Валерий Прозоров: Эпохе Хлестакова конца-краю нет

Завтра исполняется 200 лет со дня рождения Николая Васильевича Гоголя. Весь мир отмечает эту годовщину – ЮНЕСКО объявила 2009-й Годом Гоголя.

В Саратове в эти дни проходит ставший уже традиционным Хлестаковский фестиваль, организованный Институтом филологии и журналистики Саратовского государственного университета.

О фестивале, о Гоголе, Хлестакове и нашей жизни мы беседуем с директором Института филологии и журналистики, профессором, доктором филологических наук Валерием Владимировичем Прозоровым.

Как сказал Валерий Владимирович, нынешний Хлестаковский фестиваль, двенадцатый по счёту, его организаторы называют юбилейным.

– Почему?

– Потому что Ивану Александровичу Хлестакову почти столько же лет, сколько Николаю Васильевичу Гоголю в момент создания «Ревизора». Разница небольшая, и мы решили посчитать их ровесниками. Гоголь – художник такой интересный, являющий собой такую гремучую смесь и простодушия, и лукавства. Поэтому вполне можно созоровать.

– Если уж озоровать… Ведь он родился по старому стилю 20 марта. Так, может быть, в большевистском правительстве России решили перейти на другой календарь специально, чтобы Гоголю…

– Досадить?

– Может быть, и так.

– Я думаю, что там другие были затеи и заботы, но во всяком случае Гоголь не подозревал, что окажется рождённым первого апреля. А мы стараемся соответствовать этим реалиям. Тому, что Гоголь родился 1 апреля, тому, что, никогда не бывая в Саратове, он сделал уроженцем Саратовской губернии, деревни Подкатиловка, которой никогда не было на карте, своего героя. Причём я считаю, что это один из самых центральных героев – не только Гоголя, а русской и, может быть, не только русской словесности.

Гоголь всегда, а с годами всё сильнее презирал гордыню ума. Его Величество господин Расчёт всегда проигрывает в мире Гоголя. Причём проигрывает не честности, порядочности, а пустяку какому-нибудь.

Какая-нибудь крепколобая Коробочка появится на пути расчётливого Чичикова, и весь его грандиозный план рассыплется. Появится у Сквозника-Дмухановского, который, не знаю, сколько там губернаторов на своём веку и ревизоров провёл, совершенно препустейший Иван Александрович Хлестаков, и городничий оказывается в огромной луже.

Иван Александрович Хлестаков – это воплощение пустоты, из которой люди, сами о том не ведая, делают нечто очень важное. Из нуля делают единицу. И творят настоящего ревизора – сами. Это делается руками людей хитроумных, расчётливых, которые его и выводят в вожди, можно сказать.

– В предуведомлении к Хлестаковскому сборнику, который подготовлен к фестивалю, говорится, что «Хлестаков был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом-фантазёром нашей эпохи, конца-краю которой нет и не предвидится». Ну, за то, что вы возражаете товарищу Сталину, который лучшим поэтом назначил Маяковского, НКВД вам судья. А вот эпоха эта, по вашему летоисчислению, когда же началась?

– Эпоха Хлестакова, наверно, началась, как только диагноз был поставлен Гоголем. Как правило, Хлестаков есть почти в каждом человеке. Каждый в той или в иной степени не удовлетворён тем, что у него есть в жизни. И появляется потребность увидеть себя немножко повыше ростом, покрасивее, поумнее, поталантливее. И появляется то, что, по-моему, портит жизнь людям. Желание, скажем, превысить уровень своей компетенции. Играть роль, которая повыше той, что тебе показана на этом свете.

А уж в двадцатом веке столько разных вариаций на тему Хлестакова. А сегодня! Среди политиков сколько Хлестаковых – тьма тьмущая! А среди журналистов, брата нашего…

– Интересно, как на протяжении этой нескончаемой эпохи разные российские правители относились к Гоголю?

– У Гоголя всегда были сложные отношения с властями. Он ведь никогда не был, как в советские годы нас учили, врагом самодержавия и так далее… Он со всем почтением относился к монаршей власти и несколько раз обращался к царю за разного рода формами поддержки и получал какое-то понимание. Иногда власти были к нему глухи. Но сказать, что он от властей пострадал, от цензуры… Ну, да, капитан Копейкин, остановили печатание «Мёртвых душ», чтобы изъять некоторые показавшиеся крамолой вещи.

