Попытка бунта на Провальных тупиках

Почитай с середины лета я один остался. Внук укатил-таки отдыхать. Я его останавливал, говорил, мол, международная обстановка очень сложная, в Турции вообще черт-те что творится. «Не в Турцию, так в Грецию», – рассмеялся он и укатил. Понятно – с Юлечкой своей распрекрасной. И тут же я понял, что такое одиночество, в семьдесят почти лет. Конечно, вечером можно выйти ко двору, посидеть с мужиками, только уровень их идеологической подготовки был невысок. Во всяком случае, до моего не дотягивал. Ну а день весь проводил дома. Как встану с первыми лучами в пять утра, когда солнце в окно лупит, так почти и до вечера. Понятно, что товарищу Олегу Васильевичу Грищенко, начальнику нашего города, нравятся ранние подъемы. Он так и говорит: чем раньше встанешь, тем больше для народа сделаешь. Спасибо ему.

В палату дедушке

Мне, старику-патриоту, чем заняться? Двор свой я не убирал, потому как надеялся, что уберут за меня. Ведь есть же программа благоустройства дворов, и за нее сам Николай Васильевич Панков отвечает. Не может же он не знать про меня, про мои заслуги на ниве воспитания правильных взглядов. Я надеюсь, что все-таки приедут ко мне и подметут, мусор соберут. Картошку, что мы с внуком сажали весной, я запустил, посохла она, а по сухим стеблям ползали жуки до боли знакомой окраски. Нет, конечно, одно дело у меня было, можно сказать, государственной важности дело, но об этом я пока промолчу.

Кое-как промыкался до обеда. Посмотрел телевизор – ничего нового. Товарищи Рогозин, Мединский и другие никаких ценных указаний не давали. Товарищ Захарова разоблачала украинских и заокеанских врагов и поучала их как жить – и это все было обычно. Короче, сделал себе три бутерброда с хлебом, пообедал и лег спать. Тем более что недавно, как я слышал, поступило распоряжение, что все правильно мыслящие люди должны днем спать – с тринадцати до пятнадцати часов. Тут и началось. Сосед, не Петрович, а Витька, что с другой стороны, принялся учить жену, как щи варить. Та – в крик да слезы. Армяне с соседней стройки тут же принялись болгаркой пилить какое-то железо. Тихий обычно пес Пират как начал брехать, так и не успокоился потом еще часа три.

Что же такое деется, с горечью подумал я, никто никого слушать не хочет. Ведь сам народный губернатор предложил, Александр Соломонович поддержал, а никто не слушается? Мне вообще идеи Валерия Васильевича все нравятся, особенно чтоб после девяти вечера не шуметь. Я бы вообще весь шум запретил, музыку, мотоциклистов, девок этих. Каких девок? – вправе спросить читатель. И я отвечу – тех девок, о которых говорил соратник Александра Соломоновича по палате товарищ Крупин Андрей Иванович. Так он недвусмысленно сказал на сходке общественной палаты: «В последнее время ночью в городе слышны женские крики: «Халява, приди!» Что это такое?!»

Тут ведь вот какое дело – товарищ Крупин слышит, как девки орут, а я нет. Поначалу думал, это от возраста – кто помоложе – тот слышит, кому это дело без надобности – тот не слышит. Однако потом догадался в чем петрушка: просто девки ближе к центру собираются и там орут. Здесь-то какой толк орать?

Поразмыслив немного, я решил написать письмо. Кому – понятно. О чем? О Витьке этом окаянном, об армянах с болгарками, о злонамеренном и брехливом псе Пирате. Сомнения были – отродясь не писал я писем, но решился: времени-то у меня вагон. Разгладил лист бумаги, дату поставил, а потом вдруг как-то само собой дело пошло. Да что там пошло – полетело! Многие слова помимо моей воли на бумагу выскакивали.

«Милый дедушка Александр Соломоныч! – начал я. – И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с днем рождения Чернышевского и желаю тебе всего от господа бога. Сделай так, чтобы днем не шумели, да еще бы пенсию прибавили. Буду за это самое тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, все равно как за мамку.

Пожалей ты меня, сироту несчастную, – отчего-то писал я, – а то кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Сергею Рудольфовичу, Дмитрию Викторовичу».

Заклеил конверт и стал думать, как лучше сделать: почтой сейчас отправить или через дней десять самому отнести. По времени одно и то же будет.

