Ия Воробьева: Подвал сам намекает: вы здесь засиделись

«На грани», некогда народный театр драмы «Свободный театр» потихоньку приближается к 20-летию. Замечательная дата, да только радости мало: молодежный экспериментальный театр, покинув многолетние пристанище в ДК «Россия», последние два года скитается по самым различным точкам города: арт-площадка «Лестница», Дом кино, творческий клуб «Созвездие». Сегодня театр ютится в мастерской на Киселёва, 6. На 30 квадратных метрах. Что такое для театра подобная площадь, пояснять нет смысла. «На грани» в буквальном смысле находятся на грани между бытием и прозябанием. Терпение сотрудников наконец лопнуло, и с начала лета их имена начали активно появляться в СМИ: то театр поддержит силач Вячеслав Максюта, то художественный руководитель Ия Воробьева встретится с губернатором Валерием Радаевым, чтобы рассказать ему о тяжелых буднях любительского, но завоевавшего множество наград детища. Сейчас деньги собирают, что называется, всем миром – посредством краудфандингового проекта Planeta.ru. О тяжелых буднях маленького во всех смыслах театра мы и поговорили с Ией.

– Ия, на днях я пересмотрел вашу «Старуху» по Хармсу. Спектакль незаметно, но изменился в лучшую сторону. И потому сразу вопрос о репертуаре: как он формируется и как на нем сказываются особенности помещения?

– Всё просто: если материал сложный, я его беру, если легкий, то мне не интересно с ним работать. Если он может и имеет возможность зацепить меня и актеров, что они не могут не спать и не есть, он оказывается у нас. А если там всё ровно и сплошное хи-хи да ха-ха, мы к нему не обращаемся. Просто смешных пьес много, но я не вижу смысла их ставить. Должно быть не просто смешно, должны быть два контраста – соленое и сладкое или сладкое и горькое, – чтобы людям было интересно это смотреть. Да, в каких-то жанрах может быть превалирование какого-то одного элемента, но тогда должна включаться игра с пространством, стихиями. Короче, над чем-то обязательно нужно колдовать, а мне, как режиссеру, должно быть непросто.

– Спектакль «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда исключен у вас по определению?

– Почему? Может быть, через лет десять я его почитаю и пойму, что что-то не увидела. Я регулярно перечитываю Чехова и по-прежнему не понимаю, то ли я не доросла, то ли не знаю способа, как его поставить. Есть только одна пьеса, которую я хотела бы воспроизвести на сцене. Это «Платонов» или «Безотцовщина». Это раннее его произведение, очень густое, страстное, нет никаких пауз и разговоров ни о чем. Там всё есть – бери и ставь. Кипящая вещь. Но пока я жду помещения и дозревания актеров, они ведь, как и режиссер, не всегда дорастают и дозревают до пьесы.

– Но решение о постановке принимаете не только вы, но и помещение...

– И это грустно. В этом году не было ни одной премьеры, потому что мне горько ставить и затачивать спектакль под убогие условия. Спектаклю нужно много воздуха, и ни один не устроен так, чтобы его засовывали в спичечный коробок и трясли там зрителей с актерами. Приходится восстанавливать старые спектакли, придумывать заново все мизан­сцены. Фактически мы делали всё заново: все знали текст, но ни одной старой мизансцены не получалось. Это бесконечная борьба с пространством, которое настаивает на том, что тот спектакль играть здесь нельзя, а этот если и можно, то после переделки. Конечно, мы получили полезный опыт борьбы с пространством, но это всё а в остальном мы топтались на месте.

Да и актерам скучно ни к чему новому не обращаться, ничего не испытывать, кроме бесконечных проблем вроде того, как бы пристроиться к стене. Наши мужчины не могут сделать верхнюю поддержку, потому что актриса пробьет головой потолок. От этого спектакли не становятся скуднее, по-своему даже интереснее. И всё же те усилия, которые мы выкидываем на то, чтобы как-то приспособить старый репертуар, мы могли бы направить на создание нового спектакля, на работу над собой. Вместо этого мы нянчим наш подвальчик. Например, вешаем ткани и думаем, будет ли ему удобно. Но оказывается, что ему неудобно. Один раз он так вспотел, что вода капала с потолка. Иногда возникает ощущение, что подвал сам намекает: вы здесь засиделись.

– От каких спектаклей пришлось отказаться?

