Елена Коровянко: Черный цвет и бесконечность

«Абсолютно чёрное тело» – так называется выставка художницы Елены Коровянко, открывшаяся 13 февраля в Радищевском музее. Выставка – как размышление о процессе восприятия, границах видимого и невидимого, о пространстве, его форме и содержании.

О постконцептуализме, сакральности бесконечного и абсолютно черном цвете как начале и конце всего читайте в нашем интервью.

– Елена, расскажите, что это за выставка, почему открылась именно сейчас?

– Выставка ни к чему не при­урочена. Просто пришла идея. Идеи приходят всегда в свое время. Несколько работ было сделано в 2013 году. Большая часть в 2014-м. Что-то доделывалось в этом году. Поиски начались на интуитивном уровне. Я начала работать с чёрным цветом – непонятно, почему мне это нравилось. Наработки копились. Случайно я натолкнулась на интересный научный термин «абсолютно черное тело» и использовала его как метафору. И всё постепенно начало вставать на свои места. Концепция начала складываться.

– Что означает этот термин?

– Он из физики. Отчасти – из оптики. Для меня важна не столько его связь с наукой, сколько со зрительным восприятием человека, восприятием визуальных искусств. Абсолютно черное тело поглощает всё падающее на него излучение и при этом ничего не отражает. Это идеальная модель. В природе она не существует. Остаточное отражение существует всегда, что делает видимым поверхности предметов. Если бы не было этих остаточных фотонов, то глазу нечего было бы регистрировать. Непонятно, что произошло бы со зрительным процессом. Мы бы ничего не увидели или увидели бы ничто. Такая вот игра смыслов.

У меня появилось много размышлений на эту тему. Но я не пытаюсь излагать в работах какие-то научные факты. Это какой-то импульс, впечатление. В науке на этом вопросе простроено много теорий, но от них я совершенно далека. Для меня это момент художественный. Здесь произведением искусства являются не мои картины, а некий...

– Жест?

– Процесс. Для меня важен процесс, который происходит в сознании зрителя. То есть некое моделирование какой-то ситуации, попытка представить, что произойдет, если в реальности будет существовать это абсолютно черное тело. Мне кажется совершенно естественным, что всё это перетекает в духовное пространство. Своеобразные размышления о загадочности нашей Вселенной.

– А сколько всего полотен?

– 25.

– Это знаковое число?

– Нет. Так получилось. Работ было несколько больше. Некоторые решила не выставлять. Я хотела, чтобы все полотна максимально вписывались в концепцию, чтобы не было ничего лишнего. Каждая картинка является своеобразным опорным пунктом в моей идее.

– Как создавались эти полотна, и по какому принципу они структурированы?

– Я работаю интуитивно и не придумываю себе каких-то принципов. Картина приходит в голову, и она сразу пишется. Некоторые картинки приходят сериями. Например, серия чайника с чашкой. Они родились вместе. Какие-то работы были додуманы в процессе. Но изначально он был интуитивным. Я начинала это воплощать, затем всё же подключается и логика. Впоследствии всё дорабатывалось и структурировалось.

– Каждое полотно самодостаточно или оно лишь часть некоего общего концепта?

– Безусловно, часть. Стоит отметить, что картины на выставке – без названия, потому что они все вместе составляют общее название – абсолютно черное тело. Выставка – единое целое. Но мне хотелось, чтобы у зрителя присутствовало многоплановое восприятие. Ценность отдельных полотен, может быть, и не так велика. Но тем не менее их можно воспринимать и в отдельности.

Наверное, я несколько старомодный художник. Концептуалисты считают, что воплощение произведения должно быть абсолютно минималистичным. Эстетичная живопись не совсем актуальна. Но мне близки художники, которые могут оставить несколько планов – художественный, эстетический и концептуальный.

– А могут ли работы выставляться отдельно?

