Юля Цветкова: Я не бизнес-леди, я ремесленник

«Цветкова, и как тебе не страшно?!» – эта мысль крутилась у меня в голове, пока я топала из ее только что открывшейся «Кашеварни» в редакцию. («Кашеварня» – это новый проект Юли Цветковой и ее мужа Олега Русанова – место, где можно попробовать полезный русский фастфуд.) Экономика плохая, общепит проседает, Саратов мало кому кажется перспективным городом. Если ты молодой и активный, ноги в руки – и двигай покорять какую-нибудь столицу, – так же все думают. Как, ну как в таких условиях ты решаешься на то, чтобы открыть очередное заведение, в котором опять обходятся без продажи алкоголя? Собственно, и на открытие первого в Саратове тайм-кафе тоже надо было решиться. Где ты, хрупкая девушка, берешь в себе силы на проекты, при этом еще и стоишь в пикетах и не боишься появляться на сходах в поддержку очередного политзаключенного? Я включила редакционный компьютер, открыла Facebook и написала ей: «Юля, давай сделаем интервью?»

Мы встретились в ее «Кашеварне», я буквально оторвала хозяйку от кухни, а пока мы разговаривали, рядом со мной появилась коробка с горячим ячменем и овощной начинкой: угощайся.

– Ты почему ушла из журналистики?

– То, чем я занималась после университета, строго говоря, журналистикой и не было: я была редактором журнала фитнес-центра World Class. Мы делали контент для определенной аудитории. Работать мне было интересно: каждый день творчество, съемки, интервью, общение с журналистами и рекламодателями – людьми, которые владеют своим бизнесом, увлеченные, которым есть что рассказать. Но это было не то, о чем я мечтала в 15 лет, когда выбирала себе профессию.

– А о чем ты мечтала?

– Я думала, что я буду полезна обществу, буду влиять на него, вникать в суть вещей. У меня был долгий период, когда я училась, работая в профессии: была внештатником, младшим корреспондентом, писала новости, ходила на мероприятия, на которые никто не хотел ходить. Это был вход в профессию, нормальный и естественный. Но дальше, так уж сложилось, я не пошла. Идеальная картинка для меня была бы такой: ты выпустился из универа, снимаешь в Москве однушку напополам с соседкой и с утра до ночи бегаешь по заданиям для «Русского репортера» или для другого издания, для которого приятно бегать. Но я до этого этапа дорасти не успела: в начале пятого курса мы с Олегом поженились. А в World Class как раз искали редактора журнала, я дерзнула и сказала – а давайте я! И они в меня поверили.

К тому же в Саратове не так уж много было изданий, куда хотелось пойти – в «Газету недели» хотелось, но там был уже укомплектованный штат, своих инфоповодов у меня было мало, и я была вне контекста общественно-политической жизни города.

– А сейчас ты в контексте?

– Сейчас я на фейсбуке. И весь мой контекст оттуда. Но, к счастью для меня, я не знаю, кто такой Сараев. Поэтому не могу сказать, что я в контексте, хоть и понимаю, что сегодня я бы быстро с этим справилась. Другой вопрос, что я больше не хочу с этим справляться.

– Несмотря на то, что ты не в контексте, я тебя или вас с Олегом вместе периодически вижу на каких-то пикетах, или встречах в поддержку политзаключенных. Зачем это лично тебе нужно?

– Мы ведем не слишком (мягко говоря) активную общественно-политическую жизнь. Но если куда-то выходим, то из ощущения личной необходимости. Если останусь дома, будет стыдно. А еще из надежды, что однажды, выйдя на улицу, сможем что-то изменить, в любом смысле этого предложения.

– Ты говоришь, что в World Class ты дерзнула пойти? То есть тебе было страшно, но ты набралась здоровой наглости?

– Ага. Я всегда так делаю – иду туда, где мне страшно. Но когда ты учишься в «тринашке» (ФТЛ № 1. – А.М.), то страх тебя уже не смущает. Тебе кажется нормальным жить со страхом, что ты сейчас обломаешься. И вот с этим ощущением – что возможен полный провал – я туда и пошла. Но мне там здорово помогали – и издатель журнала Вероника Макарычева, и предыдущий редактор Люся Тугарина. Это был очень насыщенный, очень красочный период в моей жизни. Но это не было созидание в том смысле, как я его понимаю. Когда ты занимаешься своим делом, то ты каждый день что-то создаешь своими руками, физически, и при этом играешь не по чужим правилам, а по своим.

– Тебя не устраивало играть по чужим правилам?

– Просто мы с Олегом поняли, что когда у нас будет свое дело, нам будет еще лучше. Это не пожаротушение, это развитие. «Дружба» так и появилась – из желания сделать самим какое-то досуговое место. С учетом, что мы ничего не понимали в системе общественного питания, но гуманистический порыв у нас был.

