Григорий Гришин и Ольга Яковлева: Наше кино – консервы с воздухом эпохи

Новая картина саратовских режиссеров Григория Гришина и Ольги Яковлевой «Ключ для заводного апельсина» претендует стать лауреатом старейшей национальной кинопремии «Ника» за 2014 год в номинации «Лучший неигровой фильм». Длинный список претендентов Российская академия кинематографических искусств объявила на прошлой неделе.

Картина была недавно показана в рамках IV Докфеста – Всероссийского фестиваля документального кино – на сайте «Новой газеты». Фильм попал также в программу международного кинофестиваля «Артдокфест» и в короткий список премии в области неигрового кино «Лавр». В Саратове премьера режиссерской версии состоялась в конце минувшего года.

«Ключ для заводного апельсина» – это фильм о противостоянии фашистов и антифашистов в начале нулевых, о противоречивых судьбах героев, метаморфозах души и ностальгии по молодости. В фильме есть аллюзии на роман «Заводной апельсин» Энтони Берджесса, много параллелей с экранизацией Кубрика, но все же картина Яковлевой и Гришина – это собственные размышления режиссеров о сущности молодежной агрессии и свободе выбора.

– Как вы попали на фестиваль «Новой газеты»?

Г. Г.: Это уже не первый наш фильм, который участвует в данном фестивале. Предыдущая работа «Мой папа коммунист» тоже принимала в нем участие. Лариса Малюкова – кинообозреватель «Новой» – увидела нас в программе фестиваля «Артдокфест» и пригласила поучаствовать.

– Какие темы были в этом году основными на Артдокфесте?

О. Я.: Естественно, очень много фильмов об Украине. Фильмы об ЛГБТ-движении. Отдельную нишу занимали работы учеников Марины Разбежкиной. Ну и как всегда – социальное кино: люди с ограниченными возможностями, старики.

Г. Г.: Достаточно привычная программа в этом году. Только Украина внесла какую-то остроту.

– Кроме этих двух конкурсов, как-то еще вырисовывается фестивальная судьба вашего фильма?

О. Я.: Судьбы пока нет, потому что фильм только-только вышел. Пока отправляем заявки.

Г.Г.: Да, сейчас мы выбираем фестивали, которые наиболее интересны с точки зрения продвижения нашего фильма.

– А где легче пробиться – на отечественных или зарубежных площадках?

Г. Г.: Везде есть свои сложности. Надо находиться в этом мире, тогда лучше понимаешь, как это работает. Но на российские фестивали попасть проще, там не такая высокая конкуренция.

О. Я.: Что значит «проще»? А я бы не сказала так. Наш прошлый фильм «Мой папа коммунист» показал обратное. Нас взяли порядка десятка иностранных фестивалей. А здесь мы поучаствовали лишь в двух.

Понимаешь, ситуация кардинально изменилась. Начало десятых годов было более благополучным для российского кино. Было больше свободы. Сейчас другая политическая ситуация. На кино это тоже отражается. Квоты для российских фильмов на иностранных фестивалях сокращаются.

Г. Г.: Страна становится неинтересной для мира.

О. Я.: Пока рано говорить об этом. Возможно, судьба фильма будет достаточно успешной.

– Сейчас чувствуется некая изоляция российской документалистики от мировой?

Г. Г.: Нет. Не чувствуется.

О. Я.: Пока нет. Я боюсь, что она может возникнуть.

Г. Г.: На «Саратовские страдания» продолжают приезжать европейцы. Контакты сохраняются. Документалистика – не такая уж большая сфера. Скорее, эта изоляция почувствуется на уровне телеканалов.

– А какая судьба ждет фильм в нашем городе? Он будет еще как-то представлен?

Г. Г.: Что еще делать после премьеры? Если будут какие-то пожелания, то, может быть, к весне устроим повторный показ. У нас странное отношение к документальному кино. Местную власть оно почти не интересует. Какую-то специальную судьбу в Саратове даже трудно представить.

– Как указано в описании фильма, он – об истории уличной войны и противостоянии фашистов и антифашистов в начале нулевых. Что двигало этими людьми, каковы были их цели?

Г. Г.: Мы идем вслед за идеей романа «Заводной апельсин» Энтони Берджесса, поэтому смотрим на войну и на увлечения этих людей как на следствие энергии молодости, которая ими движет. Это такой возрастной процесс, через который проходит каждый человек. Он глубоко его переживает, но затем всё же плавно преодолевает.

