В тени кладбищенских берез

Нет, не дает мне внук покоя. В воскресенье пришел и говорит: «Собирайся-ка, дед, на кладбище поедем. Бабушке годовщина, надо могилку прибрать». Я, честно говоря, не ожидал от него ничего такого. Да и времени прошло столько, что я уж день тот прискорбный и не помню. Помню только, что весна была. Собрались быстро. Что-то нужное у внука с собой было: лопатка, банка краски-серебрянки, кисти. А я положил в пакет перво-наперво заветную тетрадь. Потом достал из заначки бутылку работы местных мастеров, луковицу, полбуханки хлеба и яйца, вкрутую сваренные. Короче, все, что дома было.

Печаль по великому русскому искусству

Прибрались мы быстро, траву подергали, памятник – где облупился – подкрасили. Постояли, помолчали.

– Теперь, – говорю, – по христианскому нашему обычаю надо бы и помянуть.

– Ладно, пошли в кафе, – легко согласился внук.

– Нет, это не по-русски будет, надобно здесь присесть где-нибудь. У меня все с собой, – я выразительно тряхнул пакетом.

У соседней могилки столик был вкопан и две скамеечки. Над ними березки склонились. Там и устроились. Я все на столе расставил, никого не опасаясь – на кладбище ведь можно. Внук взял бутылку, посмотрел сквозь нее и сказал недовольно:

– Мутное какое-то зелье.

– Нормальное. Еще никто не помер, свои люди делали.

Разлил по пластиковым стаканчикам. Свой махнул разом, луковицей занюхал, корочкой закусил. Внук отпил глоток, поморщился:

– Да, не «Джонни Уокер», – после чего, глядя на весенние березки, неожиданно выдал: – Мне грустно и легко. Печаль моя светла... Не грусти, дед, – уже обращаясь ко мне, – столько лет прошло...

– Не от этого тяжело у меня на душе, внучок мой дорогой.

– Что же печалит тебя?

– «Евровидение» вот проиграли. Как жить теперь – не представляю. Надо будет бороться.

– И каким же образом? – осведомился внук, выражение печали пропало с лица его, а появилась обычная ироническая ухмылка всезнайки и Фомы неверующего сразу. – Ну, давай-давай, дед, что уже предприняли борцы с мировой закулисой?

– Петицию я подписал. Так, мол, и так, требуем признать русского певца чемпионом мира по пению, а украинскую девицу лишить всех наград и запретить ей петь.

– Круто! – восхитился внук.– А как же ты подписал, если петиция только в интернете была?

– Так ко мне домой пришли. Видно, как к почетному патриоту. Бумагу дали подписать и взяли сто рублей – на почтовые расходы.

– Опаньки! – удивился внук. – Дал?

– Дал, конечно, и мужики все подписались. Нам для великого русского искусства ничего не жалко. Даже по сто рублёв.

Внук внимательно смотрел на меня, словно изучая.

– Великого, говоришь, русского искусства, говоришь? Так слушай. Первое: на сто рублей вас развели какие-то жулики. Второе: петицию, которую в интернете подписали, реально отправили руководству «Евровидения». И знаешь, что они сказали?

– Что?

– Те, кто сомневаются в итогах конкурса, могут пересмотреть его еще раз.

– Еще чего, там девки полуголые прыгают, мужики какие-то вовсе не мужики, а эти... гели.

– Геи, – поправил он меня. – А Серега Лазарев тебе сильно нравится? Могу диск подарить.

Я замолчал, вспоминая, кто же это такой. Еще мне очень жалко было сто рублей.

Самое правдивое в мире

Долго сидели и долго молчали. Внук думал о чем-то своем, я жалел сто рублей. Потом решил задать вопрос, который давно интересовал меня. Но начал издалека.

– Скажи, ты же в Венеции был?

– Ну, был.

– И какие там достопримечательности?

Внук удивлено посмотрел на меня, задумался на секунду и начал перечислять:

– Площадь Сан-Марко, Дворец дожей, гондолы...

– Что-что? – перебил я его. – Какие такие гондолы, мог бы здесь не выражаться!

– Темнота деревенская, – тут же обидел меня внук. – Гондолы – это лодки такие по каналам венецианским плавают.

– Пусть будут лодки, а вот скажи, не встречал ли ты смелых борцов за свободу Венеции, членов парламента Веницейской республики?

– Венецианской, – поправил он меня. – А, понял, ты об этих болтунах. Так знай, дед, Венецианскую республику разогнал Наполеон Бонапарт еще в 1797 году. А те, кого ты зовешь смелыми борцами за свободу, – кучка болтунов, вроде нашей общественной палаты. Теперь они, думаю, за небольшие деньги...

– За сто рублей? – напрягся я.

– Денег там побольше будет, не сомневайся. Так вот, эти красавцы изображают европейскую оппозицию санкциям против России. А ты откуда о них узнал?

