Забивака и другие герои

Оценить
Забивака и другие герои
Фото Матвей Фляжников
И под стать им народный губернатор Валерий Васильевич, простой такой, в курточке кожаной...

– Ты чего такой счастливый, аж светишься весь? – такими словами внук приветствовал меня, заглянув ко мне холодным октябрьским вечером.

Я не поспешил с ответом, посмотрел на него с видимым превосходством, потом лишь сказал, подчеркивая каждое слово:

– Я Радаева видел!

– Да ты что! – на минуту мне показалось, что удивление моего внучка какое-то фальшивое, но вида я не подал, а он продолжал:

– Живого?

– Да ты что говоришь-то?

Внучок пошел на попятную:

– Я имел в виду – по телевизору или как?

– Да как тебя видел – близехонько. Народный весь такой, простой – курточка кожаная, штаны синие, как у тебя, кеды...

– Наверное, кроссовки, – уточнил он. – И где же тебе, дед, такое счастье подвалило?

Мойва тоже рыба

Я рассказал, как утром в прошлую субботу сосед Петрович предложил поехать с ним и сыном на ярмарку на главную площадь. Уточнить надо, что разругавшись с Петровичем и другими мужиками на почве внутренней политики, я с ними потом помирился. Уже на почве политики внешней мы решили вместе дать отпор проклятым пиндосам, которые суют нос в наши дела. Ну вот и поехали на ярмарку. Петрович делся куда-то, а я по рядам ходил, смотрел, что и почем там продают.

– Колбасу не покупал? – с неожиданной тревогой спросил внук.

– Финансов моих на колбасу не хватает, – признался я.

– Вот и хорошо, – вдруг обрадовался внук, – а то лечили бы тебя сейчас, слышал – в нашей колбасе нашли свиную чуму?

– Американцы, наверное, подсунули, – предположил я, но внук только махнул рукой:

– Ты давай про Радаева рассказывай.

Я и продолжил:

– Иду, вдруг смотрю – идет наш Валерий Васильевич, простой такой, в курточке кожаной...

– Про курточку ты уже говорил, дальше-то что было?

– Один идет практически, ну, человек пять с ним, и эти – с фотоаппаратами. Походил, огляделся, к товарам приценился – все было дешево, и сказал... Я, жалость какая, тетрадь свою забыл и потому записать не смог, но смысл был такой, что по местной рыбе у нас все в порядке, теперь будем работать по мясу.

– Ага, фрезеровщиками по телятине, токарями – по свинине, – непочтительно перебил меня внук.

Ответил ему жестко:

– Я эту шутку еще в ФЗУ слышал, придумал бы чего поновее.

– Так ты купил себе чего? – спросил внук. – А то утомил уже своими похождениями.

– Тут понимаешь какое дело, я же с товарищем Радаевым рядом стоял, слышал, какую цену ему торговки называли – очень даже хорошую цену. А вот когда ушел он, я приценился, и вдруг все стало дороже. Но рыбу купил. Пожарить только не успел.

Полез в холодильник и показал ему миску с рыбой.

– Дед, так это же мойва. Она у нас не водится.

– И что? Мойва разве не рыба?

– Рыба, рыба, – примирительно ответил внук, – только у нас не водится.

Воспользовавшись моментом, я решил попросить его:

– Давай в Маркс вместе съездим.

– А что там делать? На провалы уличные смотреть?

– Да нет же, – досадливо возразил я, – там будут проводить фестиваль пива.

– Будвайзер, гиннес? – спросил непонятно внук, но я все же догадался, о чем речь, и ответил:

– Нет, местное.

Внук поморщился.

– И потом, – продолжал я гнуть свою линию, – там глава знатный. И фамилия у него, как ракета называется – Тополь.

– По-моему, тополь это дерево, – ответил внук. И я так и не понял, согласился он ехать на пивной фестиваль или нет.

В очках Эдгара Давидса

Тем временем чайник вскипел, я его на газе грел – так дешевле выходит. Внук все порывался мне электрический подарить, но я отказывался. Заварил чай – заварку внук с собой принес, сели за стол. Начал я издалека.

– Помнишь, ты мне статуи товарищей начальников подарил?

Внук, увлеченный чем-то своим, кивнул головой, а я продолжал:

– Нет ли там новых поступлений?

– А тебе кто нужен? Якунин или Сурков?

– Нет, мне волк нужен.

– Какой волк? Серый? – внук с удивлением посмотрел на меня.

– Ну что ты, такой... – я запнулся, подбирая слово, – такой отсталый. По телевизору же показывали, что сувениром нашего чемпионата мира будет волк.

– А-а-а, понял, только не сувениром, а талисманом. Ты лучше скажи, у тебя слово «волк» какие ассоциации вызывает? Не понял? Ладно, попробую проще. Вот слышишь – волк и хочешь продолжить, что скажешь?

– Ну что скажу? Волчара позорная, – совсем непроизвольно вырвалось у меня.

– Вот и я об этом. Ни в одной русской сказке нет хорошего волка, все они злодеи. То сожрут чего, то украдут. Даже в мультике «Ну, погоди!» волк балбес и тунеядец. А тут еще волк – футболист – босиком, но в очках. Почему в очках-то? Был такой голландский футболист Эдгар Давидс, он в очках играл, так у него зрение было очень плохое. А наш волк тоже слабовидящий? И кличка у него Забивака – что забил, на кого забил? Ерунда какая-то.

Я решительно пресек этот поток клеветы.

– Не смотришь ты телевизор и ничего не понимаешь. Знак нашей страны какой? Медведь! Он и у партии нашей тоже.