О. Я.: Как правило, эти молодые люди из всевозможных субкультур еще не вписаны в социальную структуру общества. Поэтому у них возникает желание протеста, желание какой-то самоидентификации. Понять, с кем ты. Именно в этот период молодые люди выбирают свои политические взгляды, взгляды на общество, культуру.

– В описании к фильму есть такая фраза: «Главный фронт – музыка». Музыка фа и антифа очень похожа на уровне внешней и внутренней формы. А вы ее как-то могли поделить? Или это действительно один замес?

Г. Г.: Главный связующий мотив для наших героев – это музыка. Именно по ней проходил отсев: наши – не наши. Причем музыка достаточно своеобразная. Наш эксперт политолог Александр Верховский говорит в фильме, что музыка, в которой сложно расслышать слова – хардкор, ска, – ограничивает круг посвященных. Костяком фильма мы выбрали музыку, потому что это некий энергетический абсолют, который скрепляет людей, который дает бессловесное объяснение происходящему у них внутри и впоследствии выплескивающемуся на улицы.

О. Я.: По словам она как раз совершенно разная. Но слова редко удается расслышать, потому что музыка очень энергичная, агрессивная. Два субкультурных течения могут слушать даже одно музыкальное направление. Это будет, скажем, хардкор. Но с абсолютно разными текстами.

– А есть исполнители или группы, которых фа и антифа делят между собой? Например, «Гражданская оборона». Условно и те, и другие хотят считать группу своей.

Г. Г.: Если брать даже две этих группировки, то мы увидим, что их состав не однороден. Есть активисты, которые переходят туда-сюда. Так же и с музыкальными предпочтениями. Борьба за группы? Такого явления не было.

– Вы поставили музыку Бетховена в конце фильма, когда один из героев находится в консерватории. Такая параллель с Берджессом была намеренной?

Г. Г.: Да. Бетховен – это классика, которая связывает наш сюжет с классическим сюжетом Берджесса. Это попытка поразмышлять о музыке вообще. О ее природе.

О. Я.: Мы пытались сделать такое философское обобщение. В этой сцене есть некий момент взросления. Наш герой идет в консерваторию – это значит, что он начинает смотреть на какие-то свои конфликты как зритель. Он реагирует иначе. Он перестал быть непосредственным участником событий.

– Фильм делался около года. Изменились ли сами герои за время работы?

Г. Г.: Они уже взрослые. Если бы им было лет 19–20, мы бы могли наблюдать эту эволюцию. А когда людям под тридцать и за тридцать лет, то на таком сравнительно небольшом отрезке этой эволюции не видно.

О. Я.: Но их ностальгическая интонация была видна с самого начала. Я думаю, что ностальгия по молодости в фильме присутствовала у всех героев. Неважно, кто они – антифа или наци. Я думаю, наши герои согласились принять участие именно из-за этого. Они хотели вспомнить прошлое, рассказать, за какие идеалы боролись.

Г. Г.: Наш фильм получился очень ностальгическим. Возможно, просто сейчас такое время. Документальное кино вообще про время. Оно как консервы. Это способ консервировать время. Своего рода воздух эпохи. Откроешь эту банку с воздухом лет через 20 и поймешь, о чем на самом деле фильм.

О. Я.: Придет другая эпоха, и будет не до ностальгии.

– В вашем фильме много архивной видеохроники, телевизионных сюжетов тех лет: митинги, драки, задержания. Но все они были сняты в Москве. Почему нет саратовских?

Г. Г.: Они где-то есть. И мы пытались найти такие видеозаписи. Но сейчас это всё уголовная статья – «экстремизм». Все люди, у которых имеются такие вещи, всячески это скрывают.

– А вы сами не шли на контакт с правоохранительными органами?

Г. Г.: Мы даже не пытались.

О. Я.: Тем более по Саратову громких стычек было не так много. Но были. Например, история с отверткой. В ходе одной из драк националист был серьезно ранен отверткой. После этого инцидента начались массовые преследования и тех, и других. Естественно, все сразу ушли в подполье. Это конфликт, после которого резко пошла на спад активность антифа-движения в Саратове.

Г. Г.: Движение перестало быть уличным. Его ядро занялось политикой. Вместо драк – политические программы. Это, конечно, уменьшило их популярность среди потенциальной аудитории.

Пока группировки были заняты друг другом, это было в какой-то степени выгодно правоохранительным органам. Пока они занимаются друг другом, они не трогают общество, не доставляют ему проблем.

О. Я.: Они не занимаются политикой. Только мордобоем.

Г. Г.: А главным врагом наших героев всегда было государство. Притом для этих группировок характерны взаимные обвинения в сотрудничестве с правоохранительными органами и властью.