– Нет. Отдельно не могут. Да и не думаю, что они ещё будут выставляться. Я не хочу повторяться. Это неуважение к зрителю. То, что было выставлено один раз, снова выставлять не буду. Работы, конечно, разойдутся. Что-то я дарю, что-то, покупается.

– Черный цвет вы подробно рассматриваете в живописи. А в жизни для вас он что значит?

– Наверное, для каждого художника искусство и жизнь – вещи неразрывные. Всё вытекает в конечном счете из жизни. Я не разделяю искусство и обычную жизнь. Это взаимодополняющие вещи.

– На выставке вы говорили о черном цвете как о пустоте, о своеобразном «ничто». Сразу появляется какая-то безысходность, обреченность. Но в тоже время пустота – как бесконечность...

– Да, на открытии я говорила о бесконечности, о трансфинитных формах. Это термин из математики. В науке это бесконечные порядковые числа. Мне было легче объяснить суть через этот аспект. Придумал этот термин немецкий математик Георг Кантор. Он разрабатывал теорию бесконечных чисел. Его последователь Давид Гильберт написал полуфилософскую–полуматематическую работу. В ней он заявлял, что бесконечность некоторые люди отвергают как нечто непригодное. Зачем она нужна, она не применима к жизни. Она – по ту сторону, мы – по эту. Надо жить в этом мире. Но та сторона тоже является частью нашей жизни.

В этом плане более справедливы древние народы. У них было совершенно другое отношение к восприятию бесконечности. Фактически это божественное пространство, потому что оно никогда не было создано, никогда не будет разрушено. Это начало всех вещей. Оттуда они пришли, туда и уйдут. И мы пришли оттуда, туда и уйдем.

Да, кем-то это воспринимается как безысходность, потому что для человеческого восприятия эти вещи порой запредельны.

– Ваши работы – это своего рода эстетика отсутствия?

– Почему отсутствия? Это ничто и одновременно – всё. Такая формулировка абсолюта.

– К каким направлениям, художественным традициям вы обращаетесь в этих работах?

– Осознанного обращения к традициям нет. Повторюсь, я действительно работаю интуитивно. Отсылки есть только к каким-то конкретным художникам, которые тоже работали с черным цветом. Отчасти к искусству авангарда. Я ощущаю, что веду такой небольшой диалог с ними.

– То есть сознательно вы ничего не приобщаете?

– Нет, такое тоже бывает. Так возникла естественная связь с Казимиром Малевичем и его «Черным квадратом». Но изначально всё было на интуитивном уровне. Например, серия с фольгой появилась из информации о Vantablack.

– Что это такое?

– Когда я наткнулась на физический термин «абсолютно черное тело», естественно, начала читать сопутствующую литературу. Среди этих текстов была информация о том, что впрошлом году ученые изобрели такое вещество, которое называется Vantablack. Оно представляет собой углеродные нанотрубки на фольге. Эта субстанция, по заявлению ученых, поглощает большую часть излучений, то есть она практически ничего не отражает. Человек, который смотрит на это вещество, видит не поверхность темного цвета, а видит ничто. То есть черную дыру, то самое абсолютно черное тело. Собственно, мысль, которая меня и зацепила в термине. К тексту была прикреплено маленькое фото с изображением Vantablack на фольге. Но по фотографии, конечно, ничего не поймешь, а интересно было бы посмотреть...

У меня сразу возникла четкая ассоциация с «Черным квадратом», который Малевич на выставке супрематического искусства повесил в красном углу. Тогда появились сразу три работы – круг на фольге, квадрат и солнце над горой.

«Черный квадрат» был создан, когда Малевич работал над декорациями к пьесе Михаила Матюшина и Алексея Кручёных «Победа над солнцем». По замыслу автора черный квадрат появлялся на смену солнечному диску. В тот момент для автора он олицетворял победу творческого, человеческого, аналитического начала над природным, стихийным и только потом обрёл свой истинный смысл. По моей задумке эта оппозиция снимается, так как работа об абсолютно чёрных телах, а Солнце является тоже абсолютно чёрным телом, несмотря на то что кажется полной противоположностью.

