Если присматриваться
– Смотри, здесь у меня целая библиотека. А знаешь, как я ее собрал? Из книг, подобранных на помойке. Очень много книг сейчас выбрасывают. Очень много! Хлеб и книги – это меня коробит. Ну, хлеб я подбираю и дочери для собаки отвожу или рыбам бросаю, если очень несвежий – думаю, не отравятся? А книги – сюда, в музей.
Мы с Петром Трущелевым сидим в третьей, самой маленькой комнате созданного и хранимого им художественно-этнографического музея – в здании городской библиотеки Аткарска.
На КулИковом поле
В двух других комнатах располагается собственно музейная коллекция: в одной – художественная, в другой – этнографическая. Холсты и рисунки аткарских (и не только) художников, множество тщательно подобранных предметов уходящего быта. Музей носит имя Александра Павловича Бубнова, художника, известного, вероятно, каждому школьнику своим полотном «Утро на Куликовом поле». Но Петр Трущелев знает о Бубнове гораздо больше – практически всё. Александр Бубнов родился в 1908 году в Тифлисе (там служил тогда его отец, военный), но детство и юность провел в деревне Бубновке Аткарского уезда.
– Вот малая родина Бубнова и художников Аткарска. Бубновка, фотография, мой друг художник Владимир Николаевич Рыжов сделал. Было 380 дворов, родители Бубнова были отсюда, дед... Теперь осталось десять, может быть, двенадцать дворов. Да и то больше не русские.
На репродукции знаменитой картины, на табличке с напечатанным ее названием добавлено от руки ударение на букву «и».
«Да, – настаивает на своем Петр. – «Утро на КулИковом поле»... Я почему говорю «КулИково»? Дети приходят, бывают дотошные, спрашивают: а почему у вас тут так ударение стоит? Отвечаю: потому что первоначально поле так и называлось, от слова «кулик»... Вот я так и правлю. Конечно, в миллионном тираже не поправлю, но тем не менее... Но, правда, детям не говорю, что куликами у нас раньше называли, знаешь, кого? Пьяниц...
Вот на фотографии Николай Яковлевич Федоров – учитель Бубнова, Пегушева (Владимир Иванович Пегушев – учитель Петра Трущелева, четверть века преподавал изобразительное искусство в аткарских школах. – Прим. авт.), вот его дочь Антонина Николаевна Киселева, учительница, немецкий преподавала. Я с ней встретился, когда его уже не было в живых, и она мне передела эти материалы. Но это только часть, остальное в краеведческом музее. Подарила она музею репродукцию «Утра...» – дар Бубнова Федорову с дарственной надписью. Где она сейчас, никто не знает. Игнатьев много лет там работал – не знает. Сейчас Рыжов всё перекапывает, перелопачивает, где – неизвестно. (Владимир Николаевич Игнатьев и Владимир Николаевич Рыжов – бывший и нынешний директора Аткарского краеведческого музея. – Прим. авт.). Федоров серьезно занимался историей творчества Бубнова. Сам он был фронтовик, ранение... У него повязка на глазу была, и отсюда кличка Пират. Я о нем узнал поздно (жалко, жалко!), когда с Пегушевым начал общаться: а ты знаешь, а ты знаешь? Так и начал постепенно собирать всё это с 70-х годов, а в 85-м защитил диплом о Бубнове, добился, чтобы улица в Аткарске была названа именем Бубнова. Никто ничего не знает, говорят: кормушку нашел! А никто не знает, сколько было мытарств, издевательств! Дадут помещение – отнимут. Предложат – забудут. И – обещания, обещания, обещания...
А вот рисунки Федорова: здесь я показываю поэтапность работы – карандашный рисунок, потом акварель, замалевок начинает делать и всё остальное...»
И в нынешнем музейном работнике этот показ «поэтапности» выдает бывшего учителя изобразительного искусства. Почему бывшего?
«П. А.! Вы счастливы?»
С Петром Трущелевым мы познакомились весною 1983 года. Уж не помню, кто именно, скорее всего, сотрудники саратовской детской художественной школы, рассказали мне о необыкновенном аткарском учителе рисования. Он и сам пишет живописные работы, и детей учит не по скучным шаблонам, на его уроках рисуют не гипсовые конусы (хотя и это, вероятно, тоже делали – техника рисунка есть техника). На листах его учеников – больших листах, не формата школьного альбома – идут по морям сказочные флотилии, развертываются многофигурные батальные сцены. Один художник увлечен пейзажами, другой – настоящий анималист, рисует лошадей и только лошадей: «Ведь лошади все такие разные!»