О. Я.: Некоторые и нас обвиняли в проплаченности, сотрудничестве с властью. Многие боялись, не брали трубки. Саратовские националисты отказались сниматься, например. Пришлось искать героев в Москве.

– Ну, фактически да, это госзаказ, ведь фильм снимался на деньги федерального министерства культуры. Как оно вообще позволило этому фильму выйти?

Г. Г.: Со стороны государства не было никакой цензуры.

О. Я.: Только попросили мат запикать. Хорошо, что у нас было мало мата. И дурацкое запикивание не сильно повлияло.

Г. Г.: Как получилось, что наша заявка выиграла, непонятно. Много для кого непонятно. Но это вопрос не к нам.

О. Я.: Может быть, потому что Гриша проходил по минкультовскому списку как дебютант, и на наш фильм было заявлено меньше средств. Возможно, кому-то показалось, что это актуальная тема. В общем, нас спрашивать бесполезно. После окончания работы мы просто сдали фильм и еще кучу бумажек. Теперь он лежит в архиве и, скорее всего, никому не нужен.

– Первая премьера фильма была еще 13 марта 2014 года. Это была минкультовская версия?

О. Я.: Да, это как раз официальная продюсерская версия фильма, которая легла на архивные полки в Красногорске. После нее мы решили сделать полную режиссерскую версию. Но уже на свои средства. Это обычная практика в отечественном кино. Именно режиссерская версия будет представлена на всех фестивалях.

– А министерство культуры не было обеспокоено тем, что вы собирались снимать Тесака (Максима Марцинкевича), участников «болотного дела», Алексея Гаскарова. Кстати, почему они не вошли в фильм?

Г. Г.: На момент съемок Гаскаров уже сидел. А мы были ограничены в сроках. Съемочный период длился всего несколько месяцев. Ввязываться в авантюру с московским УФСИН мы не стали.

О. Я.: Тесака мы не сильно хотели снимать. Это он захотел сниматься. В комментарии для газеты «Известия» он сказал, что если его найдут, то он готов. Фильм изначально про антифа, а наци нужны для обозначения второй стороны конфликта. Поэтому Тесак был не к месту.

Г. Г.: Отбор героев был очень сложным. Я общался со многими людьми, примерял на роль героев. Но по разным причинам они не вошли в фильм. Было большое количество вариантов, стратегий. В конце концов выстроилась та структура, которая не то чтобы самая лучшая, глубоко раскрывающая героев, а та, которая соединила в себе полноту прояснения темы и жизнеспособность с точки зрения съемки. То есть что вообще возможно снять по финансам.

– Главные действующие лица фильма – Вилков и Петров. Один – троцкист, другой – анархист. Получается, что даже внутри местной ячейки антифа есть серьезные расхождения?

Г. Г.: Политически у них разные позиции. Если они начнут спорить друг с другом, то никаких националистов и не надо. Расхождение в идеологии – как раз то, что отличает их от националистов. Антифашизм был лишь некой платформой, на которой множество людей могло объединяться. Сейчас движение приняло своеобразную форму – в связи с конфликтом на Украине. Объединяющая площадка исчезла.

Наци же понятней для широких слоев населения. Потому что они в целом едины. И это единство не нарушает даже такая спорная система верований, как язычество, распространенная в националистических кругах.

– А как у наци уживаются язычество и православие?

Г. Г.: У людей всё так своеобразно сочетается в головах. Политическая повестка вечно меняется. Вообще когда смотришь на всё это, становится грустно. Когда нет настоящей политической жизни, можно баловаться всеми этими игрушками – язычество, миграционные законы и так далее. Каша возможна только тогда, когда нет энергетического поля.

– В вашей аннотации к фильму было написано, что война нулевых не закончена, у противостояния есть новые перспективы и новые формы ведения войны. Что это за перспективы?

Г. Г.: Когда доллар станет 150 рублей, тогда посмотрим.

О. Я.: Мы говорим о том, что наши герои – это перспективные политики. Тридцать с небольшим – хороший возраст для политической карьеры.

Г. Г.: Потенциал есть за каждым из них. Те, кто выстоял в уличной войне, несомненно, могут быть политическими лидерами. Они имеют хороший опыт организации групп.

– Не считают ли они, что станут в результате теми же «механическими игрушками», как писал Берджесс? Только более модернизированными.

Г. Г.: Кто умнее, тот будет этому сопротивляться. Кто глупее, будет исполнять роль политической марионетки. Так или иначе, в политике все друг другом манипулируют, ну или по крайней мере пытаются.