– Не очень симпатичный у вас тотем, – не преминул он вставить реплику, которую я не понял совсем. И продолжал свое:

– Сам знаешь – многие народишки в мире распустились, не слушаются нас. Да и внутри страны всякие, вроде тебя, голову поднимают. Вот и было придумано послать нашему русскому медведю усиление – направить волка ему на подмогу.

Внук посмотрел на меня, покачал головой и сказал – опять непонятно:

– Никогда не думал, каких зияющих высот может достичь наша геополитика.

Айсберги, Вайсберги, всякие там Райкины

Молча выпили по второй. Уточняю – по второй кружке чая, а не того, что пьют уважающие себя люди стылым октябрьским вечером. Подумав немного, я осторожно перешел к интересующей меня теме:

– А вот скажи мне, ты часто в театр ходишь?

– Хожу время от времени, смотреть-то особо нечего.

– Ну и как, много там педофилии, оскорблений чувств, других безобразий? Выступает ли там актер Панин?

– Нет, не видел там ничего такого.

– А режиссеров каких знаешь? – продолжал упорствовать я. – Вот Райкина, например, знаешь?

– Константина? Лично, понятно, нет. А так знаю. Театр «Сатирикон», в кино снимался много.

– Так вот – он дьявол!

Внук мой оторопел. Внимательно посмотрел на меня, спросил коротко:

– Откуда узнал?

Похоже, он совсем не следит за политической жизнью в стране. Пришлось просвещать:

– Великий патриот земли русской Александр Сергеевич Залдостанов так сказал...

– А-а-а, этот велосипедист, – как-то пренебрежительно отмахнулся он, но я продолжал:

– Да, именно так и сказал: «дьявол, соблазняющий свободой». ( Это я в заветную тетрадь заглянул.) И дальше там так – «эти райкины хотят превратить страну в сточную канаву, по которой текли бы нечистоты». Райкины-Шмайкины, – последние слова я уже от себя добавил.

Внук неожиданно поддержал меня:

– Это мы понять можем. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи.

(Несчастный наш автор в очередной раз не понял, что не поддерживает его внук, а троллит словами из «Золотого теленка». – Ред.)

Обрадованный тем, что нашел неожиданно единомышленника, я продолжил:

– Знаешь, к Араму Ашотычу племянник приехал, Рафик его зовут, молодой такой, образованный, на журналиста в ветеринарном техникуме учится. Так вообще всю правду про это рассказал, да так складно, что я тоже в тетрадь переписал: «Константин Райкин рижский еврей, который хорошо устроился по жизни через папаню по линии минкульта. Как артист он никто. Не нравится ему Сталин, пусть начнет с того, что откажется от папкиной квартиры, выданной еще Хрущевым». (На самом деле это слова креативного директора LifeNews Рубена Зарбабяна. – Ред.)

Внук как-то даже ссутулился, поник, а потом тихо так сказал мне:

– Ты знаешь, дед, мне все чаще кажется, что артист Панин с собакой (я густо покраснел) не такой уж и подонок. Есть похлеще.

Если будет мешать

Чая больше не хотелось, а ничего такого у меня не было – не держатся у меня запасы. Просить у внука деньжат на это дело я стеснялся. Дабы умалить душевное дрожание, я решил заняться воспитательной работой.

– Вот ты почему обо всех плохо думаешь, знаешь это?

– Я не плохо думаю, – тут же ответил он, – я критически мыслю.

– Мыслитель выискался, – осадил я его, – а работать ты когда будешь?

– У тебя с памятью плохо, старый? Я же тебе сто раз говорил – я фрилансер на удаленном доступе.

– Это ничего не значит! Мы, простые люди, считаем, что ты тунеядец, который за наш счет живет и за наш счет в поликлинику ходит.

Похоже, внук не собирался спорить со мной. Ответил только:

– Меня в твою поликлинику на веревке не затянешь, нужно будет – в платную схожу, за свои, а не за твои.

– Все равно тунеядец, и скоро с тебя налог будут брать по двадцать тысяч, – от огромности этой суммы мне самому страшно стало.

Однако не так просто было пронять собеседника моего.

– Надо будет – заплачу, не такие уж и большие деньги, а будете доставать – уеду совсем, – повторил он свою давнишнюю уже угрозу.

– Уехал один такой, – разозленный его равнодушием, я перешел на повышенные тона. – Не уедешь, а будешь на общественных работах, это, если по-старому – на химии. («Химия» – распространенное в СССР с середины 1960-х годов название принудительных работ. – Ред.)

Он наконец-то проявил интерес к нашему разговору:

– Это кто же придумал, дума, что ли, твоя?

– Один видный политик придумал, – отвечал я быстро, потому как записано это было в моей заветной тетради. – Опёнышева Светлана Владимировна, товарищ советник губернатора Ульяновской области.

– А-а-а, – отмахнулся он рукой как от мухи назойливой, – нет никто и звать никак. Но вдруг оживился:

– Подожди-ка, а что товарищ твой Опёнкина...

– Опёнышева.

– Пусть так. Они что, уже создали двадцать пять миллионов рабочих мест, как обещал их вождь товарищ Путин? Я что-то не слышал. Нет, я понимаю: денег нет, экономику до ручки довели, но почему люди должны за их чудачества – это я мягко сказал – платить? И потом, эта мадам Опёнышева, она когда-нибудь Конституцию читала? Там, между прочим, написано: «Труд свободен. Каждый имеет право свободно распоряжаться своими способностями к труду, выбирать род деятельности и профессию. Принудительный труд запрещен».

– Откуда ты это вольнодумство взял? – переспросил я.

– Из Конституции Российской Федерации, статья 37, – с каким-то, я бы сказал, вызовом ответил он.

– Сейчас времена трудные, – отвечал я, – надо будет – отменим твою Конституцию совсем, если будет мешать.

– Это я давно уже понял, – сказал он печально.