Боярышник в дубовой шкуре

Денёк-то был – боже ж ты мой! Солнышко светило, пригревало понемногу, травка начала зеленеть, пробившись сквозь мусор всякий. И со свалки пока не несло, рано еще – не прогрело как следует. И в воздухе разливалась какая-то благодать и спокойствие душевное. Я знал определенно, отчего это: товарищ Жаров Александр Александрович из Росзавсемнадзора запретил зловредный телеграм. И теперь в стране нашей не стало места ни терроризму, ни экстремизму. Вдали на холмах, правда, что-то горело, и черный дым поднимался столбом в небеса. Но я твердо знал: горело не из-за терроризма, а обыкновенно – по небрежению нашему. Это нормально, это так и должно быть. Словом, очень хорошо было у меня на душе. У нас ведь как – стоит властям нашим из милости к народишку чего запретить, так сразу и жизнь становится лучше и веселее.

«Томагавк» сдается в плен

Вода, что неделю стояла в наших тупиках и проездах, стала понемногу спадать. Осторожненько, одной рукой держась за забор, я прошел к косогору, где уже столпились наши мужики. Всех обогрел весенний свет, многие улыбались, хотя пьяных было мало. Промеж старших крутились пацаны разного возраста: в школу-то не доберешься, да и зачем – каникулы скоро.

Мужики приветствовали меня радостно, загоготали:

– Ого, Евдоким добрёл, пережил зиму, барсук старый, сейчас политинформацию задвинет. Давай, старый, может, горло промочишь перед докладом? Хотим знать, все ли ракеты американские посбивали и когда пиндосии придет конец?

Промочить горло я, понятно, не отказался – святое дело. И начал по порядку:

– Во-первых, давеча запретили телеграм, и теперь наступит окончательное счастье.

Но мужики не поняли:

– Какой телеграмм, какой телеграф, почту нашу четыре года как мы же сами на кирпичи разобрали, потому как была она бесхозная.

Я понял, что нахожусь перед аудиторией абсолютно безграмотной, можно даже сказать, дремучей. Тут один из пацанов – лет десять на вид, сказал мне:

– Ты, дядя Евдоким, не надо им про телеграм – не поймут ничего. Это раз. А во-вторых, и не победили его вовсе эти недоумки, а наоборот: всё позакрывали, а телеграм – не смогли. Дуров – голова, а у этих вместо головы задница, рукожопые они.

– Цыть! – прикрикнул я на него. – Не выражайся, молод еще.

Сам же вспомнил нашего начальника Росзавсемнадзора Романа Юрьевича – видный такой мужчина, и голова у него на месте. Странно, что он не справился, наверное, силы врагов многократно превосходили наши. «Неужели взяли его в плен? – с ужасом подумал. – Хотя нет, такие, как он, последний патрон всегда для себя оставляют». Я стянул с лысины свой старенький картуз, помолчал.

Но народ наш не понял меня:

– Чего молчишь, агитатор хренов, давай заводи свою пластинку «Под мудрым руководством».

Я еще промочил себе горло и начал:

– Друзья, как вы знаете, недавно этот предатель Трамп со своими дружками вероломно обрушился на сестру нашу Сирию...

– Слыхали, – опять перебили меня из толпы, – сто ракет запустил клоун рыжий, а мы сто двадцать сбили.

– Еще пять ракет сами в плен к нам сдались, я по телевизору слышал, – влез в разговор какой-то мужичонка в подранной телогрейке.

– Да, всё это так, – спокойно и весомо сказал я, – даже не пять ракет сдались нам, а семь, и сейчас дают показания где надо.

– Ну, там-то их расколют, – опять влез этот мужичонка, – всё на себя возьмут, и кто ларек на шестом проезде подломил, и кто рельсы трамвайные свинтил. Там в отделе такие опера – зверюги!

Русские «Марльборо» не курят

Надо было сворачивать на международную повестку.

– Да, – продолжил я, – мы с нашими союзниками одержали убедительную победу – тут сомневаться не приходится. Но ответить всё равно надо. Товарищи Медведев Дмитрий Анатольевич и Володин Вячеслав Викторович («Земеля!» – крикнул кто-то из задних рядов) сделали ряд важных предложений. Первое – запретить всё американское. И ни в жисть не курить американское, не пить и не есть!

– Погодь, Евдоким, так мы и не пробовали, – рассудительно перебил меня мой сосед Петрович, – а вот тебе внучок привозил какую-то заморскую отраву. Может, даже виски.

– Во-первых, давно это было, а во-вторых, не пил, а только сплевывал. Отхле6ну и сразу же сплюну.

– Что, так всю бутылку и сплюнул? – заинтересовались в задних рядах – они там активно самогончиком баловались.

– Нет, – ответил я, – остальное Петровичу отдал.

Сосед покраснел и пробурчал:

– Я тоже кому-то отдал, уж не помню, кому.

В толпе захохотали.

Надо было брать собрание в свои руки, а то сейчас еще добавят, и начнется махновщина.

– Ну что, мужики, – голосом революционного трибуна обратился я к соседям, – клянемся не пить и не есть американского?

– Клянемся, – нестройно ответили мне из толпы.

– Дяденьки, а как же Макдональдсы? – вылез с вопросом какой-то несмышленый мальчишка, но тут же получил подзатыльник, и таким образом вопрос блокады американских товаров был решен.

Ковать железо надо, пока горячо, и я перешел ко второму пункту повестки.

– Еще один заслуженный депутат Емельянов Михаил Васильевич предложил делать что-нибудь свое, а выдавать за американское.

Толпа недовольно загудела.

– Чего это мы делать будем? Никогда ничего не делали, и вот опять. Разучились мы давно. Пустое это. Да и праздники сейчас, а потом картошку надо сажать.