– О будущих распространяться не стану: это секрет. Что касается уже имеющихся... Например, в «Пейзаже» мы отказались от собственно главного эффекта – пейзажа, потому что его невозможно показать в этих условиях. Мы отказались от Гамлета, Гоголя, Рыжего («Гамлет на четверть часа», «ОООО, или Бред Николая Васильевича», «Рыжий с того двора». – Прим. авт.) – короче, от всех «больших» спектаклей. Отказались от «Лысой певицы», в которой занята вся труппа театра, потому что когда в помещении окажутся 30 зрителей (примерно такова вместимость нынешнего помещения «На грани». – Прим. авт.) и 18–20 актеров, то всё превратится в насилие над людьми.

– Вы говорили, что подыскали себе новую площадку. По количеству мест она вас устраивает? Как должно выглядеть удовлетворяющее вашим требованиям помещение?

– Там спокойно помещается сто человек, больше нам и не надо: не будет тесноты, зрители будут сидеть достаточно близко к актерам. Наконец, должен быть достаточно высокий потолок и площадка настолько просторной, чтобы я смогла двигать сценическое пространство как угодно, чтобы зритель никогда не знал, с какой стороны и как он будет сидеть – в полукруг, в длинную или широкую линию. А еще хочется, чтобы мои любимые актеры не лазили специально, чтобы снимать или поднимать ткань, нужны специальные механизмы.

– Вы хотите делать театр непременно в центре, на проспекте Кирова. Но если подумать, улица Киселева тоже центр...

– Согласна, но на Киселева нет такого помещения, которое мы могли бы снять и которое удовлетворяло бы нашим желаниям. Мы уже одно такое сняли. Но нам порой приходится объяснять и как сюда добраться, нас сложно найти.

Проспект сам по себе является рекламой. Там достаточно встать и походить в костюме 15 минут. Если будет большая постоянная афиша, то не надо будет прилагать столько усилий, чтобы к нам шли. Да, аренда на проспекте дорогая, но, мне кажется, окупаемая. Может, это будет даже дешевле, чем расклеивать афиши по городу.

– В конце мая вы встретились с Валерием Радаевым. Как я понял, суть его ответа сводилась к следующему...

– «Я буду следить за процессом».

– В чем это может заключаться? В том, что вы должны найти спонсоров, а вам в случае чего помогут с организацией?

– Радаев ничего отдельно не обещал. Он перенаправил нас к замминистра культуры – Владимиру Баркетову. Они могут помочь нам информационно, но можем ли мы дождаться от них финансовой помощи? Навряд ли. У них самих негусто, да и муниципальных театров хватает. Мы не хотим выступать в роли попрошаек, мы хотим выступать в роли творческой самоокупаемой единицы. Думаю, что мы еще будем встречаться и с Радаевым, и с Баркетовым. Да, конечно, проблемы театра – это не проблемы ЖКХ, но было бы неплохо, если бы люди почувствовали его нужность. Наши коллеги из маленького литовского городка (в Литве, кстати, как и за рубежом, хватает частных театров, потому что есть меценаты) просили мэра помочь им финансово. И просили, на мой взгляд, замечательно: «Если к вам приходят гости, что вы им показываете? Разрушенные садики и детдома? Нет. Вы их радуете. А если вам нечем будет радовать? Мы же как раз за радость и отвечаем, отвечаем за то, чтобы вашим гостям, вашим детям было куда пойти. Поэтому и мы – необходимая часть состава, которая двигает город».

– Вам не кажется, что сейчас в Саратове предложение, которое способны дать представители искусства, не только театров, превышает спрос?

– Я поражаюсь тем людям, которые на нас ходят, я думаю: зачем они ходят, что ими движет? А они поражаются нам: зачем мы это делаем, мучаемся в подвале? Мы любуемся и удивляемся друг другу. Мне не кажется, что люди пресыщены, достаточно посмотреть на наш репертуар, не совпадающий ни с одним театром Саратова. Я понимаю, что гурманов мало, что большинство – обыватели, которые раз в детстве сходили в театр и им не понравилось. И всё же у нас есть вы, пиар-директор, своя актерская школа, которая пропагандирует правильное искусство.

– АТХ тоже выделялся...

– Да, АТХ выделялся, и им было несладко. Но об этой странице многие помнят, согласитесь?

– А вы не боитесь, что пример АТХ – очень показательный: что если ты не крупный муниципальный театр, то оказываешься...

– В нише, куда ничего не стекает? (Смеётся.)

– Да, в положении бедных родственников, которым рады, но помогать не спешат.

