Мария Кравченко:

Фильмом открытия телекинофестиваля документальной мелодрамы «Саратовские страдания» в этом году (подробнее – стр. 10–11) стала лента «На пороге страха» – это последний фильм величайшего режиссера-кинодокументалиста Герца Франка, сделанный им в сотрудничестве с режиссером Марией Кравченко. Маша – уроженка Грозного, долгое время жила в Саратове, училась здесь в художественном училище им. Боголюбова, затем продолжила учебу в СГУ и, уже будучи студенткой соцфака, стала снимать свои первые документальные работы для Нижневолжской студии кинохроники, а затем продолжила учебу во ВГИКе, в мастерской Сергея Мирошниченко. Два ее фильма – «Собиратели теней» и «Части тела» – получили главный приз «Саратовских страданий». Фильм «На пороге страха», который она после смерти автора идеи заканчивала самостоятельно, стал лауреатом фестиваля неигрового кино «Лавровая ветвь», был показан на «Артдокфесте». Мировая премьера ленты состоялась в Торонто, на крупнейшем международном фестивале документального кино «Hot Docs».

Это удивительный по силе фильм, рассказывающий историю непростых взаимоотношений репатриантки Израиля из СССР Ларисы Трембовлер с заключенным Игалем Амиром, который двадцать лет назад, 4 ноября 1995 года, застрелил премьер-министра Израиля Ицхака Рабина. У фильма очень непростая судьба – в Израиле, например, шла целая битва между министерством культуры этой страны и киносообществом в вопросе, показать ли фильм в рамках конкурсной программы фестиваля в Иерусалиме. При этом кино, в общем-то, не о политике, и Игаль Амир – совсем не главный его герой.

– Маш, как ты познакомилась с Герцем Франком и почему вы стали работать над его фильмом вместе?

– Еще в Саратове я зачитывалась его книгой «Карта Птолемея». Поэтому когда мне выпал шанс попасть на мастер-класс Герца во ВГИКе, я им воспользовалась. Ты не представляешь, что творилось в аудитории: люди стояли, сидели, лежали в проходах. Это была удивительная лекция, после которой я приняла окончательное решение, что я хочу и буду делать кино.

Чуть позже на фестивале «Россия», куда я приезжала со своим фильмом «Части тела», я познакомилась со своим будущим мужем – Сергеем Циркиным. Он как раз представлял на фестивале фильм Герца «Вечная репетиция», где сам был режиссером монтажа. Ну и когда мы поехали вместе в Израиль, он познакомил меня с Франком, с которым он был очень дружен. Это был 2010 год. Приблизительно в то же время я узнала, что у Герца есть идея фильма, над которой он долго думает, но еще к ней не притрагивался. Были какие-то съемки на камеру, зарисовки.

Вначале я не очень загорелась – все-таки это немного не моя история: там замешана политика, главный герой в тюрьме и вне доступа, а всё, что могло случиться, уже случилось. Что снимать? Но потом я поняла, что история не идет у меня из головы, а Герц решил, что фильму быть, и начал искать финансирование. Он был очень за то, чтобы в проекте поучаствовала и российская сторона.

И тут мне звонит Виталий Манский (режиссер-документалист, президент фестиваля «Артдокфест. – Прим. авт.) и говорит (а я была уже на сносях, месяце на седьмом): «Маша, тут Герц Франк задумал фильм, может быть, вам вместе над ним поработать?»

– Франку, как негражданину России, бюджетное финансирование от нашего министерства культуры не полагалось, а тебе – да?

– Это было одной из причин. Помимо прочего, Герц был все-таки уже очень немолод. И ему просто физически тяжело работать над фильмом, снимать какие-то интервью. А потом, эта история – она все-таки очень женская. И я решила попробовать. Снимали постепенно, частями, искали финансирование где только могли, нам помогал наш рижский продюсер Гунтис Тректерис, который делал с Франком «Флешбэк». Все встречи с Герцем мы записывали на камеру, поскольку я понимала, что его присутствие в фильме в качестве автора будет очень ценным. В самый разгар работы Герц заболел, мы приезжали к нему в больницу – эти сцены есть в фильме. А через некоторое время нам позвонили и сказали, что Герца не стало. Этот момент стал моим личным порогом – продолжать мне эту историю или не продолжать? Но я решила, что все равно буду делать это кино.

– В фильме есть сцена, когда Франк отвечает на телефонный звонок Ларисы и обещает, что у них «обязательно получится что-нибудь хорошее». Ты восприняла это как его завещание продолжать работу?