Но больше всего при жизни страдал не от властей, а от либералов русских, от западников. Это были самые страшные по нему удары, которые нанёс Белинский, в котором Гоголь одно время души не чаял, Герцен.

Ну а потом, после смерти, его признавали власти всех уровней, включали в учебные программы. Вплоть до вождя народов, который произнёс фразу, которую потом Маленков клишировал: Гоголи и Щедрины нам нужны. Сатирики иронизировали: такие Гоголи, чтобы нас не трогали.

А сейчас власти к нему совершенно безразличны. Культура у нас отодвинулась на задворки общественной жизни. И в массмедийной сфере сосредоточилась в одной резервации под названием телеканал «Культура». А всё остальное – это проявление клипового сознания, в котором Гоголю, его текстам, его мыслям, его состояниям, его переживаниям места нет.

– Зато сейчас есть скандальный повод, чтобы власти Гоголем заинтересовались. Я имею в виду…

– Малороссию?

– Да, украинизацию Гоголя.

– Наверное. Но это уже политика. Если в «Тарасе Бульбе» слово «русский» – самое частотное слово в этой поэме – украинские переводчики заменили на другое, которое им нравится больше, Гоголь в этом не виноват, он этого не писал и так не думал.

Конечно, он говорил о России, о русском мире, включающем в себя и Малороссию, потому что он сам, выходец с Украины, никогда не воспринимал Украину как что-то противостоящее России и русскому началу. Это для него было единое целое. Вообще для него славянский мир был как целое, особенно восточнославянский.

– Вернёмся к юбилею. 10 лет назад, когда готовились к 200-летию Пушкина, в Саратове его бюсты хотя бы побелили, а сейчас не заметно в городе праздника.

– У Гоголя, мы знаем, был такой бюст с отломанным носом в Липках. Его, говорят, куда-то перенесли за город, где-то он существует, установлен на какой-то частной территории – я точно не знаю.

– Но есть улица Гоголя.

– А мы там шествие устраиваем. Мы хотим устроить презентацию Хлестаковского сборника, открытие шкафа-музея Хлестакова – вот этот шкаф в моём кабинете. Там много интересного. Вода в фирменной бутылочке – из миргородской лужи. Потом карамель «Гоголь» – на этикетках совершенно в духе «Мёртвых душ» написано: сделаны в каком-то переулке в Москве, а чуть ниже: «изготовлено в Аргентине».

– Иностранец Василий Фёдоров?

– Совершенно верно.

А до этого будет шествие по литературным местам: по улице Гоголя, потом мимо Сердца губернии, которое за рёшеткой (я не помню, как они его интерпретируют, что-то в связи с «Мёртвыми душами»). Потом в Липки, там есть рыба – «лабардан!». Потом на набережную к памятнику Бобчинскому и Добчинскому (памятник влюблённым).

Потом шествие возвращается в дом Павла Кузнецова. В прошлом году мы там посеяли арбузы – «в семьсот рублей арбуз!». Но взошла тыква – одна единственная. Тоже гоголевский сюжет. А в этом году хотим там создать и открыть памятник Хлестакову.

У памятника история очень интересная. Аяцков издавал специальный указ о его создании. Потом – никто про это не знает, но в художественном училище на Университетской мне однажды показали памятник Хлестакову: в гипсе, в натуральную величину, симпатичный. Но затем объявили, что какие-то вандалы пришли и разрушили его.

– В хронике прошлых фестивалей всё, что связано с памятником, датировано, естественно, 1-м апреля. Я подумал, что, может быть, имеется в виду памятник, «не имеющий фигуры», как ещё один литературный персонаж?

– Вообще, да: это памятник пустоте, нулю. Мы даже предлагали такой вариант: просто скамья, а на ней – Пушкин. Каждый может сесть рядом и побывать на месте Хлестакова: «С Пушкиным на дружеской ноге».

– А как вы считаете: доказано, что в «Ревизоре» описан Петровск, или хотя бы в значительной степени Петровск?

– Нет, это фантазии краеведов.

– Ещё в 80-х годах я приехал в Петровск по редакционному заданию, и в райкоме комсомола так рассуждали, куда меня поселить: «Может быть, в пятый номер, где прошлого года подрались проезжие офицеры?» Я сначала глаза вытаращил, не сразу понял. А гостиница, и правда, оказалась такой, что вполне могла помнить Хлестакова.

– Да, тогда ещё Гоголя знали и читали. Сейчас бы не поняли, о чём идёт речь. Но претендовал и Сердобск, и даже Аркадак не мог остаться в стороне в этом споре. Гоголь не знал ни одного из этих городов.