– Самое страшное, с чем тебе пришлось столкнуться?

– Не буду нагнетать. Это удивительно, но к нам никто из надзорных служб пока не приходил. Для меня страшно другое. Вот ты делаешь ремонт своими руками: мебель собрал, расставил, технику запустил, вытер – всё, ты готов, принял первых гостей. Первый день закончился, ты думаешь – как классно! Мы открылись. А потом ты ложишься спать и понимаешь, что все только началось. Что дальше тебе нужно сделать так, чтобы у этого организма был кислород, то есть денежный поток. Что ты отвечаешь перед людьми, которые у тебя работают. Запуск проекта – это что-то вроде совмещения олимпиадной задачи по математике с ремонтом дома – физическая работа плюс интеллектуальная, и это классно. Но это еще не ответственность. Ответственность начинается тогда, когда ты даешь людям работу и начинаешь платить зарплату. И отвечаешь за то, чтобы доход был каждый день. Мне вот это сложно.

Зато могу сказать, что открытие «Кашеварни» убило во мне перфекциониста. Мне всегда казалось, что делать надо все хорошо сразу, чтобы никаких хвостов не было. А оказалось, чтобы удержаться физически и психически на плаву, тебе нужно сделать необходимый минимум, остальное отпустить и периодически доделывать, доделывать, доделывать... Поэтому мы открылись, мы живы. А теперь у нас впереди еще огромная работа, для того чтобы привести это в идеальный вид.

– Почему общепит? В стране сейчас не самая лучшая экономика, и первое, что у нас проседает – это общепит.

– Ты знаешь, банки тоже так думают. Поэтому они перестали давать кредиты ИПэшникам, особенно ИПэшникам, которые занимаются общепитом. Они открыто этого не скажут, но это так. Но мы уверены в том деле, которое делаем. Оттого, что в стране кризис, есть никто не перестанет. Когда люди перестают есть, это называется не экономический кризис, а голод. И я думаю, что любой бизнес закончится гораздо раньше, прежде чем голод начнется.

– Тяжело быть женщиной в бизнесе?

– Я не думаю, что я бизнес-леди или что я вообще занимаюсь бизнесом. Мы ремесленники. Бизнесмены – те, кто занимается интеллектуальным трудом, кто думает о развитии. Их работа в том, чтобы развивать продукт. А мы сейчас, и в ближайшие полгода точно, будем продукт создавать. Может быть, будет какой-то момент, когда мы скажем: да, вот нормально, мы бизнесмены. А сейчас какой из меня бизнесмен, если я раму для меню своими руками собирала, вместо того чтобы план продвижения написать. Так, кустарь какой-то.

– Я слышала, что вы с Олегом собирались уехать из страны. Почему хотели и что вас остановило?

– На самом деле мы не хотели уехать. Мы хотели попробовать пожить год в другой стране. Конкретно – в Германии. Это не был план «собираемся и валим». Мы хотели поучаствовать в волонтерской программе немецкого правительства Bundesfreiwilligendienst («Федеральный добровольный год»), когда ты работаешь год на благо общества. Там невероятный список организаций, предлагающих работу: интересные – вроде Берлинского зоопарка, не очень интересные – вроде дома престарелых где-нибудь за городом. Но мы были готовы на всё. Нам хотелось кардинально изменить жизнь. Но уехать не смогли по семейным обстоятельствам.

– Будете пробовать позже?

– Теперь этот поезд ушел. Придумать схему, по которой без нашего присутствия будут работать два заведения, мы не можем. И к тому же тот новый опыт, которого мы хотели, мы уже получили.

– У тебя такое лицо делается... Тебе это тяжело дается?

– Я даже скрывать не буду. У меня часов шесть сна, часов 14 работы, душ и прогулка с собакой. И так уже, наверное, два месяца. Я, наверное, как мама в первые два месяца материнства: «Я тебя очень люблю, но я хочу поспать». Если ты сейчас спросишь о моих целях в жизни, я тебе честно отвечу: у меня сейчас одна цель – выспаться!

– Понятно, ты уезжать не хочешь. Но что тебя здесь держит?

– Да ничего не держит. К нам на днях приезжал наш товарищ, сам из Саратова, но живет в Питере, художник. Спрашивает: «А чего у вас нет ни одного нормального книжного магазина? Ну, такого, чтобы книги издательства «Стрелка» там продавались». А я ему – а зачем здесь книжный? Все умные люди уехали уже, вы себе в Питере и Москве книги купите, а нам книги не нужны. Нам «Магнит косметик» нужен. (Смеется.) Конечно, можно собрать вещи и уехать в какую-то цивилизацию, где все хорошо. Но прикол в том, что ты не будешь иметь к этому никакого отношения. Это все не твое. Это не ты сделал. Это не плод твоей мысли, не плод твоих трудов. То есть, конечно, человек создан для счастья. И я не сторонник теории, что где родился, там и сгодился, нет. Но с другой стороны, вариант приехать в ту же самую Германию и сказать: ну все, наконец-то у меня все хорошо, вокруг меня прекрасное общество, – это немного читерство.