– Можно на самогонку этикетки клеить, мол, это виски, – предложил кто-то. Но ему тут же ответили:

– Арам Ашотыч в своем сарае уже пятый год этим занимается, узнает, что мы самодеятельность развели – худо будет.

– А знаете, в пятом проезде чей-то «Москвич» стоит 409-й, напишем на нем «Форд» – вот и будет наш ответ, – сказал смутно знакомый мне парень. Предложение понравилось, уже было собрались идти туда, потом сообразили, что до пятого проезда сейчас не пройдешь, глубоко еще.

И немедленно сплюнул

Короче, сочли мы первую часть нашего собрания выполненной и по сему поводу приняли немного, закусили – кто хлебом с салом, а кто – я, например – рукавом ватника утерся. Помолчали, ощущая, как благородная жидкость проникает в организм, а потом я опять взял слово.

– Друзья, братья и сестры, – я старался говорить проникновенно, – товарищами начальниками поставлена перед нами еще одна важная задача.

– Валяй, излагай, – закричали из задних рядов, там градус патриотизма уже зашкаливал.

– Уважаемый депутат Толстой Петр Олегович предложил отказаться от американских лекарств. Так и сказал: если ненароком какая таблетка попала в рот или врачи-вредители подсунули – сразу сплевывай!

– Это мы знаем, – заржали в задних рядах, – ни грамма в рот, ни сантиметра.

Мужики в первых рядах, те, что пока сохраняли серьезность, заинтересовались:

– Это какой Толстой, писатель, что ль? Так он разве жив? И что написал?

– «Войну и мир», – пискнул кто-то из малолеток, но на него внимания обращать не стали. Я было хотел сказать, что это не сам Толстой, а его праправнук, тоже очень достойный человек, возможно, даже более достойный, чем его предок, но тут в разговор влез Серёга с той стороны проулка. Серёга был парень горячий, с ним не спорили, к тому же по своей несдержанности последние три года он провел сами понимаете где.

– Читал я вашего Толстого. Правильно в тему въезжает. У нас на зоне в библиотеке была одна его книжонка. Там пацана поставили общак стеречь, а он зашухарил: «Звери! Звери!». Ну, мужики волыны похватали и туда, а там всё – спок, и недоумок это лыбится, я, говорит, «прикололся». Ну дали ему раза, а он не въехал, через день – опять шухарит. Приходит братва – всё нормалек. На третий раз опять слышим: «Атас! Звери!». Ну никто и не пошел. А когда пришли, то ни общака, ни пацана.

– Крутая история. Сериал снять можно, – сказал кто-то из мужиков. – А теперь, Евдоким, давай про лекарства.

– Так вот, сказал товарищ Толстой, чтобы ни грамма американской заразы не употреблять, а лечиться надо боярышником и корой дуба.

Тут все заорали наперебой:

– Боярышник – да это же то что надо! Ой, что-то плохо мне, налейте стаканчик бояры скорее, помираю!

Только сноха Петровича, невесть как попавшая на наше собрание, сказала сердито:

– И полгода не пройдет, как все на Жареный бугор уедете.

Понятно, баба, волос долгий – ум короткий, никто её и слушать не стал.

– Давай, Евдоким, – кричали мне, – гони дальше! Что с дуба-то делать будем?

– Была настойка такая «Горный дубняк», – мечтательно вспомнил кто-то, – с ног сбивала, будто сам об дуб треснулся башкой.

Я помолчал для важности, потом выложил свою заветную идею.

Письмо региональному султану

-Вы, может, и знаете, что под руководством народного губернатора товарища Радаева у нас произрастают разные овощи. И в честь каждой овощи проводится фестиваль – тыквы, там, репы, свеклы, огурца. Поглядит народ на тыкву-свеклу, потом – к столу и всё такое. А недавно товарищ Радаев, видно, было ему предвидение из высших сфер, объявил еще фестиваль дуба. Всё это, конечно, правильно, только нуждается в некоторых поправках. У нас, если вы не помните, установилась демократия, и каждый может начальству написать, мол, учтите милостиво мое мнение. Вот я и предлагаю написать такое письмо.

Мне тут же притащили откуда-то табуретку, лист бумаги, ручку. Сам я писать не стал, почерк плохой, руки подрагивали. Потому позвали пацана на вид самого смышленого, и я начал ему диктовать. Получилось как на картине: художник Репин пишет письмо турецкому султану.

«Уважаемый Валерий Васильевич, народный вы наш губернатор товарищ Радаев. Обращаются к вам жители агломерации Провальных тупиков и Поперечных проездов. Всецело одобряя все ваши инициативы нынешние и будущие, а также в условиях напряженной международной обстановки, мы предлагаем:

Наряду с уже имеющимися фестивалями всяких корнеплодов установить во вверенной Вам области фестиваль боярышника, согласно указаниям депутата Толстого Петра Олеговича. Так как мы знаем, что Вы большое внимание уделяете переработке сельхозпродукции, то отмечать надо не сам этот колючий кустарник, а плоды переработки его ягод, разведенные спиртом в нужной пропорции. Фестиваль проводить круглосуточно и круглогодично.

Второе. Вы мудро предложили проводить фестиваль дуба. Однако с учетом опять же международной обстановки и санкций предлагаем расширить вашу инициативу и проводить фестиваль не дуба, а настойки «Горный дубняк», также круглогодично и круглосуточно. А чтобы Вам не было обидно, самому крепкому дубу нашей области предлагаем присвоить Ваше имя.

С большим к вам уважением, жители агломерации».

Последние слова я диктовал как в тумане, видно, сказывалось умственное напряжение. И сквозь этот туман услышал:

– Петрович, уводи деда, сам-то уже не дойдет.

Зато какое дело сделал!