Евгений Стрелков: Волга, как озеро...

Евгений Стрелков – нижегородский художник, физик по образованию, краевед, поэт и редактор известного альманаха «Дирижабль». В Саратове он не впервые. На это раз Стрелков приехал как куратор передвижной выставки «Ниже Нижнего». Ее открытие состоялось на минувшей неделе в Доме-музее Павла Кузнецова и в Краеведческом музее Энгельса. «Ниже Нижнего» – выставка, которая создана по мотивам фантастической книги Эдуарда Абубакирова, Евгения Стрелкова и Вадима Филиппова. Это оригинальный свод псевдоисторических легенд, парадоксальных сказаний и мифов о Волге и жителях, обитающих на ее берегах. О региональной мифологии, метагеографии и многом другом читайте в нашем интервью.

– Евгений, как возникла идея создать книгу о такой масштабной территории, как Поволжье?

– Три будущих автора плыли на пароходе по Волге и стали сочинять спонтанно такое шуточное параллельное краеведение. В каждом городе нас что-то цепляло, и мы делали из этого какой-нибудь сюжет. Вначале мы создали книжку в жанре бук-арт с маленьким тиражом и ручной печатью. Она как-то очень полюбилась музейщикам. Видимо, сотрудники краеведческих музеев больше, чем кто-либо, знают о том, что те истории, которые представляются в музеях, очень часто являются вымыслами либо просто непроверенными фактами. Музейщики порадовались узнаванию в каком-то смысле своей реальности. Со временем наша книга разрасталась. Сейчас в ней около сорока сюжетов. И мы рассматриваем ее как полноценное литературное произведение. В нашем направлении есть много предшественников. Например, книга «Новейший Плутарх», ее писал Даниил Андреев с товарищами. Это подобные фантастические истории. Такого рода сочинения были достаточно популярны. Вспомнить того же Дефо.

Мы плыли в сопровождении еще двухсот человек. В основном это были физики со своими женами. Путешествие по Волге проходило во время научной конференции. Меня туда пригласили по старой памяти, по образованию я физик. Но на корабле был как художник, помогал оформлять какие-то материалы. От научных лекций мы с друзьями были освобождены, поэтому отправились на экскурсию в город Саратов. Все собрались на берегу у странного неподписанного памятника. Жены физиков спросили, кому же это памятник, а мой товарищ Вадим Филиппов сказал: «Ну как кому? Памятник Саратову!» Женщины спрашивают: кто такой Саратов? Филиппов быстро фантазирует и отвечает, что он был революционером, сподвижником Ленина.

Когда пришла молодая девушка-экскурсовод и сказала, что город назван в честь желтой горы по такому-то переводу, то все наши экскурсанты просто рассмеялись. Потому что они знали, что Саратов – это революционер. Был же город Куйбышев, Горький, есть до сих пор город Киров. Все названы в честь революционеров. И Саратов тоже.

– Книга как-то пересекается с проектом «Ниже Нижнего»?

– Выставка появилась после книги. Это уже другой проект. И другие авторы. Если в книге их три, то здесь 16. Недавно, кстати, появилась вторая книга. Она состоит из литературоведческих статей. К нашему первому изданию написали несколько предисловий и послесловий довольно известные исследователи. Например, переводчик, поэт и прозаик из Петербурга Валерий Кислов, культуролог Сергей Трунев, метагеограф Андрей Балдин, редактор журнала «Неприкосновенный запас» Илья Калинин. Кроме комментариев, это еще и каталог выставки с комментариями к художественным работам.

– И выставка, и книга целиком состоят из мистификаций, ложных фактов, исторических несоответствий. Всё это делается сознательно в таком ироничном ключе, без сарказма. Ради чего все это делается?

– Когда-то на Волге было нормальное краеведение. Люди всерьез занимались историей этой территории, очень интересной и древней землей. До нас здесь жили арии, тюрки, да кто тут только не жил. У нас были хорошие архивные комиссии, краеведческие общества, музеи. Потом пришли большевики и сказали, что есть только классовая борьба. Краеведение было переделано под это. Затем большевики ушли. И оказалось, что у нас уже нет краеведения. Все музейные экспозиции созданы в советскую эпоху. Они сейчас просто странно выглядят. Вообще не понять, когда и почему это все было создано.

Наше понимание территории стало слишком плоским, слишком одномерным. Или просто исчезло. Если мы начнем по этому поводу шутить и мистифицировать, то это вызовет больший интерес. Мы хотим, чтобы у людей создавалось более полное преставление о местности, где они живут. Даже если это представление будет где-то выдумано, не так страшно. Страшно, если вообще нет понятия, где ты живешь.

– Создание интереса через такую провокацию не обижает ваших посетителей и читателей?