– В какой-то степени да. Для него было важно рассказать эту историю, для меня это стало важно. Был, конечно, страх профессионального одиночества, когда ушел автор идеи, мудрец, который был для всех нас неким объединяющим началом. Но мы продолжили работу. Собственно, все основные съемки прошли уже без Герца.

– Ты говоришь, что тебе политика не близка. Но эта история вся завязана на политику. Кем был для Израиля Ицхак Рабин, если убивший его Амир получил в итоге статус неприкасаемого?

– Многие считали, что Рабин, возвращая территории палестинцам, вёл страну к миру. Другие считали, что он, напротив, вёл страну к развалу и уничтожению. Это очень непростая история – маленькая страна, окруженная морем арабского мира, которая бьется за свое существование всё то время, пока существует. И несмотря на столь разные мнения относительно политики Рабина, когда произошло убийство, был шок абсолютно у всех – и у тех, кто его поддерживал, и у его оппонентов.

– Почему же Амир неприкасаемый?

– Потому что он поднял руку на святое – на демократию, на свободу, на человека, который хотел добра своей стране и миру в целом. Почему Амир остался жив – это загадка для всех, в том числе и для него самого. Он прекрасно понимал, что идет на смерть. Для Игаля Амира приняли специальный закон, согласно которому он лишен права на амнистию, у него пожизненное заключение плюс несколько лет. И вот что удивительно в этой стране – такому преступнику все-таки разрешают иметь семью.

– Ну, за семью у них была долгая битва.

– Да, битва была, и они с Ларисой ее выиграли. Израиль несмотря ни на что стремится быть демократической страной и соблюдать права человека, даже неприкасаемого. Во многих странах мира его бы сгноили бы в тюрьме. Но он знал, на что он идет. И Лариса прекрасно понимала последствия своей связи именно с этим человеком. Тут особо никого жалеть не приходится.

– Ты говоришь, что у фильма непростая судьба. Понятно, почему в Израиле фестивалю, который собирался демонстрировать твой фильм, хотели отказать в госфинансировании. Но в других странах в чем была проблема?

– Тема арабо-израильского конфликта – болезненная для большинства, например, европейских стран. Мой знакомый отборщик на один из европейских фестивалей (не буду называть его имя), который знал Герца и очень любит его фильмы, со слезами на глазах спрашивал у меня: «Зачем ты сделала фильм про человека, который убил страну?» Понимаешь, даже смотреть не хотят в эту сторону. Я, конечно, их понимаю, это сложная тема. Но иногда все-таки испытываю недоумение и даже гнев. Ведь такие площадки, как фестивали, – они же для этого и нужны – показывать соотношение мнений, эту неправильность мира, говорить на неудобные темы, разве нет?

– Видимо, ты попала по самому больному. Хотя история вроде бы не про Рабина и Амира.

– Это про много чего история. Про внутреннюю силу и про внутреннюю свободу человека. Герца всегда интересовали эти темы – вот хотя бы его «Высший суд», тоже про человека, совершившего убийство.

– Мне кажется, попытки в Европе снимать историю про внутреннюю свободу Андерса Брейвика вызвали бы похожую реакцию.

– Ты понимаешь, я в этом фильме совсем не пытаюсь оправдать Игаля Амира. Он совершил самое страшное преступление – он убил человека. Если бы я делала историю про это, я бы пошла другим путем, говорила бы с родными Рабина, с противоположным лагерем, выясняла, почему Амир пошел на это преступление. И получилась бы интересная публицистическая картина. Тут не об этом, тут более широкий пласт человеческих взаимоотношений. Тут не интересно копание в политике, это о другом история, вот в чем дело.

– Почему фильм называется «На пороге страха»?

– Изначально Франк предлагал название «Без страха». Но по мере того, как мы работали над фильмом, мы понимали, что никакие решения в жизни этих героев и в жизни вообще не даются без страха. Всегда присутствует это пограничное состояние – решиться на поступок или нет. И вот этот порог, за который ты либо ступаешь, либо нет, – он у каждого свой.

– У Ларисы это звучит в фильме рефреном: готова я на это или не готова – общаться с ним или нет? Выйти за него или нет? Родить его ребенка или нет?

