Ракия в ночи

Нет, все-таки греки правильный народ, даром, что ли, православные люди. Такие замечательные вещи делают.

Я сидел во дворе на поставленном набок ящике, смотрел на зарницы дальней грозы и размышлял о греках. Мысли мои были порождены подарком внука моего любимого. Он давеча приехал из Греции и привез, как водится, подарок. Но не сыр этот ядовитый, не хамон, который с моими зубами не прожуешь. Нашел внучек чем порадовать старика – привез бутылочку тамошней самогонки – ракия называется, да не маленькую сувенирную, а нормальную, на пол-литра. Скажу, пусть и не патриотично, у нас на районе никто такую не гонит. Расчувствовался я, выпил почти всю, и уселись мы с внуком во дворе, на свежем после недавнего дождя воздухе. Каждый думал о своем, внук вдобавок еще ковырялся в своем планшете – он без этого никак не может.

Чудесное спасение флота НАТО

Однако после ракии меня тянуло поговорить.

– Вот по телевизору я слышал, что в Греции всё есть, правда, что ли?

– Во-первых, это не телевизор, а Чехов Антон Павлович сказал. А во-вторых – нет, неправда. В Греции, например, урбанизма нет. Ну, как мы его понимаем.

– Это то есть как? – теперь уже я ничего не понял.

– Просто всё. Сколько городов объездил, нигде урбанизма нет, вывески на магазинах и тавернах – все разные. Дороги, правда, есть, но вот вывески...

– Ну и ладно, – не стал тревожиться я, чувствовал, что исполняющий обязанности народного губернатора товарищ Радаев поостыл к этой идее, он теперь больше по агломерации. И бывший его заместитель товарищ Фадеев, брошенный на укрепление в Петровск, тоже за агломерацию будет, наверное, Алгай с Балтаем соединять. А у нас самих агломерация давно уже создана – Провальные тупики туда вошли, Поперечные переулки, Пахучие овраги и еще поселок Больших достижений. До того как там начальство побывало, звался поселок Запойной поляной. Так что и агломерацией нас не удивишь. И потому продолжил я расспросы про Грецию.

– Ты понимаешь, дед, был я на острове Крит, место курортное, пляжи да таверны. Улиток ел (я сплюнул в сторону), каракатицу (я сплюнул еще раз и сказал: «Тьфу на тебя»).

Внук, не обращая внимания на мои плевки, продолжал:

– А еще я видел корабли НАТО.

– Как?! – ужаснулся я. – И они в тебя не стреляли?

– А чего им в меня стрелять? Посмотрел я на них и поехал себе дальше в город Хания.

– Ты должен был чего-нибудь сделать, – убежденно сказал я, – диверсию какую совершить, даже рискуя собой, я бы как-нибудь прожил без тебя.

– Спасибо, дедушка родной, я, знаешь ли, пожить хочу. И потом, у нас разве война с НАТО, что, телевизор уже воюет?

Мне же было очень обидно, даже больно, что флот НАТО ушел безнаказанным.

– Мог бы хотя бы подплыть и написать чего-нибудь.

Внук заинтересовался:

– Чего написать? «Миру мир»?

– Ну не обязательно. Например – НАТЕ -...!

– Старый, эти же слова запрещены каким-то вашим надзором, – засмеялся внук.

Пришло мое время поставить его на место.

– Ты на своих Критах многое упустил, многое не знаешь.

– Ну тогда рассказывай, Шахерезада Петровна.

На это слово с хером я обиделся, но вида не подал.

Слово на букву «у»

– Наша любимая дума приняла закон (на самом деле это законопроект. – Ред.), что нельзя в доме матом ругаться.

– Обычный бред, – бросил внук в ответ.

– Ты не дослушал, там написано: нельзя в многоэтажных домах (опять путает Евдоким, написано: в «многоквартирных». – Ред.).

Внук молчал, видно, переваривал новость и не мог понять сакрального её смысла. Пришлось пояснить:

– А у меня-то дом одноэтажный и частный. Значит, я всё могу!

И для подтверждения я вышел на середину двора и заорал. Ну, вы понимаете, что я заорал. И тут же из-за забора откликнулась сноха Петровича:

– Дядя Евдоким! Ты что, совсем о...л, ... старый, будешь по ночам орать, я приду, и таких ... получишь.

Она могла, это я точно знал. Потому уже вполголоса сказал внуку:

– Вот видишь, у нас тут свобода.

Правда, если уж совсем честно, я не всё в новом законе мог понять. Совсем недавно разрешили гонять по дому жену или там тещу – ну кто под руку попадется. Но если при этом нельзя будет использовать народные слова, то смысл больше чем наполовину теряется. Бить можно, но объяснить, за что бьешь, – нельзя. Странно.

Погрузившись в размышления, я еще чуть хлебнул из предусмотрительно захваченной с собой бутылочки ракии. Мысли мои пошли по иному пути, и я сказал, даже и не внуку, а обращаясь в пространство:

– Великая все-таки сила в слове из трех букв. Даже сам Владимир Владимирович собирается свою программу из трех букв составить.

Пространство не отозвалось, но откликнулся внук:

– Ты ничего не путаешь? Именно из трех букв? По сути верно, именно на них нас и посылают, но проверить твои слова весьма желательно.

Я задумался буквально на секунду и с досады хлопнул себя по лбу – подвела память проклятая, а может, и заморский самогон специально память отшиб:

– Нет, конечно, не из трех букв, из трех слов! Я ошибся.

