Марина Волкова: Человек счастлив, когда слово перед ним раскрывается

В середине апреля в Саратове прошел десятый всероссийский фестиваль поэзии «Центр весны» (подробный отчет – в следующем номере). На мероприятие ежегодно приезжают десятки поэтов. Среди гостей юбилейного фестиваля – поэт Виталий Кальпиди, создатель Уральской поэтической школы (УПШ). Вместе с Виталием Олеговичем приехала и Марина Волкова, директор «Издательства Марины Волковой» – одного из немногочисленных (и, что немаловажно, успешных) издательств, специализирующихся на издании региональных авторов. Задача сложная, особенно в нынешних условиях.

– Марина Владимировна, в этом году исполняется десять лет вашему издательству. Какие моменты вы назвали бы главными за это время?

– С точки зрения социокультурной – проект «Читательский марафон», который охватил 37 регионов России и Белоруссии и сотни тысяч детей и взрослых. Это поколенческий проект по масштабности и глубине. С точки зрения влияния на культурный процесс это в первую очередь «Izbrannoe» Виталия Кальпиди и серия «ГУЛ» («Галерея уральской литературы») как продолжение той работы, которой вот уже 30 лет занимается Виталий Олегович («ГУЛ» – серия книг, в которой еженедельно выходили персональные сборники представителей УПШ. – Прим. авт.).

– Книгоиздание приносит вам доход или это просто подвижничество, которым вы занимаетесь за свой счет?

– Это больше сочетание хобби с глупостью. И с «плохим» воспитанием, потому что я выросла во времена, когда говорили: «Прежде думай о родине, а потом о себе».

Детская литература (один из профилей издательства) приносит небольшую прибыль. Издание же современной поэзии – это уже, скорее, хобби.

– Я правильно понимаю, что вы в своем городе, скажем так, монополист по изданию местных авторов?

– Почему? Во-первых, одно из наших направлений – это книга на заказ, хотя я тщательно подхожу к тому, стоит ли печатать даже за деньги. Но таких коммерческих издательств много. Я – монополист не в коммерции, а монополист по масштабу действий, по массовости, количеству событий, оригинальности формы. И работаем мы не только в Челябинске, но и по всей России. Приходится не только издавать книги, но и создавать события – не потому что нравится быть массовиком-затейником, а потому что сегодня – это единственное средство продвижения книги, если вы не монополист и не обладаете возможностью проводить огромную рекламную кампанию. Вместо этого приходится вручную делать событийный ряд. Тогда книга хорошо продается.

– Проявляют ли какой-то интерес местные власти и минкульт, в частности, к вашим проблемам?

– (Смеётся.) Знаете, у них проблем гораздо больше, чем у меня. У меня-то радость одна – с поэтами работать, книги издавать. А их, бедных, не любит никто. Я им сочувствую и не знаю, где мы пересечемся. Современной поэзией они не интересуются.

– Вообще, как вы считаете, представители поэтического сообщества должны дистанцироваться от властей или нет? Среди поэтов нет согласия в этом вопросе.

– Чиновники не должны любить поэзию. Если не дай бог какого-то поэта любит чиновник, то это плохой поэт по определению. Потому что у чиновников свой бюрократический язык. Но, естественно, при своей нелюбви чиновники, скрепя сердце, стиснув зубы и так далее, обязаны финансировать литературу. У них нет функции любить, пусть поэзию любят поэты и все остальные. У чиновников есть функция выделять средства на важные для России дела. Важнее для России, чем ее собственный русский язык, нет ничего. И для любого государства и любой нации это так. Насколько я помню, первые десять стран по ВВП на душу населения – это те же десять стран, в которых самые дорогие программы по поддержке и продвижению чтения. Это очевидно: чем образованней общество, тем оно лучше живет, потому что руками деньги сейчас не зарабатываются, а зарабатываются только головой. Соответственно, те, кто вкладывает деньги в поддержание интереса к чтению, те завоевывают территории не с помощь копья и меча, а с помощью слова.

– Среди авторов серии «ГУЛ» есть книжка Евгения Ройзмана – нынешнего мэра Екатеринбурга. Когда она вышла, никто не пытался поставить под сомнение адекватность ее присутствия в серии? Все-таки Ройзмана люди в основном знают как политика и борца с наркотиками, а не как поэта.