Уже тогда Петр, тридцати с небольшим лет от роду, учитель обычной средней школы, вместе со своими учениками собирал этот музей. Коллекция была, конечно, гораздо скромнее нынешней. Они находили экспонаты в сараях, на чердаках, в бабушкиных сундуках – старинную глиняную и стеклянную посуду, деревянную домашнюю утварь, всё то, что уходило или уже ушло из крестьянского и городского обихода и что они старались сохранить для истории своего края. Из груд металлолома тащили утюги и самовары, печные дверцы – чугунные, художественного литья, с барельефами: античные колесницы, всадники, воинские атрибуты.
– У нас не как в обычном музее «Руками не трогать!» – рассказывал мне тогда Трущелев. – Со всем, что здесь есть, мы работаем. Всё это нужно на уроках.
В классе был специальный ящик вроде почтового. Ученики бросали туда написанные для П. А. (так его называли в некоторых посланиях) записки с самыми животрепещущими вопросами: «Как воспитать в себе силу воли?», «Как Вы думаете, что самое прекрасное создал человек на земле? Я думаю, книги и музыку». «Почему люди (некоторые) делаются жестокими, лживыми и злыми?» «Каким, как Вы считаете, должен быть учитель? По-моему, таким, как Вы», «Откуда взялась обезьяна?», «Петр Алексеевич! Вы счастливы?»
Со временем счастливые годы школьного учительства Петра Алексеевича закончились. Из школы ему пришлось уйти. Характером он непрост: не то чтобы неуживчив, просто стоит всегда на своем. Как считал нужным преподавать, так и преподавал. В класс свой никаких других учителей с их уроками не пускал – там же не просто класс, а музей, и его нужно сохранять, а кто это сделает лучше, чем он сам?
Пришлось уйти в педагогическое училище – было такое в Аткарске, готовило учителей начальных классов.
Помню, тогда, лет тридцать назад, Петр был очень недоволен этой вынужденной переменой. Недоволен был он своими новыми учениками, вернее, ученицами. В педучилище шли в основном девушки. И Петру – после его школьников с живыми, почти детскими открытыми характерами – казалось, что до этих довольно уже великовозрастных девиц ничем не достучаться: глухо! Но потом, похоже, все-таки достучался. Привык, прислушались друг к другу, присмотрелись. Но пришло время – и училище закрылось.
Искусство не спасло
«Какой же это был год? – вспоминает Петр. – Девяносто восьмой, тоже декабрь. К нам вдруг нагрянул Аяцков Дмитрий Федорович. С имамом Поволжья Бибарсовым. Естественно, когда гости, их и в школу, и в педучилище, даже американцы у меня были. И эти прибыли, ну, их сразу в мой кабинет. Я надеялся, что Аяцков поможет, но это бесполезно всё. Почему я помню, что это декабрь 98-го, потому что Аяцков, узнав, что у меня на будущий год в феврале юбилей, пятьдесят лет, подарил часы, которые теперь уже давно не ходят.
И когда они уехали, мы собрались, директор Ольга Павловна говорит: «Нас спасло искусство». Ведь мы завели гостей в кабинет, где у нас выставочный зал был, там я делал многие встречи с художниками, с поэтами... Вот что было у нас! С чего начиналось. А в 2010-м или 2011 году закрыли педучилище. Учителя стали не нужны.
Я почему вспомнил эту фразу? Из школы, где ты у меня был, я уходил в 98-м, меня выжили оттуда, тогда весь музей был в одном кабинете. И я всё перевез в училище, ничего не оставил, даже детские рисунки. Отвел один кабинет под этнографию, другой – под зал изобразительного искусства. Там свободно было! Сейчас в библиотеке три комнаты, всего 58 метров, а там два кабинета были по 63 и один поменьше. Можно представить! Вот я уже там зал ИЗО почти сделал, зал этнографии, библиотеку. Я там и жил: телевизор у меня там был, что-то поесть... Но – увы!
Я думал, заинтересуются, что музей там, и начнут ремонтировать старое здание педучилища. Ему больше ста лет, с 1905 года. Одно двухэтажное здание во дворе сразу «Бытовик» забрал. Спортзал отремонтировали, там занимаются спортсмены. Где библиотека была и мой кабинет, там теперь МФЦ – многофункциональный финансовый... Я не знаю, как он называется. Трехэтажную пристройку к старому зданию выкупил наш местный предприниматель. А само здание – памятник архитектуры – брошено, оно рассыпается, разваливается, всё в трещинах.