– Так по телевизору все время говорят. На РЕН ТВ рассказывали...

– Ах, РЕН ТВ! Не смотрю я его. И потому скажи: правда, что там был такой сюжет, как сорок лет назад самка снежного человека унесла в лес секретаря райкома КПСС? Прямо от шашлыков на таежной поляне! Завела с ним в лесу троих детей, и теперь они депутаты все, один даже в Госдуме заседает, но уже от «Единой России»?

Я помолчал, припоминая. Точно такой передачи не вспомнил, но было несколько похожих. И тут только до меня дошло, что внук в очередной раз издевается надо мной и над моей приверженностью российскому телевидению.

– Да знаешь ли ты, болтун безответственный, – разозлился я, – что наше телевидение самое правдивое?

– Ты себе, дед, больше не наливай, эк тебя развезло, – резюмировал внук.

Тогда я полез в пакет и достал оттуда заветную тетрадь.

– Вот, заруби себе на носу: «Информационные программы российского телевидения отличаются правдивостью».

Внук молчал, как громом пораженный, потом помотал головой, словно отгоняя что-то, и наконец спросил:

– Это кто же сказал?

– А ты не знаешь? Так выучи назубок. Сам Владимир Владимирович сказал!

Внук был явно побежден, он аж сполз со скамейки, сел на землю и очумело вертел головой, бормоча себе под нос: «Боже, за что нам это»? Может, это и не гуманно, но я решил добить его. Не буквально, понятное дело, а как политического оппонента.

– А еще было сказано, – я вновь прильнул к заветной тетради, – что работает наше телевидение «для того, чтобы доставлять альтернативную информацию для зрителей и слушателей. Монополия всегда вредна, а в информационной сфере тем более. Мы имеем право об этом сказать, и люди, слушатели и зрители, должны услышать, увидеть альтернативную точку зрения».

– Господи! – он вновь помянул бога всуе. – Какая альтернатива? Кому? Здравому смыслу? Правде?

– Нет, ошибаетесь, мистер! Наше телевидение – это альтернатива продажным западным писакам, которые служат рупором для Пентагона, Госдепа, ЦРУ и подпевают воротилам с Уолл-Стрита.

– Ты что, старый, нашел на подлавке газету «Правда» за 55-й год и обчитался передовых статей?

– Нет, мальчик, я это еще с политзанятий в нашем домоуправлении помню!

– Ничего не меняется в нашей стране, – с явной горечью проговорил внук, – и не изменится никогда.

Вопросы репродукции

Мне стало жалко мальца. С одной стороны, я гордился своей победой, тем более что не так часты они, с другой – невидимые миру слезы наворачивались на глаза: все ж таки родной человек, хотя и оппозиционер. Да и я как-никак не казак анапский. Но и о политике с ним говорить не хотелось. Надо было что-то личное спросить. Я и спросил:

– Ты жениться-то когда-нибудь думаешь?

– Придет время. Вот закончит Юля свою Лондонскую школу экономики – наверное, тогда.

– Так она в школе учится? А говорил, что в университете.

– Это и есть университет, только так называется – Ландан скул оф экономикс – по-английски.

– Ладно, это к делу не относится. Хотя, – высказал я свои сомнения, – так думаю, эти британцы всем говорят, что университет, а на самом деле – школа. Или того хуже – ФЗУ. Но я о другом. Если соберешься жениться, то тебе надо бы справку взять о том, что можешь быть отцом – ну... в смысле, что ты не импотент, – уточнил я, густо покраснев.

– Ох, дед, перестань себе подливать, что за хрень ты несешь?

– Отстал ты от жизни со своими компьютерами. Такое мудрое решение приняла наша Государственная дума.

– И кто же меня будет проверять? Депутатки?

От такого откровенно бесстыжего ответа я смешался и решил к этой щекотливой теме больше не возвращаться.

В обстановке провокаций и даже запросов

Неожиданно внук одним вопросом перевернул ситуацию в свою сторону. Его слова были мне как обухом по голове. А спросил он лишь:

– Сегодня воскресенье? 22 мая?

И тут я вспомнил, что сегодня праймериз самой лучшей партии страны, самого лучшего ее регионального отделения, выборы, к которым я готовился, ходил на лекции в райком и обещал там привести с собой на участок двадцать друзей и знакомых.

– Ты что же, забыл?

– Так мы с утра уехали, – попытался оправдаться я.

– Мы в одиннадцатом часу уехали, а избирательные участки широко распахнули свои двери с первыми лучами солнца. Ладно-ладно, шучу. В восемь утра они открылись. Ты вполне мог бы успеть. Забыл? Что, разве не приходили к тебе, дед, агитаторы по три раза на день, разве не приглашали специальным письмом, разве на шинке твоего Арама Ашотыча не висело объявление «Все на выборы»?