– Нет, что вы. В Екатеринбурге его знают прежде всего как интересного культурного деятеля, общественного деятеля и политика. Он един в трех лицах. Более того, он один из основателей интереснейшей группы «Интернационал», которая много сделала для Екатеринбурга и русской культуры в свое время. Кальпиди сравнивает его с Че Геварой, который, бросив писать стихи, перешел к конкретным делам. Ройзман ведь тоже из поэзии ушел к действиям. Тот же фонд «Город без наркотиков» – он многое сделал для Екатеринбурга. Очень многое. И он очень уважаемый человек. Ройзман видит людей, а не электорат. Это уникальный случай в нашей политике.

– Вернемся к разговору о литературе. Чем Уральская поэтическая школа отличается от других школ?

– Во время проекта «ГУЛ» я поставила себе задачу – отслеживать всё, что пишут об уральских поэтах «толстые» журналы. Критических статей и рецензий было 96, и половина из них рассматривали творчество поэта через призму УПШ. Несмотря на то что под этим брендом собраны самые разные люди, общего так много, что это будет заметно и тому, кто находится далеко от Урала. Например, метафизичность и определенная брутальность, большое количество посвящений (УПШ отличает поэтическое), большое количество упоминаний бога и построение бога (у нас атеистический, по сути, регион, где бога строят поэты), общность персонажей (стрекозы и ангелы Кальпиди, например, разлетелись по стихам практически всех поэтов Урала). У поэтов УПШ энергетика текстов с эмоциональными взрывами и при этом нежность, странность.

Но, на мой субъективный взгляд, не было бы Кальпиди и рядом с ним еще нескольких поэтов, не было бы и УПШ. Он продемонстрировал необыкновенную свободу в работе с текстами: не писать, как надо, не писать, как ждут, не писать, как писали, а писать только так, как пишешь ты и более никто. Важно и то, что Кальпиди издал 70 книг уральских поэтов, три антологии каждые семь лет, великолепную «Энциклопедию УПШ». Ни в одном регионе России нет такого опыта тридцатилетнего строения, отслеживания и документирования поэзии – последовательного, системного.

– В конце прошлого года завершился ваш проект «Современная поэзия. Современный человек», в ходе которого вы пытались «познакомить сотрудников и посетителей учреждений культуры, учащихся, родителей, педагогов образовательных учреждений с лучшими современными русскими поэтами». По итогам проекта вы горестно признались, что реализован он очень и очень плохо, а главная причина заключается в том, что учителя мало читают, а современную поэзию так и вовсе не знают...

– В пятнадцати школах он прошел на ура, но из 150 это мало. Здесь несколько факторов: то, что не читают, – это один из них, еще один – это слабое взаимодействие между школьными библиотекарями и преподавателями литературы. Но мы всё равно повторим попытку, просто потребуется больше усилий. У нас ведь и детей замордовали с ЕГЭ – они разучились писать, потому что десять лет уже нет сочинений в школе. И это выкосило породу учителей-словесников, так как спрашивают теперь не про любовь и понимание литературы, а про показатели – правильно или неправильно галочку поставил. Вопрос даже не в отдельном учителе, а в системе, которая отбивает любовь к чтению.

– В рамках своей культуртрегерской деятельности вы часто устраиваете автопробеги поэтов. Выезжаете с ними в другие города?

– Да. Сам привоз занимает всего десять процентов времени. Если ты в автопробеге неделю, то надо по следам его работать еще 70 дней. А если первый раз приезжаем, то примерно столько же до того. Представьте, что вы спите, двенадцать часов ночи, и тут звонок в дверь. Открываете спросонья, а там мужик с мешком и бородой. Ваша реакция? Скорее всего, страх вызовет. А ведь это Дед Мороз. Если мы без подготовки приедем в другой город и скажем «Здрасте, мы – поэты», то произойдет то же самое. Так что надо готовить людей, как к Новому году, и встреча с поэзией превратится в праздник. А почему автопробеги? Потому что сейчас главные каналы распространения информации утеряны – нет доступа к центральному телевидению (которое, впрочем, не все смотрят), в интернете легко потеряться, а так у нас складывается своя собственная сеть.