Напомню ещё, что «черный квадрат» – это нулевая форма, «трансфинитная». Квадрат – самая статичная фигура. Плюс черный цвет, который всё поглощает. При этом нивелировании всё обращается к абсолюту. Этот момент тоже связывается с моей концепцией.

Расскажу ещё об одной работе, из другой серии с «двойным эффектом». На ней изображён круг, напоминающий диск, который что-то закрыл, преградил. С другой стороны, этот круг может восприниматься как дыра. И в тоже время – отражение, потому что сам диск глянцевый. Лака там было больше, чем краски. Когда подходишь ближе, видишь темно-синее пространство, а с другой стороны видишь свое отражение.

– Как писал куратор выставки, ваше искусство находится в русле постконцептуальных художественных практик. Что это за практики?

– Для меня достаточно сложно себя отнести к какому-то направлению: это значит поставить рамки. Всё постоянно варьируется, меняется. Всё художники работают таким образом. Об этом лучше спрашивать у кураторов.

Что касается постконцептуальных практик... Сам концептуализм появился в 60–70-е годы. Чистый концептуализм существовал только тогда. Потом всё постепенно трансформируется, смешивается с другими практиками. Когда мы вместе с «Сектором новейших течений» Радищевского музея задумывали открытую лекцию о моих любимых художниках, изначально предполагалось, что я буду рассказывать художниках-концептуалистах. Но когда начала собирать материал, поняла, что из них практически никого нельзя отнести к чистому концептуализму. В принципе это не удивительно.

Вдохновитель концептуализма Джозеф Кошут написал работу «Искусство после философии», в которой говорил, что всё искусство после Марселя Дюшана концептуально. По сути любое искусство концептуально, потому что в основе всегда лежит идея.

Всё, что происходит сейчас в Саратове, вообще трудно каким-то образом описать, обозначить четкие направления, течения. Тем более этого не сделаю я, так как нахожусь внутри процесса. Нужен взгляд со стороны.

– Если для концептуализма важен жест, то что важно для постконцептуализма? Какие изменения претерпевает этот жест для вас?

– Мне кажется, все изменения сводятся к свободе выражения. Любое течение изначально имеет чёткие границы, принципы, описанные в манифестах и т. п., а затем постепенно «растворяется». Так концептуализм возник отчасти как протест против коммерциализации искусства, поэтому концептуальные произведения смещают акцент с материального воплощения на идею, они не должны были продаваться и покупаться, выставляться в галереях (так заявляли пионеры концептуализма). Но что произошло? Концептуальное искусство так же продаётся и выставляется.

Словом, что я хотела сказать: в постконцептуальных практиках есть всё – и жест, и язык, и символ, и эстетика.

– А вы что смешиваете?

– Эстетичный способ визуального выражения, который для концептуалистов не очень характерен. Смешение пониманий о черном теле, его названии,смешение размышлений, которое происходит в сознании зрителя.

Я вернулась к живописи – это некий отход от привычной концептуальной традиции. Мне нравится эта эстетическая сторона. Хочется просто сначала остановить взгляд зрителя, а потом уже вовлечь его в процесс.

Можно очень легко пройти мимо каких-то вещей, если у произведения отталкивающее выражение. Мне, например, не очень нравится радикальное искусство. Хотя я его признаю и уважаю.

– Если нет провокационных практик, радикальных конфликтов, как вы привлекаете зрителя, чтобы он зацепился с первого взгляда?

– Соучаствовать, думать, быть в процессе. Важна интеллектуальная работа. Состояние, в котором художник работает, отражается на его работе. Если ты по-настоящему сконцентрирован, если по-настоящему любишь, чувствуешь, всё равно в работе всё это остается. Прежде всего я стараюсь быть самой собой. Если ты максимально честен, этого вполне достаточно.