– Да, вот об этом для меня, скорее, кино – готовы мы что-то менять в своей судьбе или предпочитаем оставаться в привычном состоянии. Я очень уважаю Ларису за этот ее поступок. За ее смелость. Она прекрасная мать, она очень любит своих детей. Но этим своим поступком – решением связать жизнь с убийцей – подвергает их риску. Сначала она отвергла предложение Игаля, потому что она очень переживала, как это отразится на ее детях. Но потом и в кадре, и за кадром она мне говорила: я пожила с этой мыслью пару недель и поняла, что я так не могу. Не смогу жить такой жизнью. И дети со мной будут несчастны, потому что будут видеть меня мамой, которая ради них отвергла себя. Многие мужчины, я заметила, очень любят порассуждать на эту тему – как женщина должна отказаться от себя ради своих детей. Которые, кстати, потом будут видеть твою кислую физиономию и твою разрушенную жизнь. Ну и что ты дашь своим детям с таким примером? Если ты нечестна с собой, то за что тебя будут уважать твои дети? За то, что ты живешь с нелюбимым мужчиной или не живешь с любимым мужчиной. Для нее это был, я думаю, самый серьезный порог в ее жизни. И дети уважают ее за ее выбор. Я понимаю, что они в чем-то могут и осуждать, и не принимать, но они ее уважают за ее выбор, за то, что он был честен.

Если бы это был политический шаг, как полагают некоторые, никто бы из детей не согласился участвовать в этой заварухе.

– А у тебя самой были какие-то сомнения относительно искренности ее поступка – замужества, рождения ребенка?

– Были сомнения в самом начале: многие люди, которые не знают всех тонкостей истории, именно так и считают, что всё это исключительно политическая акция – вроде «ах, вы с нами так, а мы вам сейчас назло еще и родим!»

И Лариса очень закрытый человек. К ней трудно подобраться, она всегда сохраняет дистанцию. Но когда я впервые увидела, как она бежит через всю комнату к телефону, потому что позвонил Игаль, у меня сразу отпали все сомнения. В этом было всё.

И я сразу успокоилась.

– Кстати, Израиль такое детолюбивое общество, а Инон, как мне кажется, уже заклеймен от рождения, поскольку он сын своего отца.

– Ты знаешь, нет. Большая часть людей, которые ненавидят Игаля, как раз говорят, что пацан-то ни в чем не виноват. Конечно, его очень жалеют, потому что след убийства, тень отца и его преступления он будет нести с собой всю жизнь. А потом, он живет в тепличных условиях в религиозном квартале, ходит в религиозную школу. Его любят – и мама, и отец, и старшие дети Ларисы, и бабушки-дедушки. Это любимый и желанный ребенок. Я не думаю, что на этом этапе у него в жизни есть какие-то проблемы. Гораздо интереснее посмотреть, что с ним будет дальше, когда он начнет понимать, что сделал его отец. Как он будет с этим жить и справляться. Я думаю, что это будет непросто.

– Ты прожила в Израиле почти пять лет. Что ты можешь сказать об этой стране?

– Там интересно – на маленьком кусочке земли собрались люди со всех концов света, каждый со своим менталитетом. И страну раздирают противоречия в силу самой ситуации. И этот арабо-израильский конфликт, который непонятно, когда закончится и закончится ли. Знаешь, когда прошлым летом в Израиле начались первые обстрелы, и ракеты летели уже в Тель-Авив, и я среди ночи под сирену выбегала голышом в подъезд с ребенком на руках, я подумала: ну зачем мне это надо? Мне что, Чечни не хватило? Почему я снова в стране, раздираемой войной? И что удивительно – при этом в Израиле чувствуешь себя абсолютно защищенной. Ты просто знаешь, что в обиду не дадут ни тебя, ни твоих детей. Здорово, что им удалось это создать.

– Какие-то темы для новых фильмов ты там для себя нашла?

– Да, есть одна интересная мне тема. Но она пока «греется». Она связана с Израилем, но не только с ним. Действие происходит в нескольких странах – это про защиту интересов государства, войны. Это тема, которая всегда была мне интересна, – человек и война, человек и человек. Ну и конечно, хочу продолжать свой путь в игровом кино. Сейчас заканчиваю свою первую работу в этом направлении.

– Это «Завтрак у папы»? Как ты попала в этот проект?

– Совершенно случайно. Несколько раз мы встречались с продюсерами картины, которые никак не могли найти режиссера. В итоге я решила попробовать. И мы сделали лирическую комедию о взаимоотношениях папы и дочки. Тема мне очень близка, так что я работала с ней с удовольствием. Сейчас решается вопрос по поводу премьеры – это будет либо зима, либо весна будущего года.

– Тебе приятно, что «Саратовские страдания» показали «На пороге страха» как фильм-открытие?

– Я очень хотела показать этот фильм в Саратове и очень волновалась – мнение саратовцев о моей работе очень для меня ценно. И показать его в рамках «Саратовских страданий», моего родного фестиваля, было для меня очень радостным событием. Зал был невероятный – очень хорошая атмосфера. Я надеюсь, что фильм удастся показать в Саратове еще раз – может быть, как эхо фестиваля...