Сергей Старостин: Нашу культуру подменили суррогатом

Сергей Старостин – всемирно известный российский фолк-музыкант, мультиинструменталист, профессиональный фольклорист и этнограф. Он виртуозно смешивает традиционную музыку с классическим джазом и авангардом. В 2002 году Сергей Старостин как лучший этнический музыкант Европы был номинирован на премию «World Music AWARDS», присуждаемую британской радиокомпанией «ВВС». Обладатель многочисленных фестивальных наград, среди них Гран-при Еврорадио 2010 года в Братиславе. Старостин больше 30 лет на сцене, примерно столько же занимается исследовательской деятельностью и коллекционированием образцов народной музыки.

– Вы приехали на конференцию «Фольклор Большой Волги»? Какова программа вашего участия?

– Помимо своей музыкальной деятельности, я являюсь научным сотрудником Республиканского центра русского фольклора в Москве. Я занимаюсь фольклором Верхней Волги, поэтому тематика для меня очень близкая.

Главной целью моей был семинар-практикум по тверскому рожку. Хотя он был несколько шире, чем просто семинар о музыкальном инструменте. Это очень интересный инструмент, на котором играли пастухи. Люди, занимающиеся фольклором, большее внимание уделяют песенному материалу, на мой взгляд, они недостаточно внимательны к инструментальной культуре. Если инструмент присутствует, то это, как правило, гармошка – основной народно-инструментальный символ, реже балалайка. Все остальные инструменты используются достаточно фрагментарно. Порой некоторые фольклористы не вникают в суть инструмента, на котором исполняется народный материал. А в традиции нет ничего проходного. На семинаре я хотел подробнее рассказать о рожке. Но это длинная история, она непосредственно связана с моей жизнью и учебой.

– Как и когда вы начали заниматься фольклором?

– Буквально после первого года учебы в московской консерватории на оркестровом отделении мои знакомые пригласили меня поехать в этнографическую экспедицию в рамках учебной практики. Для моего отделения она была абсолютно необязательной, но я согласился. Когда мы приехали в Рязанскую область и встретили первую бабушку, которая поведала нам о своей жизни и спела нам песни, я был потрясен. С того момента я начал серьезно занимать фольклором. Я, можно сказать, изменил своей карьере, своему инструменту. Стал обращать внимание на традиционные музыкальные инструменты. Сам материал теперь шел мне навстречу.

– С какими народными песенными жанрами вам больше нравится работать?

– С годами приоритеты меняются. Сейчас мне больше нравятся эпические жанры. В основном я люблю исполнять баллады, эпические песни, в которых ярко выражена мораль. Может быть, из-за того что с возрастом я стал ощущать себя миссионером. Мне кажется, что я должен донести какое-то содержание, мысль до следующего поколения. Но это в первую очередь важно для меня.

– Вы много говорите о том, что традиционная культура сильно пострадала в советскую эпоху, она стала уходящей натурой. А в Саратове есть эта уходящая натура?

– Это вопрос, скорее, не ко мне, а к тем, кто здесь живет, кто ездит в экспедиции. Я подозреваю, что уникальные места с точки зрения фольклора и коллективы, которые исполняют настоящую этническую музыку, есть!

События 17-го года и все последующие события в истории государства, к сожалению, оказались плачевными для нашей традиции. Были допущены даже не ошибки, а, скорее, неверные действия. Видимо, акция по созданию псевдокультуры была все-таки целенаправленной. Она увела народ от собственных корней. Человек, который перестает питаться народной мудростью, доставшейся ему непосредственно через предыдущие поколения, перестает существовать как личность. Человек ведь не приходит на пустое место. Благодаря передаче мудрости, навыков, народных традиции легче и проще жить. Это некая система безопасности, которая дает гарантию выживаемости рода, общины, всего общества, страны.

Традиция закладывает нравственные устои, понимание жизни, взаимоотношение в человеческом обществе, трудовые, семейные и прочие навыки. Почему-то молодому советскому государству потребовалось от этого избавиться. Из-за этой подмены стала появляться так называемая колхозная культура, которая практически вытеснила фольклор, хотя победить традиционную культуру очень сложно. Несмотря на весь этот прессинг мы в своих экспедициях замечали, что народ сохраняет какие-то корневые элементы. Пока еще не была прервана цепь наследования. Сегодня можно сказать, что этого наследования на селе уже нет.

