Семена и люди на Ершовской станции штучные

Новый российский танк Армата стоит 400 миллионов рублей. Новый специализированный комбайн для селекционных станций стоит 9 миллионов рублей. Но танки государство закупать готово, а до комбайнов всё руки не доходят. Государство платит рядовым депутатам Госдумы каждый месяц почти 500 тысяч рублей. А рядовые научные работники селекционных станций получают на руки по 5,5 тысяч рублей за свой труд. В селе Тулайково неподалеку от Ершова, где с 1936 года работает опытная станция земледелия, я окончательно убедилась, что в голове у российских чиновников тема продовольственной безопасности России в условиях импортозамещения не пересекается с темой создания и размножения отечественных семян для растениеводства.

Может, не доходят письма о бедственном положении станции?

Иначе я не могу объяснить себе, как в правительстве РФ решили потратить в 2015 году более половины бюджета (1,74 трлн рублей) на закупку военной техники (а на все оборонные расходы – 3,3 трлн рублей) и не могут найти какого-то жалкого миллиарда на то, чтобы оснастить специализированными современными знаменитыми на весь мир финскими комбайнами все российские селекционные станции.

На станции в Тулайкове комбайн работает с 1986 года. Чинили его за прошедшие десятилетия сотни раз. Знают уже каждую детальку в лицо и на ощупь. И ответ на вопрос, чем заменить то, что вышло из строя безвозвратно, превращается в чисто тулайковское инженерное решение. Двигатель на этом финском комбайне уже чужой, а резиновая лента транспортера шириной в метр вообще, что называется, индпошив. Директор станции Петр Полушкин рассказывает, что оригинальная эта запчасть, выписанная с родины комбайна, обошлась бы ученым в 120 тысяч рублей. Таких денег у станции не было. А комбайн вышел из строя и стоял мертвым грузом, угрожая сорвать все уборочные работы. Помог интернет-поиск. В Сергиевом Посаде нашли небольшую фирму, которая делала похожие ленты для пищевых транспортеров. «По размерам они выполнили наш индивидуальный заказ за 16 тысяч рублей. Это счастье для нас было», – говорит Петр, который каждый день надеется, что комбайн «еще походит», еще послужит, еще не сломается окончательно.

– А новый нельзя купить? – спрашиваю.

– 150 тысяч долларов стоит. Девять миллионов рублей теперь, – говорит Петр, сожалея, что раньше приходилось на 33 рубля умножать цену в долларах, а теперь почти на 60. Как будто он, как директор, мог себе позволить год назад новый финский комбайн за шесть миллионов рублей. Не мог, конечно. Но, возглавляя бюджетное учреждение, он, оказывается, думает о государственных деньгах. Считает упущенную государством выгоду. Это я так думаю. От самого Петра Владимировича никаких оценок в сторону власти нет. Ни одного взгляда косого вверх по вертикали. Не вздыхает даже многозначительно. Наоборот, старается найти слова, чтобы оправдать пофигистское, в общем-то, отношение чиновников к забытой ими станции в неизвестном Ершовском районе далекой от Москвы Саратовской области.

Говорит, что, может быть, не доходят письма о бедственном положении, которые он им посылает, или не к решающему человеку они попадают. Да и вообще, ФАНО (федеральное агентство научных организаций) новое еще образование. Не так-то просто взять им под контроль и заботливое крыло тысячи учреждений. Добрая душа у парня. И ни грамма таланта современного жесткого менеджера. Ни сантиметра хваткости и умения отнять у других, даже ради селекционного дела, которому решил посвятить жизнь. Гоняет между домом и лабораторией на своих стареньких личных «жигулях-пятерке» (отец подарил свою, когда сын стал кандидатом наук восемь лет назад) и даже не заикается заезжим журналистам о том, что еще в марте им вроде выделили постановлением российского правительства деньги на служебный автомобиль для станции. И даже «назначили» модель, которую следует купить. «Патриот», кто не догадался, будет приобретен по госпрограмме в поддержку российского автопрома в условиях кризиса, западных санкций, девальвации рубля и всего остального, что свалилось на нашу голову вместе с радостным известием о том, что «Крым наш». Но об этом мне потом расскажут совершенно другие люди. Которые даже не знают, дошел «Патриот» за 800 тысяч рублей до Тулайково или еще нет.