Задание государственной влажности

Пока писал письмо, чая выпил стакана три или четыре. Часть воды, понятно, потом на лысине выступила. Но не вся. Я посмотрел на ходики – пора. Одернул занавеску, взглянул в окно: чужих вокруг не было. Взял стеклянную банку, посмотрел на свет, вроде чисто, сунул банку в карман и направился в туалет. Перед дверью еще раз огляделся – никого. Где-то в небе стрекотал вертолет, но туалет стоит под раскидистым вязом – с воздуха меня не засечь. «Пора», – решил я и открыл дверь. Запер ее за собой, хотя и не было никого во дворе, на крючок, из гвоздя гнутый, он бы вряд ли остановил врагов. Но таковы были полученные инструкции. Справил малую нужду в банку, потом отодвинул на задней стене доску и, обжигая руки крапивой, поставил банку в условленное место. Пошарил рукой и отыскал другую банку – уже пустую. Обида кольнула меня: я отдал тару из-под кабачковой икры, большую хорошую банку (да и икра была ничего), а мне вернули банку майонезную. «Значит, так надо», – одернул я себя. И опять, оглядываясь и озираясь, я пробрался к дому, вроде бы никем не замеченный.

Только не подумайте, что ваш Евдоким совсем с ума сошел на почве патриотизма. Вовсе нет. Просто недавно меня и других ответственных мужиков правильного образа мыслей собрали в одном месте. Рассказали, что нам надо делать. Но зачем – не сказали, это, мол, государственная тайна. Только начальник их пошутил: «Даю вам задание государственной влажности». А другой серьезный мужчина, думаю, заместитель по воспитательной работе, толкнул перед нами небольшую речь по бумажке. Я запомнил, что если мы все правильно будем делать, враг не сможет расколоть наши ряды, внести сумятицу и опорочить честные имена. Чьи имена – он не сказал, а мы и не спрашивали, понимали, что нельзя.

До вечера я выполнил специальное задание еще два раза.

Типичный представитель мафии

Тут надо сказать, что вечера как такового у нас нет. Еще и жара не спала, а уже темнеет. Но, как я уже указывал, это сделано для того, чтобы у Олега Васильевича Грищенко и других ответственных руководителей было с утра больше времени для совершения добрых дел. В общем, смеркалось уже, когда я решил пойти на наши вечерние посиделки. Собирались мы у соседнего двора, там в землю была врыта скамейка, кривоватая, но прочная. Те, кому мест на лавочке не хватало, рассаживались на ящиках, которые мы брали у магазина Арам Ашотыча. Правда, Арам Ашотыч наказывал, чтобы ящики потом назад относили. Мы так и делали. Для справедливости надо сказать, что я на ящиках ни разу ни сиживал – из-за уважения к моей политической позиции мне всегда уступали место на лавке. Обычно я брал с собой сто рублей, бывало, мы с мужиками сбрасывались. Но не в этот раз – надо задание выполнять, нас строго на этот счет предупреждали. Еще захватил с собой заветную тетрадь, вдруг у кого из мужиков возникнут вопросы по политической части.

Когда я подошел, все наши были уже в сборе. Да и остальные подтянулись, даже тощий вертлявый Санек и старик Матрасов. Санька я недолюбливал: он все хотел прослыть умным. А еще всегда твердил, что его племянник уехал навсегда в испанский город Барселону и зачем-то этим гордился. Мой дорогой внучок тоже норовил податься в дальние края. Случись такое горе, я бы этим никак не гордился. Старик же Матрасов даже в нашей компании слыл человеком ограниченным, несмотря на то, что все время смотрел телевизор. Недавно он как-то, правда, под хмельком, заявил, что Эрдоган – это сирийский город и его надо бомбить. Ну, в общем, вы поняли.

Только заняли мы свои места, как появилась старуха Морозова – старая склочная ведьма.

– Расселись тут, все вокруг заплевали, сидите тут часами, воду в ступе толчете, лучше бы делом занялись. Бездельники. А ты, Евдоким, постарше будешь, чего с ними связался, с тунеядцами?

Я не стал отвечать этой карге, только смерил ее взглядом, пусть знает свое место.

– А сама-то, старая, часом не переработала? – спросил кто-то из нашей компании.

– Я хоть и тридцать лет на пенсии, но работаю, почитай, каждый день, не то что вы, – строго отчеканила Морозова и пошла дальше по своим делам.

– Где ж она работает? – спросил я своих товарищей.

– Ты, Евдоким, оторвался от коллектива, совсем не живешь интересами нашего поселка, – поддел меня Петрович.– Старуха Морозова почти каждый день стоит на трамвайной остановке и торгует семечками, а летом и огучиками со своего огорода, укропом и прочей дрянью. Трамвай, мать его, давно уже не ходит, но место все равно людное...