– Некоторые посетители обижаются. Говорят: «Что же вы смеетесь над нашей историей?» Мы как раз смеемся над ее корявыми моментами. А настоящую историю мы любим и относимся к ней с большим вниманием. Провокация – это нормальная практика современного искусства. Не надо забывать, что здесь представлены художники, которые относят себя к contemporary-аrt. Это провокация в благих целях. Это подстрекательство для того, чтобы зритель, даже обидевшись, рассердившись на нас, все-таки заинтересовался бы чем-то. Вдруг подумал, что та история, которую он, не думая, воспринимал, может быть не совсем верна. Что в ней очень много натяжек и вымысла, сравнимого с нашим. Параллельно я занимаюсь нормальной историей и краеведением, работая дизайнером. Через мои руки проходили многие книги, я постоянно наталкиваюсь на совершенно фантастические истории. Сейчас в музеях стоят экспонаты, которых вообще не было в реальной жизни. Самый характерный пример – это велосипед Артамонова.

В Нижнем Тагиле стоит велосипед, который якобы инженер Артамонов сделал за 50 лет до того, как появился первый велосипед. Когда историки начали это дело раскапывать, выяснилось, что не только не было этого велосипеда (это более поздняя копия западного оригинала), но не было и Артамонова. Эти натяжки, которые были выгодны каким-то людям, превратились в легенды, а потом эта история стала нормальной практикой. Сначала инженера назвали Артамонов, потом у него появляются инициалы, потом впервые имя и отчество, затем появляется маршрут велосипеда. Это история, которая рождается в течение десятилетий. Мы-то сочиняем свои истории, не скрывая, что это выдумка, а те люди выдают велосипеды и прочее за чистую правду. На нас обижаться не надо.

– То есть это такой своеобразный ответ набирающим популярность конспирологическим книгам Дугина, Старикова и Задорнова?

– Да, это ответ глубокой ненаучности и мракобесию. Неслучайно для своей книги мы взяли цитату из Гончарова, нашего волжского классика, который писал о тех волжанах, которые думали, что «есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак – и, наконец, всё оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю».

Мы говорим о том, что мир гораздо богаче, гораздо сложнее. Давайте его изучать. Мы не ученые, поэтому говорим не языком монографий или статей, а языком искусства. Надо его понимать. Оно имеет определенные правила, свой синтаксис. На выставке мы показываем очень разные диалекты этого языка, мне как куратору очень приятно, что собралось столько художников с разными диалектами. Здесь есть и кинетическое искусство, и видеоарт, и медиаарт, графика, книга художника, объекты, скульптуры. Это очень разноформатные вещи.

– Вы говорили, что «мы создаем собственную версию историю, хотя в игровой форме, преодолевая разделения пространства времени волжан». А по каким правилам идет эта сознательная мистификация?

– Какие-то правила есть, конечно. Многие художники приходят к этому интуитивно. В этом я много раз убеждался. Один из западных философов сформулировал правило, которым я пользуюсь. Речь шла о том, что история во всех европейских языках переводится в двух значениях: история, о которой мы только что говорили, и история как анекдот, как случай, событие. Если между двумя событиями одной большой истории нет маленькой истории в качестве анекдота, то эти два больших события в сознании простого человека могут просто слипнуться, превратиться в одно. Как только появляется занимательная история, большая начинает расти и крепнуть. Следующее правило: наши произведения должны быть занимательными, чтобы большая история по-настоящему проявилась. Конечно, работа с метафорами, метонимиями – всяческим перенесением значений и смыслов.

Многих людей наши работы шокируют, но с точки зрения современного искусства они, как сейчас говорят, friendly – очень доброжелательны к зрителю. Современное искусство часто использует более жесткие практики, более агрессивные, более тяжелые, которые касаются тела, пола, насилия. Наши работы очень милые по сравнению со многими другими. Мы сознательно их смягчаем, потому что, во-первых, нам не нужно бессмысленного эпатажа. Во-вторых, мы не хотим на этих площадках так себя вести.

– В одном из интервью вы говорили, что «хорошее искусство живет на стыках – на границах с наукой, ритуалом, технологией, традицией». А какие стыки рождают конкретно ваше искусство?

– У меня здесь несколько работ. Два анимационных фильма, где я делаю историю по сюжетам первого тома книги, – «Гроза в графине» и «Анти-Дарвин». Здесь у меня свой метод. Я называю его «цифровой лубок». Тут есть стык между современными технологиями, флеш-анимацией и очень простым традиционным жанром – лубок. То есть подчеркнуто примитивистские истории. Еще одна моя работа, «Третья идея», – это стык между искусством и наукой. Точнее, историей науки. Я сравниваю две традиции – религиозную и инженерную, научную, причем в крайнем их проявлении. Речь идет о создании водородной бомбы в городе Сарове. Этот сюжет не прописан напрямую в нашей книжке. У нас есть несколько проектов, которые не имеют литературной основы из книжки.