– В скором времени в вашем издательстве должна выйти книга «Русская поэтическая речь – 2016», где наиболее именитые отечественные поэты поместят свои новейшие стихи, но, что примечательно, сделают это анонимно. Таким образом, по вашей задумке, читатель получит возможность оценить творчество, абстрагируясь от славы автора. Безусловно, это замечательно. Но вы не боитесь, что вашу книгу примут как своеобразную угадайку для интеллигенции, и главная миссия – оценить текст честно, не опираясь на магию имени – будет потеряна?

– Да нет, мы даже не думали об этом. И даже если для кого-то будет так, то не страшно. У нас ведь и раньше часто покупали и ставили книги на полки не для того, чтобы читать, а для придания статуса некой «культурности». Мне этот проект интересен не по причине того, что скажут, – она не существенна. Мне интересно самой провести этот эксперимент – получить некий портрет речи. И еще интересней выпустить в 2017 году коллективную монографию ученых, которая будет создана по результатам сборника анонимных текстов. Ведь статусность, псевдостатусность – это минус.

Вот выходит книжка тиражом в 200 экземпляров и до читателей, понятное дело, не доходит. На нее пишется шесть рецензий в крупных журналах, суммарный тираж которых превышает десять тысяч. Плюс, если они выложены в «Журнальном зале», их просматривает весь интернет. Создается позитивный образ книги: ее никто не видел, но все говорят, что она хорошая, поэт приобретает «статус». Это фабрика по штамповке голых королей. По большому счету, большая часть имен в литературе – это не самые читаемые, а самые упоминаемые люди. Это две большие разницы. Это ширпотребную литературу можно купить в любом киоске, а этих поэтов в лучшем случае в журналах почитать. Но журнальная подборка – это не книга, и там есть редактура.

А по книге «Русская поэтическая речь – 2016» есть другой страх, вернее, предположение, что нам отдадут не лучшие тексты, потому что «всё равно же никто не узнает». Но мы надеемся на лучшее и что следующие книги этого долгосрочного проекта книги будут высшего уровня. Скажу еще одно, о чем не модно говорить: по большому счету, многие современные авторы вообще не думают о русской литературе и о своей ответственности перед этим большим делом. Эта книга – попытка вернуть место под связь основных понятий «русская по­этическая речь – родина». Мне бы хотелось, чтобы авторы хоть немного приблизились к этому чувству. Потому что это другая ответственность по отношению к себе.

– Марина Владимировна, обычно в конце интервью задают жизнеутверждающие вопросы, а у меня будет грустный. Персонажами современного французского прозаика Антуана Володина являются писатели будущего, которые при жизни если и издавались, то мизерными тиражами, а то и вовсе писали в стол. Вам не кажется, что ситуация с современными российскими авторами чем-то напоминает Володина? У нас ведь тиражи тоже падают.

– И у Пушкина самой большой прижизненный тираж был 200 экземпляров, а общесовокупный – 7000, если не ошибаюсь. Правда, большая часть страны была неграмотной.

Что же касается сравнения с Володиным, то наша ситуация еще больше похожа на «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. Но если про это думать, то кроме ухода в депрессию ничего не остается. Так что это надо учесть, отодвинуть в сторону и дальше работать. И силы хранить не для переживания такого негатива, а для исправления ситуации и тех целей, что ты ставишь. И цели не в тиражах – нет, я только за бумажную книгу, но доступность текста сейчас выше, чем когда бы то ни было. Я за то, чтобы прежде всего формировалась культура читательского восприятия, понимания и взаимодействия с текстом. И кроме пафоса, что человечество без этого не выживет, это просто создание собственного счастья, ведь счастье всегда связано со словом. И человек получает счастье, когда слово перед ним раскрывается, когда он его осваивает.

Самый счастливый ребенок – это тот, кто осваивает речь, и взрослые, которые наблюдают за ним, только согласятся со мной. Также и признание в любви, когда находятся подходящие слова – счастье не в том, что ему ответили или нет, а потому что нашлось соответствующее слово. Это своеобразная мировая точность, а она может быть сформирована только при чтении. Читатель тоже творец текста. Как говорит Кальпиди: «Когда ты читаешь, ты бессмертен».