Принцип один!
Встретившись наконец в этом году, стали мы с Петром вспоминать, как давно не видались. Оказалось, семнадцать лет. А со времени знакомства пошел четвертый десяток. Петру уже шестьдесят пять, поседел, но в хоккей впрочем, играет и теперь, как тогда, в 80-х, во времена нашего знакомства, играл в одной команде со своими школьниками. Может быть, только не так быстро бегает, как прежде.
О себе рассказывает мало и неохотно, всё о деле. Но это для него и есть – о себе.
«В педучилище у нас был музей боевой славы, комнатушка. Как заходишь в парадную, сразу налево вторая дверь. Ничего от него не осталось. Я туда и краску давал и какие-то военные предметы. Куда всё делось, непонятно.
Сейчас начал оформлять большие альбомы – тоже на помойке подобрал. Кстати, хорошие фотоальбомы. «Три дороги, три пути» – пока предварительное название. Почему три? Школа номер шесть, педучилище, теперь вот здание библиотеки. Первый альбом: с чего начинался музей, с маминого самовара, потом фотодокументы разные, публикации, естественно, обращение к Кошелеву..., который до Решетникова был, и Ипатову писал – всё бесполезно. Вот Решетников когда пришел, решил этот вопрос, в прошлом году, в середине декабря» (Юрий Павлович Кошелев и Алексей Анатольевич Решетников – бывший и нынешний главы районной администрации. – Прим. авт.).
– А ты учительствовать больше не пытался?
– Меня никто не приглашает, это во-первых, а во-вторых, они знают мои принципы. Мой принцип один: жить чисто и работать честно. Те, кто меня хорошо знают, говорят: «Ты сейчас не смог бы вообще в школе работать». То ли со своими принципами, то ли со своим характером... А потом, сейчас вот приди в школу – мне нужны условия! Вот пример. Третья школа, мне предложили там кабинет. Отлично сделанный ремонт. Я дождался, когда учительница, хозяйка этого кабинета, Татьяна Константиновна Шевкунова, вышла из отпуска. Подошел к ней, говорю: так и так. Она говорит: «Знаю. А подумайте, каково мне это. Я проработала двадцать лет, сделала первый раз в жизни вот такой ремонт, и вдруг у меня отбирают кабинет...» Я ответил: всё, я к вам не прихожу. А когда последний раз пришел в кабинет, ученики мне: Петр Алексеевич, пожалуйста, не выживайте нас! Я им: да я вас не выживаю! Спасибо вам, что вы такие ученики у такой учительницы».
Петр – идеалист в лучшем смысле этого слова. Он имеет свои идеалы и работает ради них. Трудно в наши времена идеалистам. Хотя, может быть, в другие было не легче. Но Петр выискивает светлое:
«Вот это уникальный человек. Я таких людей называю «ненормальные». Потому что сам я ненормальный. Как обо мне говорят: сам бешеный и картины пишешь бешеные. Всеволод Юлианович Салко. Сейчас живет в Краснодарском крае. Ему уже за 80 лет. А в 1959 году собрал ребятишек, и они из Аткарска на велосипедах поехали в Москву, чтобы с Бубновым встретиться. И ведь отпускали родители! А сейчас... Малыши приходят в музей, говорят: мы хотим к вам – рисовать. Одна девочка одиннадцатиклассница так интересно сказала: я хочу, чтобы вы были у меня учителем искусств. И в итоге ни один не пришел! То ли мне не доверяют, то ли это подлое время идет, начиная с девяностых годов. Вот сравни то время и это... Э, да что там говорить!»
* * *
После первых бесед с Петром, еще тогда, в 1983-м, мне вспомнились строки из цикла «Праведники» Николая Лескова: «У нас не переводились, да и не переведутся праведные. Их только не замечают, а если стать присматриваться – они есть».
* * *
На городской выставке, посвященной 60-летию СССР – время-то было советское, 1982 год, – было много работ, рисунков его учеников. В книге отзывов один из посетителей написал: «Если бы на Земле все люди так же радостно воспринимали лучи солнца и цвет неба, то они забросили бы и атомные бомбы и само Зло».
* * *
Печаль Петра: некому продолжить дело, некому передать музей. Не видно преемника.