«Ну вот такое время сейчас, – говорит Петр Владимирович, вместо того чтобы возмущаться. – Я сейчас думаю не о развитии, а о том, как сохранить то, что есть, саму станцию, научные разработки».

Над станцией между тем нависла угроза, хуже не придумаешь. Пока управляющим госорганам нет до нее дела, здесь происходит настоящий дарвиновский отбор.

Пару лет назад станцию разделили на две организации. В одной, ФГБНУ (фэгэбэнэу, как принято сейчас говорить скороговоркой), оставили чисто науку с их мешочками, тарелочками, пинцетиками и штатом в три десятка человек. В другую, ФГУП (федеральное государственное унитарное предприятие), вывели производство. И теперь ФГБНУ «Ершовская опытная станция орошаемого земледелия НИИСХ Юго-Востока» создает и сохраняет сорта пшеницы и технических культур, а ФГУП «Ершовское» их должно размножать для продажи. И выгоду вроде должны иметь оба госпредприятия. Однако на деле всё не так.

Разделили станцию не для того, чтобы увеличить объемы размножения, а потому что бывший директор оставил большие долги. Производственный ФГУП должен был их закрыть. И закрыл уже почти все. «Директор ФГУП Сергей Куковский подвиг на самом деле совершил», – говорят люди в Тулайкове. Но пока выполнял директор Куковский это спецзадание, понял он что-то такое, что теперь привело его к полному отчуждению от станции, где когда-то он работал заместителем директора и верой и правдой служил делу ершовской селекции. После этого смотрит он на станцию, как на ненужное обременение для своего предприятия. Жадно ему кормить ученых. Потому что его-то предприятие оказалось круче – и земля у них меряется в тысячах га, и производственные помещения есть, и техники достаточно. А у ФГБНУ осталось имущества курам на смех – две лаборатории, «уазик» списанный и земли меньше 200 га. И единственное их предназначение теперь получается – отдавать бартером ФГУПу семена для размножения и молчать в тряпочку, то есть не рыпаться, а оставлять свои мысли при себе.

Петр Полушкин разговаривать про эту трансформацию своего вчерашнего товарища не хочет. И жена его Юля верит в то, что пройдет время, и директор семеноводческого ФГУПа поймет, что неправильно сейчас поступает. Говорит: «Не хочется войной идти». «Говорит: «Написано же в Библии, что если тебя ударили по одной щеке, подставь другую. Вот и нам надо выдержать, а не отвечать злом на зло». Еще много подобных вещей говорит. Но в сухом остатке получается совсем уж грустный расклад.

Станция не может продавать свои высокосортные семена просто фермерам. По закону они реализуются только лицензированным семеноводческим хозяйствам. Таких хозяйств и в Саратовской области немало, а в очередь за «питомниками» станции стоят семеноводы не только из засушливых российских регионов, но и из Казахстана. И они готовы покупать за рыночную цену, не торгуясь. Однако на основную часть семян всегда претендовало хозяйство Куковского. И сейчас претендует. И вот директору станции Полушкину нужно решить очень важный для себя вопрос: продать семена за деньги на сторону и дать станции вздохнуть или думать обо всем селе Тулайково. Потому что в основном его жители работают у Куковского. А если он останется без семян, то люди останутся без работы. «130 человек работу в Ершове не найдут», – вздыхает Юлия Полушкина, хотя как никто знает, что в организации, где директорствует муж, «солярки нет, техники нет», а есть только платежки за газ, за свет и всякие другие нужные товары и услуги, которые государство не помогает станции оплачивать. От государства станции только зарплата научным работникам идет. Семь тысяч рублей в месяц в основном здесь получают. Пять пятьсот на руки.