Наследование сохраняется уже иным способом. Теперь городские люди приезжают в деревню и собирают коренную культуру. Это совершенно другой способ передачи материала. Они взяли на себя миссию последователей. Это немного коряво или, наверное, неправильно, но знание не ушло. Дальше мы уже будем думать, что делать с этим наследием. Сложная, конечно, схема получается.

– А каковы критерии настоящей народной музыки? Как не превратиться в сельский лубок, сохранить некую аутентичность? Или это невозможно?

– Что касается меня, я не занимаюсь аутентичным фольклором на сцене. Это надо понять. Я транслирую некоторые образцы народной культуры, которые были заимствованы у народных исполнителей. Моя деятельность является актом музыкального искусства. Я профессиональный музыкант. Я не народный исполнитель.

Аутентичный фольклор – это просто неотъемлемая часть жизни человека, живущего в определенной среде. Когда он находится в привычной среде, когда песня возникает в необходимой для этого ситуации, например весной, когда поют заклички, исполнение песен строго по ситуации из жизни, тогда это аутентичная форма существования фольклора.

Вообще в сознании людей народная песня существует как некий эталон. Априори есть уважение к собственной культуре. Мы ее вроде бы уважаем, но не знаем предмета этого уважения. Этим незнанием очень многие пользуются, выдавая желаемое за действительное. Девушки с накрашенными губами, приклеенными ресницами, в аляповатых костюмах вещают от имени народной культуры. Это очень серьезный акт лжи, жесткая подмена под видом добра. Такие вещи очень сильно влияют на отношение именно к самим себе, на собственную культуру. Неуважение к своим традициям во многом появляется из-за этой бесконечной лжи. Отсюда такое отторжение и смута в обществе. Чем стопроцентно не страдала наша традиция, так это враньем. Она правдива, как жизнь. Народная культура никогда не рисовалась, никогда не пыталась маскироваться.

– Ну, например, талантливая фольклорная группа «Волга» использует народные тексты песен, но аранжировки электронные и исполнение авторское. Это тоже является подменой?

– Это также подмена. Она сделана на качественном уровне. Но проблема в другом. Наше общество вырвано из контекста. Коренная культура с ее семантикой, смыслами и знаками утрачена, сейчас она нам непонятна. Чисто умозрительно мы можем проникнуться уважением к случайному коллективу. Но ценность и смысл всех околофольклорных явлений мы не догоняем, потому что вырваны из контекста.

Мы – как городские люди – совершенно не готовы воспринимать традиционную культуру. На месте контекста куча суррогатного материала, который потребляем через уши. Огромное количество самой разной музыки. И она никоим образом нас не цементирует. Сейчас человека, который слушает только одно направление и ничего больше, назовут сумасшедшим. А в традиции ничего, кроме этого одного направления. Теперь мы избалованные. Миллионы исполнителей. А куда ты их поместишь? Ведь разобраться очень сложно. Для чего нам такое обилие? Чтобы что? Развить себя.

– В каком направлении?

– Выбирать с помощью той же самокритики то, что интересно, что цепляет и цементирует или, наоборот, раскачивает в нужном направлении. Вы же слушаете не только народную музыку?

Я пытаюсь вас спровоцировать. Когда мы идем в супермаркет, мы знаем, что нам надо? Хорошо, если знаем. Знакомые тебе предлагают попробовать суши. Вполне полезно, но вообще не по-нашему. Это японская еда. А потом начинаешь постигать их культуру. Я не говорю, что это плохо. Но человеку, который живет в конкретном месте и конкретно связан с землей, не до искушений. Искушать себе дороже. Он бросит свою землю и поедет в Японию. Кто будет возделывать землю здесь? Но ты свободен. Мир открыт! Вы понимаете, разрушен сам уклад, а если он рушится, тогда перестает существовать и культурный контекст.

– А сдерживающие общинные традиции не останавливали развитие общества и отдельного человека?

– Я так не считаю. Человек рождается не в коллективе, а в семье. Первые свои годы он проводит в кругу близких, получает там необходимые навыки, воспитывается как личность. И личностный фактор самый важный в традиции. Уже во вторую очередь он общественная единица. Культура не сдерживала личность. Наоборот!