– Читерство?

– Это когда ты играешь в компьютерные игры и не сам уровни проходишь, а пользуешься кодами. Мне кажется, что это не совсем то.

– А здесь – то?

– Здесь, в смысле в России? Кому нравится жить в России? Мне кажется, никому.

– Мне нравится. Просто мне хочется, чтобы в России было все немножко более для людей, чем оно есть сейчас.

– Ну да, чтобы Россия была такая, какой мы ее хотим видеть, как мы ее себе придумали. Конечно, мне тоже хочется.

– А каким бы ты хотела видеть Саратов?

– А проблема же не в городе. Мне в городе все нравится. Мне не нравится городская власть.

– Но ты же не знаешь, кто такой Сараев?

– А какая разница, кто он такой, кто такой Грищенко? Я вижу последствия: за последние десять лет город деградировал, он разрушен: разрушены дома, дороги, коммуникации. Что десять лет назад в Саратове было реально лучше, чем сейчас. Они все почему-то называют себя хозяйственниками. При этом у них в домах, на предприятиях, которые были ими приватизированы, наверняка же есть уборщицы и завхозы, которые следят за чистотой и порядком. Но в городе почему-то никто за этим не следит. Именно поэтому город в совершенно невозможном состоянии. Сейчас, перед выборами, кто-то дал денег, чтобы они дыры здесь замазали, они их замазывают. К сожалению, кто-то даже в это все поверит и за них проголосует, наверное.

Мне много не надо – чтобы кран не тек и чтобы чисто было. Знаешь, я на этот счет успокоюсь, когда увижу, что просто процесс пошел.

Я не могу сказать, что мне в Саратове чего-то не хватает. Книжек не продают? Так есть же «Лабиринт» и «Озон». Мы в городе на той стадии развития, когда нам не книжных шопов не хватает. Нам не хватает каких-то капитальных вещей. Например, чтобы вода из крана текла хорошая, чтобы ее прямо из-под крана можно было пить.

Для меня в этом смысле мой папа – пример. В 90-х, когда Городской парк был клоакой и пристанищем бандитов, папе поступило предложение, от которого он не смог отказаться – стать его директором. И он там начал постепенно приводить все в порядок, начиная с того, чтобы там по вечерам просто фонари горели. А через несколько лет они завезли туда белочек. Дело в том, что белок папа в первый раз увидел в городском парке Варшавы – когда он был маленький, они с родителями какое-то время жили в Польше. И ему так понравилось, что он мечтал о том, что в саратовском горпарке тоже когда-нибудь будут жить белочки. Вырос и привез. И сейчас это часть городской культуры. И мало кто помнит, что было такое время, когда белок в горпарке не было. Вот я за это. Хотя, конечно, с другой стороны, такой путь отнимает у тебя возможность жить в идеальном мире, где воду можно пить прямо из-под крана, прямо сейчас.

– Ты тоже хочешь сделать что-то подобное для Саратова?

– Целей у меня нет. Но если бы «Кашеварня» разрослась даже не как сеть кафе, а как система питания, состоящая из точек и ларьков, то мы могли бы влиять на пищевые привычки. Мне было бы очень приятно знать, что кто-то лишний раз поел кашу.

– Лично у меня в прошлом году было такое чувство, что ты хочешь посадить весь город на свою диету – помню тебя на всех посиделках с личным контейнером.

– Это не очень диетическая еда. У тебя в коробке калорий 500 точно есть. Но если говорить про мои желания, то мне бы очень хотелось менять пищевые привычки не с точки зрения здоровья, а с точки зрения культуры. У нас в области такое богатство на самом деле! Мне что нравится в Европе – там у каждой земли своя кухня, свои продукты, свои рестораны, которые готовят только из этих продуктов. А у нас – в городе как бы на Волге – нет ни одного рыбного ресторана, чтобы на берегу, чтобы тебе там рыбу на углях пожарили. И это очень странно. У нас в регионе столько полей, засеянных злаковыми, а мы кашу не едим. То есть мы ее едим, но это, наверное, самая неинтересная часть дневного рациона. Или вот еще – у нас достаточно длинный и благоприятный сельскохозяйственный сезон, но при этом в Саратове нет культа местных овощей. Хотя это как раз то, что могло бы наполнить смыслом такой запыленный разваливающийся город.