– Если бы работал закон о семеноводстве, если бы нам платили роялти, то мы бы жили по другому. 50 процентов роялти шли бы на науку, остальные 50 процентов людям. Вот должен нам один покупатель миллион шестьсот тысяч рублей и не отдает. А восемьсот тысяч разделить на наших девочек было бы большой добавкой к зарплате. – Павел Владимирович говорит о том, что для улучшения материального положения российских станций семеноводства нужно, чтобы государство как следует регулировало выдачу сертификатов на семенное зерно. – Сейчас эту бумагу может получить любой. И никто не спрашивает, прежде чем ее выдать, нет ли задолженности перед оригинатором.

После двух часов экскурсии по станции вопрос про суды задавать бессмысленно. Нет здесь денег на юристов, которые будут представлять в судебном процессе интересы станции.

Внебюджет станции составляет порядка миллиона рублей в год в лучшем случае. Весь этот миллион уходит на горючку и запчасти. Беднота здесь обитает. Голь перекатная. И скрыть от посторонних глаз, в каких условиях работают энтузиасты российского семеноводства, у Петра Владимировича не получается, как он ни старается.

Даже китайских электронных весов на станции нет. А мешочки, кюветки и жестяные коробки для опытных партий зёрнышек – самодельные

«Сидеть насмерть»

Суть работы опытной станции можно выразить тремя словами: скрещивание, дальнейший отбор, выведение сортов. Звучит, согласитесь, скучно и занудно, если вы никогда не мечтали стать ученым и не стали им. Поэтому для большинства людей эту суть надо рассказывать по-другому.

Представьте себе жаркий знойный день. Поле с невысокими еще колосками. Они пока не налились, и не надо этого ждать. Ведь до того, как созреет колос, из него пинцетом нужно вынуть тычинки. Рекордный результат за день на одного человека – 40 колосков. У директора станции Петра Полушкина больше пяти колосков за пять часов работы не получается. Потому что у зернышек этого маленького колосочка есть пленочка защитная, которую повредить ничего не стоит. Если повредишь, то ничего не получится. А ученые же не на скорость и не на количество работают, а на результат. Им в начале каждого лета нужно таким ювелирным образом 600 колосков кастрировать. 200 комбинаций по три колоса. Растягивается эта часть опытной работы обычно на две недели.

На каждый колосок надевается изолятор – это такой бумажный, руками же научных сотрудников сшитый пакетик. На нем написана дата кастрации материнского колоса. А когда на отцовском растении созреет пыльца, его сорвут, вырвут тычинки и вложат их в материнское растение. На бумажном чехольчике добавят дату опыления. Чехольчик, закрепленный проволочкой, будет на колосе до полного его созревания. Когда зерно поспеет, колос вручную срежут, привезут в лабораторию, вручную обмолотят, и каждый из шестисот этих колосков найдет свое отдельное место на полке в лаборатории, да еще и снабженный паспортом.

А весной из него сформируют «питомник» на опытном поле. И если всё пройдет удачно, то из гибрида когда-нибудь может в конце концов получиться новый сорт, который уйдет в размножение.

За десятки лет работы станции здесь создано много известных за пределами Саратовской области сортов пшеницы. «Ершовская-11», «Левобережная-1» и «Левобережная-3», «Джангаль», «Новоершовская», «Альбидум-188», «Прохоровка», «ЮВ-4», «Курьер»... Есть еще сорта люцерны, сои, многолетних трав.

Но оказывается, чем старше сорт, тем больше величина пошлины, которую за него приходится платить государству. С одной стороны, это, конечно, стимулирует к созданию новых сортов, а с другой стороны – обидно. Потому что большую пошлину платить накладно и не хочется, но перестанешь платить – и сорт сразу перестанет охраняться государством, им будут заниматься все кому не лень, и он исчезнет. И вот вам еще один секрет семеноводческой работы: пшеница имеет тенденцию вырождаться.

Чтобы сохранить сорт, селекционеры Ершовской станции ежегодно отбирают на полях тысячу его типичных колосков. Потом Петр Полушкин сам садится и половину отбраковывает. Из пятисот оставшихся колосков за пять лет получается небольшое поле, семена с которого снова готовы к продаже в семеноводческие хозяйства. Поле могло быть и больше. Спрос есть. Земли нет. Станции нужно иметь хотя бы тысячу гектаров своей. А без своей земли сорт будет лежать в мешочке, которые сошьют из тряпичного старья научные работники в зимние рабочие дни в перерывах между заполнением научных журналов, написанием статей и раздумыванием о перспективах твердой озимой пшеницы. Не было такой раньше в Саратовской области. Но вот уже три года отсылают по килограмму образцы с Ершовской станции в НИИСХ Юго-Востока, и оттуда идут хорошие отзывы.