– Валерий Владимирович, готовясь к интервью, я читал, что у меня есть дома о Гоголе. И у Игоря Золотусского в биографии Гоголя, вышедшей в серии ЖЗЛ, нашёл такую мысль: для Хлестакова это лучшая минута жизни…

– Да, потому, что он торжествует. Этот путь из грязи в вожди, в князи – это момент осуществления его фантазии, его мечты, его страстного желания. То, что подсознательно в нём жило, люди сделали с ним. Это его минута славы.

– Так я задумался: а потом что с ним станет? Впадёт в депрессию, сопьётся?

– В нашей версии он приедет в деревню Подкатиловку, и, поскольку он обещал предаваться литературным заумствованиям, видимо, займётся литературой. Мы даже хотели собрать хлестаковские тексты – их же много и в литературе, и в журналистике. Хотя это может быть и обидно для авторов.

У нас же была идея сделать ежегодную хлестаковскую премию для журналистов. Но региональное отделение Союза журналистов как-то не оценило эту идею, решили, что это слишком.

У меня сегодня было интересное происшествие. Не буду называть телевизионный канал, но предложили мне делать о Гоголе серию передач. Пять передач, по одной минуте каждая. Пятнадцать секунд на улицах Саратова спрашивают: знаете ли вы, кто автор фразы, допустим, «Чуден Днепр при тихой погоде»? И сорок пять секунд – мой комментарий: что происходило с Гоголем в тот момент, когда он писал эту фразу.

И предложили образец, «от балды», что называется, или, как теперь говорят, «по приколу»: дескать, Гоголь, когда писал фразу, был в дурном настроении, швырял стаканы в свою кухарку, та уклонялась от ударов, на следующий день она уволилась, а теперь мы наслаждаемся этой фразой. Вот и так мы отмечаем юбилей Гоголя.

Я отказался, но человек, мне это предложивший, был очень удивлён.

– Вы сами сказали, что хлестаковых среди нашего брата журналиста много.

– Да сам Хлестаков был по профессии журналистом. Во всяком случае считал себя журналистом: «Я им всем поправляю статьи». Так что он был главным журналистом.

– Редактором!

– Это первый образ журналиста в русской литературе.

– А вы, когда готовите журналистов, замечаете в ваших студентах эту склонность? Или это проявляется в людях позже?

– Это очень сильно проявляется уже на собеседовании. Сидит девочка, такая симпатичная, приятная во всех отношениях. Спрашиваешь её что-нибудь из книг: читала, не читала? Она даже обиделась на меня, говорит: «Я толстых книг не читаю!» Не могу передать её интонацию, но смысл был такой: «что ты ко мне пристаёшь?»

А когда спрашиваешь, что привлекает её в журналистике, отвечает: «Мне хочется видеть себя на экране». Это типичный Хлестаков. Ему тоже очень хотелось этого. Сегодня он был бы везде: и телеведущим, и шоу бы вёл, и всё что угодно. Причём легко бы это делал.

– Удаётся ли исправлять это в людях?

– Нет, я думаю, это может исправить только сам человек, если он в себе это замечает, за собой смотрит, приглядывает. А если этого нет, то сказать человеку: «Ты Хлестаков»… Он скажет: «Сам ты Хлестаков».

У нас есть популярные на всю губернию, не буду говорить в единственном числе, скажу телеведущие, которые вылитые совершенно хлестаковы. И в политике всё знают, и в экономике разбираются, и в искусстве первые, и тут, и там, и здесь.

– И Государственный совет их боится…

– Это уж само собой! И уже не одного губернатора они на веку своём сняли, и не одного мэра посадили за решётку. Типичный Хлестаков, но попробуй ему это сказать! Не просто будет обида, он ещё разозлится так, что…

– В суд подаст.

– Да, именно в суд, в защиту чести и достоинства. И суд засудит! Так что эпоха Хлестакова продолжается, и ей конца-краю нет.

– Есть ли у вас мечта, чтобы саратовский Хлестаковский фестиваль стал всероссийским, как была всесоюзной одесская Юморина?

– Мечта есть, но дело в том, что с каждым годом сужается круг читателей. Ещё, скажем, лет десять назад их было больше. Сейчас приходит поколение нечитателей, таких активных нечитателей. Поэтому кто такой Хлестаков, откуда он…

Мечта есть. Но, может, она – хлестаковская мечта?

– Будем надеяться, что это не так.

– Будем надеяться.