Игорь Макаревич: Корыстных преступлений станет больше

Наверное, никогда в обществе не было такого пристального внимания к судопроизводству, как сейчас. Громкие процессы, попытки реформировать суд, сокращение функций суда присяжных, резонансные убийства, неожиданные аресты и столь же неожиданные оправдания. В том, что происходит в системе, мы попытались разобраться вместе с нашим собеседником – адвокатом Игорем Макаревичем.

– Игорь Михайлович, в мае прошлого года президент Медведев провёл в Кремле совещание, посвящённое совершенствованию судебной системы страны, заявив, что судебная система должна быть открытой, независимой, эффективной. Недавно депутаты Госдумы утвердили во втором чтении законопроект «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в РФ». На ваш взгляд, стала ли судебная система России за это время менее неприкосновенной и более открытой?

– За полгода мало что изменится – сознание тех же судей, судейского аппарата. Для этого надо воспитать другое поколение представителей судебной системы. Пока их мировоззрение не изменилось. Единственное, стало больше информации по конкретным делам, благодаря прессе, Интернету. Можно увидеть, как принималось то или иное решение, и просчитать, что или кто за этим делом стоит. Что же касается нового законопроекта, о нём тоже говорить пока рано. Подождём, когда закон начнёт работать.

– Какие проблемы в российской судебной системе стоят наиболее остро? Как в нынешней ситуации можно обеспечить реальную независимость судов?

– Российский суд, к сожалению, изначально носит обвинительный характер при рассмотрении любого дела. Адвокату приходится нелегко, потому что он один работает против всей обвинительной системы. Прокурор утверждает обвинительное заключение. Следователь подписывает документы, проводит допросы. Адвокат же лишён даже возможности сбора информации.

Возьмём, например, Регистрационную палату, которая не даёт ответов на запросы адвокатов. Нотариусы, как правило, также ссылаются на закрытость информации. Не спорю, есть судебная, врачебная, та же адвокатская тайна. Но почему-то правоохранительные органы имеют право пользоваться этой информацией, адвокаты – нет.

Хотя наши позиции должны быть абсолютно равны. Обе стороны должны иметь доступ к сбору информации, которая будет положена в основу либо виновности, либо невиновности подсудимого.

В суде решаются судьбы. И однобоко исследовать только те доказательства, которые изначально носят обвинительный уклон, неправильно. В Америке, Европе система более лояльна к профессии адвоката.

У нас почему-то считается, что адвокат – это мошенник, аферист, который старается любыми способами увести убийц, насильников, наркоторговцев от наказания. На самом деле адвокат – это профессионал, который обязан всеми законными способами защитить человека. Не допустить выбивания доказательств, недопустимых доказательств.

К сожалению, мы не можем реализовать весь потенциал, который могли бы использовать в своей работе.

– В чём должна заключаться реформа судебной системы, на ваш взгляд?

– Только состязательность процессов может привести к реформе всей судебной системы. До тех пор пока не будет реальной состязательности процессов, мы не добьёмся независимости судов и не победим коррупцию. Как только повысятся шансы адвокатов как профессионалов, независимость судов возрастёт.

У нас сейчас как получается? Если дело пришло в суд с обвинительным заключением, считается, что человек уже фактически виновен.

– Как вы думаете, с чем это связано?

– Это наш менталитет – российский, советский: раз следователь написал, раз прокурор сказал, значит, человек виновен.

– То есть мы всё-таки рабы?

– Может, и не рабы, но с изрядной долей рабской психологии. К сожалению, даже у добропорядочных граждан вызов к следователю, в прокуратуру влечёт сердцебиение, повышение давления, вызывает страх. И тому есть причины. Бывают ситуации, когда человека берут под стражу, он сидит несколько месяцев, за это время не проводится никаких следственных действий.

Опять же обвинительных приговоров в несколько раз больше, чем оправдательных. Оправдательный приговор, видимо, несёт какие-то неприятные последствия для тех, кто направил дело с обвинительным заключением. И кроме того, если оправдан человек, который находился под стражей, это же может повлечь к компенсации морального и физического вреда.

– Недавно президент подписал закон «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ по вопросам противодействия терроризму». Суды присяжных ограничили в правах, запретив участвовать в делах, связанных с антигосударственными преступлениями. Права на суды присяжных, согласно закону, лишаются не только террористы, но и заподозренные в измене родины и шпионаже. Как много дел, на ваш взгляд, можно будет приравнять к антигосударственным?

– Однозначно сказать нельзя. С одной стороны, преступления против государства особо значимые, особо тяжкие. Но под эту категорию можно подтянуть массу других статей Уголовного кодекса. И мне кажется, круг будет расширяться.

Да, террористы совершают опасные деяния, а когда банды убивают значительное количество людей, чем они лучше или хуже? У них за плечами также десятки трупов. Чем это не антигосударственные деяния, которые тоже вносят панику, сумятицу, страх?

– Вот сейчас, например, финансовый кризис. Можно предположить, что люди начнут выходить на улицы с протестами. Эти действия же можно квалифицировать как «массовые беспорядки» или, того хуже, как «насильственный захват власти», «диверсию»?

– По закону нельзя. Когда люди собираются на митинги, чтобы высказать свою точку зрения, не думаю, что это массовый беспорядок. Но воспользоваться массовостью мероприятия и спровоцировать беспорядки действительно очень просто. Достаточно разбить две-три витрины.

Человек должен нести ответственность за то, что он, а не кто-то другой, совершил, а его просто в машину, не разобравшись, забросили. Просто он оказался в этом месте.

– И вот, предположим, организован процесс. И этот человек, который, может быть, остановился в тот момент просто послушать митингующих, обвиняется уже в массовых беспорядках. Получается, он уже не имеет права на суд присяжных?