Скамеечки, пинцет и пакетики с проволочкой – вот и всё оборудование, которое требуется научным работникам, чтобы кастрировать и опылять колоски в поле. А подписаны они в сердцах все. «Не стареют душой ветераны», «Родина или смерть» – это всё с юмором – о них и о труде, которым они заняты

50 тысяч рублей тоже деньги

На станции мы были на минувшей неделе. Заглянули, возвращаясь с полей Дергачевского района, где 70 процентов яровых посевов сгорели в летнем зное подчистую. Хотели спросить мнение ученых о причинах гибели урожая и о том, насколько природа виновата в потерях.

Петр Полушкин повез нас на свои поля. Показал Джангаль. Эта озимая мягкая пшеница, которая очень хороша для выпечки белого хлеба, посеяна в агротехнические сроки с 25 по 1 сентября 130 кг на гектар. Пары сохраняли осенью в идеальном состоянии, заботясь о качественной обработке почвы. Химию не применяли, но вредителей нет. Стоит бодро, чисто, высотой примерно до директорского колена. Петр Владимирович говорит, что ждут от нее 18 центнеров с гектара. Это очень средний результат для этого сорта. «На год передачи видно было только шапки у девчат – 8,5 тонн с гектара дал сорт», – говорит директор станции. И рассказывает, что в свое время «Джангаль» был очень любим в Оренбургской области.

– А сейчас как?

– А сейчас не знаю, мы не владеем информацией. Мы погрязли в будничных делах. Знаем только то, что нам сами покупатели хвалят. Вот, что в Ульяновске новоершовская в прошлом году на 50 центнеров стояла, знаем.

Следующее поле с «Левобережной-1». Случайно здесь вышел в этом году непринужденный опыт, связанный со сроками посева. Не хватило семян селекционерам и пришлось досевать кусочек поля только через неделю. Этот кусочек теперь наглядно отличается от остального поля. Сорняков здесь вылезло уже больше пшеницы. Но кусочек погоды не сделает, а на основном поле 18 центнеров с га просматривается урожайность. Теперь бы только дожди не пошли, а то испортится качество зерна.

На делянке с яровой пшеницей о качестве уже можно не думать. Не будет его. Колос должен еще быть зеленым, а он желтый. Раньше времени сохнет. Так что будет здесь пшеница, скорее всего, щуплая, хотя зернышки есть.

– Пять центнеров будет?

– Мне, кажется, нет, – отвечает директор. – Хотя в хорошие годы 12–15 центнеров дает.

Но потом оказывается, что это еще и не самое плохое поле. Петр Владимирович ведет туда, где на делянку «глаза бы не смотрели». Но нас после дергачевских полей уже ничем не напугаешь. И мы идем и смотрим, как не помогло этому полю ничего. Хоть его и гербицидами обрабатывали и всю агротехнику соблюдали. Но жара уничтожила «Прохоровку», не стала она красой и гордостью станции нынешним суровым летом. Почему так случилось, в принципе понятно. Сорт был создан, когда орошаемое земледелие было не только в названии станции. 37 тысяч поливных гектаров было тогда в Ершовском районе, а на станции 168 гектаров. Но пять лет уже даже на станции ничего не поливается.

– Мы орошали поля из открытого канала. Такую роскошь сейчас не можем себе позволить. По каналу вода приходила в пруд при помощи трактора, который гнал ее, сжигая горючее, потом ее надо было выдавить при помощи электричества из пруда в трубу, – объясняет лишние затраты директор. Он понимает, что надо на энергосберегающие технологии переходить, и уже присмотрел машину, «но она стоит порядка двух миллионов сейчас, а под нее надо еще насосную станцию и трубопроводы», да и они еще не всё дело. – На данный момент это удовольствие очень дорогое. Мы берем из питьевого пруда воду, и чтобы нам один раз качественно полить поля, мы его весь вычерпаем. Можно, конечно, закачать снова. Но это деньги немаленькие. Вода не дешевая сейчас.