– Мужики, – остановил я его, – вы знаете, кого сейчас видели? Нет, это не старуха Морозова, это мафия!

– Евдоким, мы тебе сегодня наливать не будем, – это вертлявый Санька влез в разговор, – ты перегрелся, Евдоким.

Я отвечать не стал, только посмотрел внимательно, потом достал заветную тетрадь и, хотя темновато уже было, прочитал: «Нелегальные торговцы зачастую являются представителями этнических группировок и пожилые люди. Мы внимательно изучили их деятельность. Порядка 80 процентов бабушек, торгующих у метро продуктами питания, работают на организованные преступные группировки».

– Это кто сморозил, кто додумался? – загалдели мужики.

– Не сморозил, а сказал, – осадил я их. – Товарищ Цветков Антон Владимирович из Общественной палаты Российской Федерации. Сам, правда, не служил, но руководит организацией «Офицеры России».

– Тогда точно голова, – согласились мужики.

Тут вам не Барселона

Помолчали. Потом кто-то спросил:

– Куда это старуха Морозова на ночь глядя направилась?

– В больницу, к Андреевне.

– А с этой что?

– Да поехала днем в город, вот ее в автобусе кондратий чуть не хватил от жары.

– Не может быть! – пылко возразил я. – Народный губернатор Валерий Васильевич распорядился в автобусы поставить кондиционеры.

– Так ты не знаешь, что дальше было? – удивился Петрович. – Ты телевизор местный не смотришь, что ли? Короче, слушай тогда. Распорядиться-то твой Радаев распорядился, а министры выполнять не стали.

– Как не стали? Молча?

– Нет, не молча, журналистов собрали и объяснили им, что от кондиционеров никакой пользы нет, а есть только вред. Маленькие дети простудиться могут. И вообще, автобус каждые пять минут останавливается – так что, кондиционер будет улицу холодить?

Кто-то еще, не видимый в темноте, вступил в разговор:

– Заместитель министра, фамилия Балазин, Балакин, как-то так, вообще сказал, что если в автобусе градуса на три-четыре жарче, чем на улице, то это нормалек. Потом сел в машину с кондюком и уехал.

– Гад! – кто-то воскликнул зло, и было непонятно, в чей адрес это сказано.

– А вот в Барселоне во всех автобусах есть кондиционеры, мне племянник рассказывал, – понятное дело, то Санька был.

Но его не поддержали:

– Вот и вали в свою Барселону.

Петрович рассудительно сказал:

– Все ясно, мужики, все эти чиновники, Балазнин или как его, они все автобусные маршруты крышуют, копеечку с них имеют. Что же он будет из своего кармана вынимать, чтобы тетка Андреевна с комфортом в прохладе ездила?

– Отовсюду сосут,– поддержал Петровича старик Матрасов, – когда только насосутся.

Тут такой галдеж поднялся! Кто-то орал, что третий день газа нет (это и вправду было), что вода только тоненькой струйкой идет и то по ночам. Не понимали они сложности теперешнего момента в окружении врагов и нападок на наших спортсменов. Кто-то – в темноте я не узнал его – вообще стал призывать пойти и перекрыть дорогу.

– Да что толку! По той дороге уже год никто не ездит, потому что разрытая вся. Трамвай пойдем остановим!

– Где ты его видел, этот трамвай?

Понятно, настроение этой компании мне совсем не нравилось. Я понимал, что с подачи американского госдепа идет подготовка к бунту. Подумал, может, позвонить куда, например, в ту контору, где нам банки выдавали, они же всем занимаются. Но не стал. В спор вступать тоже не стал. О другом я думал. Недавно народный губернатор сказал, что саратовцы должны слиться друг с другом. А где это лучше всего сделаешь? Ясен пень, в автобусе. И кондиционер здесь только помеха. (На самом деле В. Радаев в агитационном ролике призвал «объединить каждого жителя города и области». С кем объединить – указано не было. – Ред.)

И еще была у меня одна мысль. Перед самым уходом я записал в заветную тетрадь другие исторические слова Валерия Васильевича: «На данный момент в России возрастают внешние негативные вызовы». А следом он добавил: «В этом году мы собрали миллион двести тысяч тонн зерна».

Должна же быть какая-то связь, но я ее не улавливаю. Я попрощался с мужиками и пошел домой думать, где в каком месте в нашей матушке России произрастают внешние политические вызовы? Не на наших ли Провальных тупиках, чему я только что был свидетель? На душе было тревожно.