МХТ, и я ощутила, что мне некомфортно по эту сторону – в зале. Мне тут плохо. Мне надо там быть, с той стороны, я там себя хорошо ощущаю. Хотя нет, есть у меня один любимый спектакль. К сожалению, я видела его только в записи. Это дипломник курса Табакова – «Матросская тишина». Там играют Евгений Миронов, Владимир Машков. Это гениальнейший спектакль, который я могу пересматривать до бесконечности.

Понимаешь, иногда приходят вопросы: а зачем я вообще всё это делаю? Это же никому не нужно... Такие вещи, как «Матросская тишина», говорят, что надо. Раз такое есть, значит точно надо.