Но и отсутствие воды, и 48 градусов в тени, когда яровые выходили в трубку и закладывали колос, для директора не могут считаться стопроцентным оправданием. Потому что у «Прохоровки» адаптивность высокая, и она дает в экстремальных условиях урожайность, сравнимую с самыми засухоустойчивыми сортами. Так что будет думать, что сами проворонили.

На поле с ломкоколосником нам показали наглядно его завидное долголетие. Рядом посеян житняк (и та, и другая культура идут на корм скоту), но житняк 2002 года рождения уже почти весь выродился, и поле смотрится плешивым, а его ровесник ломкоколосник стоит, и хоть бы хны ему жара, суховеи и прочие погодные напасти. Да, колоски нынешним летом получились щупленькие, но все розетки живы и зелени много, так что силы вылезать по весне из земли в ближайшие пятнадцать лет ему, скорее всего, хватит. Семена этого уникального сорта, разработанного на станции, в основном увозят в Казахстан. Стоят они 100 тысяч рублей за тонну. Но их всего 10 кг на гектар надо. Посеешь один раз, и потом 30 лет эту песню не задушишь, не убьешь, не вытопчешь. Вот и сейчас, если даже решат не убирать – «рубашка почти пустая», – можно легко запустить стадо, и «коровы будут ходить здесь улыбаться». Семян, правда, на станции всего полтонны. Ерунда, как нам кажется со стороны. Но Петр Владимирович даже немного обижается. Говорит: «Для нас это не ерунда, а деньги».

Канал стоит пересушенный. А раньше по нему шла вода. «Девчата купались тут», – рассказывает Пётр Полушкин

Дело все-таки в принципе

Директор Полушкин парень дергачевский. Из учительской семьи в двух поколениях. И жена его Юля тоже из Дергачей. Дочка Варвара пока только тулайковская. Родилась, когда семья Полушкиных жила в теплице. Сейчас у них есть свой дом. Бывший сельский медпункт.

– В мире не так ученые-селекционеры работают? – Основные принципы те же, – отвечает директор Пётр Полушкин

– Я до этого дома сменил пять мест за восемь лет. В конторе жил, в лабораторном комплексе под лестницей.

Я приехал сюда за отзывом, когда защищал диссертацию. И остался. Меня перетащил бывший заместитель директора по науке. Может, что-то увидел во мне.

– И ты не жалеешь, что вот так повернулась твоя профессиональная жизнь?

– Да как сказать? В принципе нет.

И тут перед нами открылось поле. Желто-красно-оранжевое, очень праздничное под грозовым небом. Очень вечное. Это был сафлор, который возделывали еще в древнем Египте. Отварами из лепестков его цветков красили ткани. Из семян давили масло.

– Его можно сеять несколько лет на одном месте. Почву не уродует, хороший мелиорант, вытягивает соли из земли. Можно использовать в рекультивации. Я написал диссертацию и привез сюда полмешка этого сафлора. Его никто не знал тут. Смотрели и радовались, какой красивый. Месяц он цветет, начиная с центральной корзинки, а их может быть до шестидесяти. Сразу много заявок пришло. Начался просто ажиотаж. С руками отрывали.

– А сейчас?

– А сейчас пересевают своими семенами. Спроса нет.

Мы говорим о том, почему на левом берегу сафлор конкурент подсолнечнику, а на правом берегу он вообще не вырастет, и старательно обходим стороной тему планового регулирования производства количества семян по заказу государства. И уж тем более молчим про условия выживания таких вот научных станций в нашей стране. Петр Владимирович не хочет кидаться камнями в небо. Молчит, как рыба, в ответ на провокационные вопросы. Сорвал семенную коробочку с огненным хохолком, растребушил семечки. Они с виду похожи на подсолнечные. Пробую – и на вкус тоже похожи. Петр Владимирович рассказывает, что раньше и подсолнечник был многоголовым. А одна его нынешняя шапка – результат работы селекционеров.