– Ничего там не висело, – мрачно ответил я, – только написано, что на последний звонок не продают и надо будет заходить со двора.

На самом деле я действительно забыл о выборах, но признаваться в этом было стыдно. Я немного подумал, как же вывернуться из неприятной ситуации. И, как мне показалось, нашел правильный ход:

– Только тебе скажу, как родному человеку. Испугался я.

– Чего? Что три раза попросят голосовать?

– Это все глупости и наветы, испугался я провокаций, экстремизма всякого, вдруг кто бомбу кинет, – осторожно предположил я.

– Совсем с ума сошел?

– Это не я.

– А кто?

За ответом мне пришлось полезть в заветную тетрадь.

– Вот слушай. «Оппозиции надо как-то оты­грывать упущенное. Но времени осталось мало, и единственное, что они еще могут сделать, – устроить в день голосования, 22 мая, какие-либо провокации».

– Кто сморозил такое?

– Не сморозил, а сказал, – поставил я на место этого вечного спорщика.– Сам Дмитрий Викторович Чернышевский!

– А-а-а, – протянул он, – великий политолог земли русской.

– Но и это еще не все, – пресек я все его поползновения, – сам Сергей Юрьевич Наумов тоже был обеспокоен и тоже говорил о провокациях. Вот слушай: «С самого первого заявления о готовящемся предварительном партийном голосовании появились «едкие» комментарии оппонентов «Единой России». Некоторые личности, по заказу отдельных политических сил, даже подавали жалобы и писали запросы, пытаясь привлечь к себе внимание и дискредитировать данный процесс».

– Ишь ты, – присвистнул он, – красиво закручено! «Некоторые личности по заказу отдельных политических сил писали запросы». Страшное дело. Что, уже запросы писать нельзя? Знаю я, кто эти запросы писал и о чем. Например, на каком основании партийные мероприятия проводятся в школах, если это противоречит закону «об образовании» статья 27, пункт 12? Но твоим друзьям закон, как видно, не указ? И, к слову, этот несомненно большой во всех смыслах ученый уже нашел в Укеке саратовскую Атлантиду? Помнится, он обещал.

Я промолчал, ибо счел вопрос одной из провокаций, направленных против наших партийных выборов.

– А вообще, знаешь, зачем они эти глупости говорят? Затем они это говорят, чтобы внимание привлечь к своим игрищам, к спектаклю этому. Выборы, видишь, у них честные и открытые, а список победителей известен за две недели. Хочешь, покажу?

– Так достойнейшие же люди! – возразил я, ибо со списком этим и сам уже давно ознакомился.

Внук только рукой махнул:

– Есть анекдот: почему никто не может поймать неуловимого ковбоя Джо? Потому что он на хрен никому не нужен. Так и здесь.

Пришлось перейти в контратаку:

– Если ты такой умный, сам почему не пошел?

– Я тебе зачем анекдот о ковбое Джо рассказывал? И вообще, проспал я.

– Как проспал? – опешил я.

– Так написал же твой Чернышевский, что «оппозиция проспала праймериз», вот я и спал. Не нужен никому этот провинциальный театр. Но все же с тебя, как верного сторонника единственно правильного курса, спрос должен быть строже. Тебе, дед, не стыдно? – открыто изгалялся он надо мной, стариком.

Я промолчал, мне действительно было стыдно, я был готов провалиться сквозь землю. Хотя провалиться сквозь землю на кладбище – не самая хорошая идея.

Бесфадейщина

– Слушай, это правда, – осторожно спросил я, – что Дениса Владиславовича Фадеева переводят с вице-губернаторов на Петровский район? Что же теперь в области будет?

– Как что будет? – отчего-то весело ответил мне внук. – Бесфадейщина будет! На самом деле как не было ничего, так и не будет. Но ты не расстраивайся. Бросили его на сельское хозяйство, как Семена Давыдова в «Поднятой целине». Будет надои повышать, урожайность увеличивать. С паводком на Медведице бороться. Короче, делом займется, если сможет.

– Что значит «сможет», – возмутился я, – такой проверенный товарищ, какие дела в области творил...

– С этого места конкретнее, пожалуйста, – перебил меня внук.

Я смешался, но потом нашел ответ:

– Не всякому положено знать об успехах Дениса Владиславовича, тем более таким, как ты.

Внук к моей гневной реплике отнесся с явным равнодушием.

– Мне его даже жалко, – неожиданно сказал он. – Там, в Петровске, оппозиция буйная. Фермеры есть крутые. И все они никак не хотят твоего Фадеева видеть главой района. Боюсь, съедят они его там.

– Как съедят? – ошеломленно спросил я.

– Так, – спокойно ответил он, – как аборигены съели Кука.

Кто такие аборигены и этот Кук, я не знал, но мне стало очень тревожно за судьбу Дениса Владиславовича.