– Но теперь получается, что фольклор – как красивая, но непостижимая сказка. Кстати, вы часто говорили о русском фольклоре: «он скрывает нечто большее, чем то, что звучит». А что это большее?

– И на этот вопрос я не могу ответить полностью. Как объяснить это большее? Нельзя объяснить, потому что понимание приходит с годами. Оно не дается сразу.

Городской человек находится в определенной культурной среде, хотим мы этого или нет – среда существует. Более того, она носит агрессивный характер. Куда бы ты ни пошел, где бы ни находился, тебе навязывается культурный контекст. В деревне тоже была культурная среда, но одна-единственная. В ней уже были ответы на вопросы. Теперь я уже не понимаю некоторые вещи, которые есть в этнической культуре, мне не хватает этого буквального опыта жизни на земле. Именно общения с землей, с окружающим пространством, с полем, лесом, рекой, своим двором, домашней скотиной, дикими животными. Это порождает массу фантазий.

Кстати, о русских сказках. Это уникальное явление. Оно позволяет перемещаться в пространство, которого в окружающей среде нет. Это важное, необходимое художественное дополнение к жизни, без которого жизнь носила бы характер механического повторения. Те же колыбельные – это песни с очень страшными сюжетами, кстати. В детстве страх перед ними побуждает к фантазии. Этот страх не повергает человека в депрессию. Он придает человеку силы, включает механизм самосохранения вне зависимости от тех обстоятельств, которые ему будут предложены свыше, а они могут быть самыми невероятными и самыми сложными. Человек благодаря этой инъекции имеет иммунитет против апатий, депрессий... Печали и горе были, конечно. Об этом очень много песен сложено.

– И как они с этим справлялись?

– Существовал целый обоз песен, в которых пропеваются конкретные ситуации. В том числе и бытовые, любовные, отношения с миром. Если человек этим наследием владеет, то на каждую существующую проблему есть ответ.

– Ваш альбом «Душеполезные песни на каждый день», который был записан с другими известными музыкантами, – это ответ на беспросветную черноту, внеконтекстную культуру, печали и сомнения?

– Наверное, да. Любое творчество современного музыканта в каком-то смысле ответ на эти вопросы. Эти «Душеполезные песни» не столько для избавления от чужих печалей, сколько для самих нас, для успокоения наших душ. Это оказалось очень душеполезно для нас.

– Вчера на концерте вы говорили о мотиве страданий для русского человека, что в нашей традиции он присутствовал всегда. Что в вашем понимании это «русское страдание»? Русские все страдают? Каждый по-своему или универсально?

– Я имел в виду больше страдания как жанр. Он достаточно распространенный. По сути я не знаю других народов, которые возвысили бы так собственные страдания. То есть возвели их в ранг музыкального творчества. У русских страдания имеют направленный на себя, на свои переживания некий сарказм. Вроде бы искренние страдания, а с другой стороны – легко переживаемые вещи. Эта человеческая самоирония по сути позволяет преодолевать любые трудности. Как правило, страдания – это рефлексия на какие-то личные межчеловеческие отношения. Хотя их проблематика очень разная – трудовой процесс, война. Жители разных регионов страны поют страдания на разный лад.

– То есть, страдая в песне, человек перебарывает свои печали в реальной жизни?

– Человек не должен забывать, что в традиции существуют уже готовые ответы. Причем они на поверхности. Не надо отказываться от того, что было нажито и обретено нашими предками. Не надо быть постоянным пользователем и бездумно плыть по течению. Это опасный путь. Разрушается целостная личность человека. Раньше община гарантировала своим членам более или менее сносное физическое и духовное здоровье. В общине существовали законы, с помощью которых он мог себя исцелить.

– А хотели бы перебраться в деревню насовсем?

– Хотел бы. Может быть, я так и сделаю. Какой из меня будет деревенский житель, я пока не знаю. Потому что существование в деревне требует навыков, знаний, смирения. Понимания того, что ты теряешь. И что ты приобретаешь. Это непростой вопрос. Кардинально менять среду сложно. Если человек к этому внутренне готов, то всё получится.