– Ваня же (Иван Верховых – художественный руководитель АТХ. – Прим. авт.) тоже не лез ни в какое правительство, не пытался бить себя пяткой в грудь...

– С другой стороны, всё может более или менее благополучно закончиться. «Самокат» долго мучился...

– «Самокат» – муниципальный театр.

– Да, но они после перевода в бывший Дом работников искусств не могли начать сезон из-за невозможности произвести ремонт. И все-таки спонсоры нашлись.

– Им дали помещение. Если бы нам дали помещение, за которое не надо бы платить, но нужно делать ремонт... Мы же делаем ремонт своими руками и работаем в тех условиях, которые есть. Если у нас сейчас просто наберутся деньги на то, чтобы снять помещение, мы его снимем. У «Самоката», наверное, не было момента, когда у него не было ничего.

– Вам не кажется, что здесь есть противоречивый момент: власти должны помочь частному, не муниципальному театру?

– Мы не считаем, что они нам должны. Они могли бы попросить нам помочь, создать попечительский совет.

– Какая сумма требуется?

– Порядка 500 тысяч рублей вместе с ремонтом. Сюда входят удобные кресла, светодиодные фонари, оплата первоначального взноса за аренду. Всё странно складывается: как только я заявила в Интернете, что я уеду в 2016 году, то появился директор по продвижению – наш бывший ученик, недавно вернувшийся в Саратов, затем возник на горизонте Миша Максимов с идеей крауд-проекта. В общем, сейчас как-то всё само складывается...

– Мне хотелось бы вновь вернуться к «Самокату», точнее, к словам его художественного руководителя Сергея Щукина, который посетовал, что в Саратове театралы не ходят на спектакли друг к другу. Можете согласиться с ним?

– Могу. И могу объяснить почему: потому что время работы у всех театралов одно и то же – вечер. Как они могут друг к другу ходить? Я не хожу на спектакли к своей маме (Наталья Иванова – основатель «Свободного театра», в 2006 году перешла на работу в Областной центр народного творчества. – Прим. авт.) на другом конце города. И спектакли, и репетиции – всё в одно время. Так что смотрим мы спектакли друг у друга лишь на фестивалях – международных и всероссийских.

А некоторые из саратовских форумов напоминают тихий маленький кулуарчик, где театры играют друг перед другом. А есть фестивали, которые вообще идут без зрителей. Это ересь. И если театралы не ходят друг к другу, то я могу сказать лишь то, что городу нужен фестиваль, который объединил бы абсолютно все театры и на который бы продавались билеты. Причем зрители бы голосовали и могли сравнивать любительский, частный и профессиональный театры. Это было бы честно и интересно.

– Теперь я процитирую вас: «Когда ты берешь бытовую пьесу... Что там написано? Стол, стул... И что, ты должен быть режиссером, чтобы такое поставить? Мне кажется, что любой человек с улицы это поставит. Как сыграют – неважно, там же не надо думать». Радикально сказано. О ком вы говорили?

– Я имела в виду Николая Коляду и всю его школу. Не то чтобы я не люблю нецензурные фразы со сцены, но когда грязь, насилие и дерьмовая жизнь вывалены на нее так, словно мы смотрим НТВ, то для этого не нужно быть режиссером. Я много смотрела Коляду и его учеников на фестивалях – это ужас. Темы тупые. Везде всё плохо, везде насилуют, пьют, матерятся, бьют морды. И всё.

– Чернуха?

– Да какая это чернуха? Макдонаха можно чернухой назвать, но там хотя бы черный юмор есть, а Коляда с юмором не знаком, он знаком с позицией быдла. Я не люблю быдло на сцене, да и в жизни не очень. Сцена требует точного понимания, как это показать, как написать – тем более. А когда ты пишешь нечистоплотно, а играют еще нечистоплотнее, то всё это помойное ведро никак не смотрится.

– Вы строите далекие планы как режиссер и художественный руководитель с учетом сложившейся ситуации?

– У каждого своя судьба. Ничем другим, пожалуй, я заниматься не смогу. Как-то под Новый год я занемогла в подвале и сказала, что если не смогу улучшить существование своих актеров, то в 2016 году я уеду. Дала себе срок в год. Получится – замечательно, если перспектив не будет, то нет смысла, надо ехать: город мне ничего не может дать, я ему ничего не могу дать...

Помочь театру вы можете через проект Planeta.ru. Подробнее здесь: http://planeta.ru/campaigns/tnagrani.