– Я так и думал, – откликнулся из темноты внук, – и я знаю эти слова. «Вы там держитесь». Или «Да, мы... – он на секунду замолчал, видно, вспоминая слово. – Да, мы охренели».

– Нет, не так! – закричал я, и из-за забора заливистым лаем ответила соседская собака. – Ты всё путаешь. Там первое слово на «с».

– Самодержавие? – переспросил внук.

– Опять нет, – возмутился я, – пойду в заветной тетради посмотрю.

– Не спеши, – остановил меня внук, – это я прикалывался, шутил то есть. Справедливость там первое слово, а последнее – доверие. А в середине что-то на «у», потому что помню, аббревиатура, сокращение то есть, – пояснил он. – Аббревиатура будет «суд».

– Какой суд? – забеспокоился я. – Кто посмеет?!

– Да не дергайся ты, дед, просто в середине слово на «у». Усердие, что ли, – протянул он с сомнением, – нет, кажется, не усердие.

– Услужение? – вступил я в игру-угадайку.

– Еще скажи «угодливость», рассуждаешь как либерал какой-то, – отверг мой вариант внук. И сам принялся перебирать другие слова на эту проклятую букву:

– Угасание, угнетение, употребление, удостоверение – это в смысле, что из КГБ.

– Упитанность, – опять встрял я, вспомнив недавно виденную фотографию сына товарища генерального прокурора.

– Ты с такими предположениями скоро штаб Навального возглавишь, – испугал меня внук. – Словом, ужас какой-то. А вообще хочу тебе сказать, что хреновую триаду придумали политологи, если мы с тобой – два неглупых человека – запомнить не можем.

(На самом деле вариант предвыборной программы В.В. Путина звучит так: «Справедливость, уважение, доверие». При этом кто кого должен уважать, – власть народ или, что скорее, народ власть, – не уточняется. – Ред.)

Здесь мог проезжать товарищ Сталин

– Ты завтра чем собираешься заниматься? – спросил я внука, прерывая затянувшееся молчание.

– Ничем, – коротко ответил он, – а что, помочь надо?

– Да, надо. Приходи к нам на митинг, будешь представлять творческую интеллигенцию.

– А что за митинг? – оживился он. – Давай рассказывай.

– Дело в том, что завтра в Четвертом провальном тупике мы будем устанавливать мемориальную доску. Знаешь, какую? «Здесь летом 1918 года по дороге на Царицынский фронт мог проезжать товарищ Иосиф Виссарионович Сталин». Мы тут сбросились, и Васька с Третьего тупика, который в «Ритуале» работает, на работе эту доску сделал. Так придешь?

– Ни за что! – неожиданно разозлился он. – И вообще, с какого хрена пришла вам в голову мысль славить этого людоеда?

– Вовсе и не людоед, а великий государственный деятель, – отбрил я его, – к тому же поступило указание. Не явное, понятно, но тот, кто в политике понимает, должен чувствовать исходящие от начальства эманации. (Эманация – истечение чего-либо откуда-либо. Откуда Евдоким знает это слово – нам неизвестно. Сами в шоке. – Ред.)

– Эманации, говоришь, – внук свирепел прямо на глазах, – и от кого они исходят, твои эманации?

Я на всякий случай отступил со своего ящика в сени, зажег там свет и достал заветную тетрадь. И прочитал: «Мне кажется, что излишняя демонизация Сталина – это один из способов, один из путей атаки на Советский Союз и на Россию. Показать, что сегодняшняя Россия несет на себе какие-то родимые пятна сталинизма. Мы все несем какие-то родимые пятна, ну и что?» Это сам Владимир Владимирович сказал. И еще добавил, что его родители товарищем Сталиным восхищались, как и миллионы советских людей. Это пока указание не дено... не дето... демо...

– Демонизировать, – подсказал внук.

– Вот-вот. А потом, как мы с мужиками думаем, придет указание или эманация прославить в веках товарища генералиссимуса. Вот мы и поспешили. И тебя зовем, чтобы приобщился.

– А скажи-ка, дед, – голос внука по-прежнему звенел от ярости, – не поступило еще указаний не демонизировать товарища Берию, или генерала Авакумова, полковника Рюмина. Ими ведь тоже восхищались миллионы советских людей.

– Нет, – твердо ответил я, – таких указаний пока не поступало. Я этих людей, кроме Лаврентия Павловича, не знаю, но придет указание, мы и их прославим.

– Как я понимаю, ничего не меняется в нашей стране. Так что готовьтесь, открыватели досок, сегодня ты в президиуме, а завтра на Колыме. Давно было написано: «Идут бараны в ряд, бьют в барабаны, шкуру для них дают сами бараны».

– Ты кого бараном назвал? – взвился я, но внук уже встал с ящика, на котором сидел, и только бросил через плечо:

– Это не я, это Брехт, – и ушел не прощаясь.

«Ишь, товарищ Сталин ему не нравится, надо будет написать куда следует», – подумал я, но потом решил все-таки не спешить, подождать немного, может, одумается.

На горизонте вновь засверкали зарницы, где-то далеко глухо прогремел гром. МЧС на сегодня штормового предупреждения не давало, значит, точно сейчас будет гроза. «Ничего, – усмехнулся я в темноте, – в заветной бутылочке ракии оставалась еще пара глотков. И еще у меня было. А завтра с мужиками укрепим доску товарищу Сталину, потом, понятное дело, обмоем». Жить становилось лучше, жить становилось веселее.