– У вас очень много Волги. И в книге, и на выставке. Причем Волга – как основоположник мифологии этих мест, вообще Поволжья. Почему вы строите мифологию именно вокруг этой реки?

– Я родился на Урале, как многие сказочники: Бажов, Леня Тишков – мой хороший приятель, который напридумывал кучу всякий историй. На Волге я оказался довольно поздно, но так получилось, что фактически первые мои работы в области современного искусства связаны с Волгой. Получилось, что я такой волговед. Почему так – не знаю.

Я нормальный городской житель. Занимаюсь достаточно технократическими вещами. Но в художественные работы Волга почему-то лезет.

– Можно ли сравнить, какая Волга в Нижнем и какая у нас в городе?

– Ну, если понимать художника как такого глазастика, то, конечно, он говорил бы про увалы, откосы. Прекрасно сказал Петров-Водкин про Хвалынск: «Там другая геометрия». Я бы не взял на себя смелость говорить что-то в этом духе. Саратов для нас, нижегородцев, – это все-таки уже южный город. Я вижу другой оттенок растительности. Пирамидальные тополя, какая-то русская южность. Для меня город имеет свою физиономию, тоже очень симпатичную. Очень удручает, с какой расточительностью мы относимся к этой физиономии. Эта ситуация здесь хуже, чем в других городах России. Уничтожается не только среда, но и памятники. На месте местного правительства я бы задумался над ситуацией. Мой город не дал ни одного значительного художника. Саратов дал целую плеяду. Почему так – неизвестно. Наш город – это город технологий. Один из наших героев – Кулибин, который занимался часами, мостами и прочим. Почему-то нижегородцы технари.

Сошлюсь на опыт моего старого друга Андрея Балдина, он занимается метагеографией. Андрей рассматривает все волжское пространство как огромный мир, полный самых разных историй. Он многомерен, в нем много плоскостей. Он слоистый. Эти слои не параллельны, они как-то пересекаются. Это очень богатая территория. Может быть, поэтому все художники, которые собрались здесь на выставке, с удовольствием работают с темой Волги. Среди авторов примерно половина волжан. Добрая половина страны, если учитывать все притоки и оттоки этой реки, так или иначе связана с Волгой. Тут же столько всего. Мы здесь не первые. Хлебников писал, что эта река – не граница, а линия, куда всё скатывалось. Сюда стекалось, просто сваливалось множество народов. Это какой-то котел, казан. Заниматься этой темой бесконечно интересно.

– Вы как-то писали в журнале «Волга-ХХI век», что «целостность волжской сонаты нарушена». Почему она вдруг стала для вас нарушенной?

– Я писал об этом в контексте проекта «Сирены», который посвящен волжским водохранилищам. Когда я стал этим заниматься как простой краевед и дизайнер, пришлось общаться с экологами. Я понял, что эпопея с волжскими водохранилищами – это большая беда не только для реки, но и для всего мира без преувеличения. Пропали не только пахотные земли. Забыты ремесла и традиции, образ жизни, наряды, архитектура. Это чудовищно! Исчезло множество памятников архитектуры. Для кого-то это пустяк, но для меня, человека, который любит архитектуру, это одна из самых больших потерь.

Города так строились, чтобы жить вместе с рекой. Самое ценное было как раз на берегу реки. Это ценное и было разрушено: монастыри, церкви, торговые ряды, очень важные инфраструктурные моменты. Можно сказать, разрушение структуры всего организма. Это был очень сложно выстроенный мир. Никто не говорит, что он был идеальным, но он был сложным. И вдруг внезапно стал очень простым. Вот тебе искусственное море: две единственные пользы – электричество и чтобы корабли ходили попрямее.

– То есть на Волгу стоит смотреть уже не как на реку, а как на большое озеро? Кстати, эта мысль есть в вашей книге, которую вы написали в соавторстве, «Саратовское озеро: сакральная география».

– Это довольно мудреный проект. Он сделан не только художниками, но и учеными. Такие проекты рождаются из некоторых преувеличений. Сама идея Волги как озера принадлежала саратовцу Александру Башкатову и была поддержана Игорем Сорокиным. Потом к проекту примкнул я. Идея исходила из следующего: на некий объект надо посмотреть немного по-другому. Тогда вдруг вскрываются смыслы. Мы посмотрели на Волгу не как на реку, которая течет, а как на озеро, в котором вода стоит. У жителей озерного побережья менталитет отличен от жителей, которые живут на берегу реки. Иногда мы делали такие выводы на уровне визуальных шуток. Мы находили какие-то объекты, характерные для озерных людей. Но всё это важно, потому что даже такие шутки вытягивали смыслы. Я думаю, что никто до нас не делал такую комплексную экспедицию по этому озеру. Вдруг выяснились какие-то взаимосвязи, на которые никто не обращал внимания. В итоге получилась нескучная книга. О ней пока мало знают.