– Получается, так. Но если система будет носить исключительно репрессивный характер, непонятно, зачем мы вообще живём?

На мой взгляд, надо либо аннулировать институт присяжных, либо дать ему нормально работать.

Я, например, с большим уважением отношусь к институту присяжных. Мне приходилось участвовать в таких процессах, могу сказать, что наши люди не безграмотны в правовом отношении. Они прекрасно разбираются в том, что происходит.

Другое дело, что им приходится действовать больше как психологам. Анализ доказательств, например, как и другая информация о подсудимых, до них доводится в усечённом виде. Думаю, если бы присяжные имели доступ ко всей доказательной базе, оправдательных приговоров было бы больше.

К сожалению или к счастью, бывает, что присяжные оправдывают виновных и не оправдывают невиновных. Но виной этих ошибок, на мой взгляд, является отсутствие полного объёма информации для присяжных заседателей.

– Что, по-вашему, хуже – когда обвинили невиновного или оправдали виновного?

– Когда оправдывают виновное лицо, он может воспользоваться своей безнаказанностью. Можно понять и горе потерпевших, когда на их глазах выпускают виновного. Но невиновного отправить в места лишения свободы – это ещё более тяжкий грех.

Беда только в том, что присяжные получают очень дозированную информацию. При том объёме информации, тех сведениях, которыми обладают присяжные, я бы, например, не решился выступать в качестве присяжного заседателя. Слишком большая ответственность.

И тем не менее суд присяжных для многих – единственный шанс быть оправданным. При отмене суда присяжных нам, адвокатам, труднее придётся добиваться оправдательных приговоров.

– В связи с кризисом ожидаете каких-то новых преступлений?

– Пойдёт волна грабежей, разбоев. Молодёжь уже начала сбиваться в кучки, стаи. Корыстных преступлений будет намного больше. Мы возвращаемся к знаменитым бандитским временам.

– То есть адвокаты без работы не останутся?

– Однозначно. Вплоть до того, что уже приходится отказываться от многих дел, просто физически не успеваю.

– Есть дела, за которые не берётесь из принципа?

– Наркотики, изнасилования. С удовольствием работаю по административно-хозяйственным делам.

– В Москве убит адвокат Станислав Маркелов и журналистка «Новой газеты» Анастасия Бабурова. Почему это беспрецедентное преступление практически не вызвало резонанса ни в обществе, ни в СМИ? Почему многие громкие преступления остаются нераскрытыми?

– Такие преступления, как правило, тщательно готовятся, хорошо финансируются. И совершаются не рядовыми преступниками. Их трудно раскрывать. Возможно, информация по некоторым подобным преступлениям и есть, другое дело – кто и как ею распоряжается.

Что же касается убийства адвоката Маркелова, трудно, конечно, делать какие-то выводы, но не думаю, что причиной преступления стало участие Маркелова в каких-либо громких процессах. По ту сторону стола от него ведь сидят не дураки, и они понимают, что он профессионал, что его можно уважать за профессионализм, а решения в конечном итоге принимает не он, а суд.

Мне кажется, были какие-то иные мотивы. Может быть, он дал какие-то гарантии клиентам, которые не смог выполнить. В этом случае мотивом могла бы быть месть.

В современной России профессия адвоката стала опасной. Если хорошо работаешь, ты кость в горле у следователя, прокурора, судьи. Если раздаёшь клиентам неисполнимые обещания, приходится скрываться от них (бывают и такие случаи).

– Были случаи, когда вам угрожали?

– Я совершенно спокойно хожу по этому городу. Во-первых, я не даю взяток и никогда не обещаю того, что не в силах выполнить. Сразу стараюсь расставить все акценты о возможных последствиях того или иного дела.

– Какие дела наиболее запомнились из вашей адвокатской практики?

– Недавно удалось доказать, что действия, в результате которых наступила смерть потерпевшего, совершены не моим клиентом, которого обвиняли в убийстве. Его оправдали.

Это был тот редкий случай, когда судья прислушался к моим доводам относительно того, чтобы провести дополнительную судебно-медицинскую экспертизу. По её результатам было вынесено заключение, что те телесные повреждения, в результате которых наступила смерть, были нанесены не менее чем за 24 часа до встречи моего подзащитного с потерпевшим.

Мне удалось собрать доказательства, что потерпевший участвовал в драке до встречи с моим клиентом. В противном случае у моего подзащитного была бы одна дорога – в места лишения свободы.

Одно из самых запомнившихся дел – московское дело о покушении на директора рекламного агентства Максима Ткачёва. Это было головоломное дело. С множеством фигурантов.

Нужно было проанализировать явки с повинной, проверки показания на месте, понять, почему подследственные давали признательные показания, знали ли они об обстоятельствах совершённого преступления.

Анализ показаний привёл к тому, что стало ясно, что действия подследственных не вписывались в схему преступления. Нам удалось убедить присяжных, что не те люди оказались на скамье подсудимых.

Моя коллега-адвокат, когда суд зачитал оправдательный приговор, чуть в обморок не упала. Ребята-офицеры, которые оказались на скамье подсудимых, вообще не осознавали, какое решение суд принял. Да у всех слёзы наворачивались.

Заседание было закрытое, за дверью решения суда ожидали родственники наших подзащитных. Надо видеть их глаза, чтобы понять, какую трагедию они переживали. Вообще у матери, жены, когда близкий человек под стражей – глаза как у побитых собак. И они смотрят на тебя, а ты думаешь, где сможешь помочь, а где не получится.

– То есть с профессией вы угадали?

– Угадал. Всегда думал: либо врач, либо адвокат. Чтобы помогать людям. Если адвокат не хочет помогать, ему эта работа будет неинтересной. А если хочет, неинтересных дел не будет.