Константин Кожевников: Я рассказываю лучше, чем играю

Актеры знаменитого московского «Театра.doc», известного своими неформатными и даже провокационными постановками, выступали в саратовском клубе «On Air» в конце сентября – начале октября. Я попал на моноспектакль, или, вернее, сторителлинг (от англ. storytelling – «рассказывание историй»), Константина Кожевникова «Похищение». Около полутора часов он излагал историю похищения ребенка в Пермском крае, которая случилась несколько лет назад. Недаром «Театр.doc» позиционирует себя как документальный театр. Но только в конце октября нам удалось побеседовать с Константином о перипетиях его актерской жизни и работы в театре.

– Константин, прежде всего, поздравляю вас с премьерой интерактивного спектакля-сторителлинга «Гоголь. Домашнее задание», которая состоялась 27 октября. Как родился этот спектакль?

– Год назад «Театр.doc» получил грант на проект «Шедевры классики для школьников». Мы начали ходить по школам и показывать театрализованные уроки. В этом году история продолжилась. Школы разные – и коррекционные, и обычные. Мы, например, преподаем и в мигрантской. Не знаю, как в Саратове, а в Москве такие есть. Раз в неделю в форме сторителлинга, пересказа или актерского разыгрывания каких-то кусков с рассуждениями показываем ребятам истории. Некоторые уроки получились настолько цельными, что нам было жалко от них отказываться. Мы подумали: почему бы особо удавшиеся нам не перенести на сцену? В прошлом году мы делали пробные чтения, а в этом году уже взялись за конкретный спектакль.

Он состоит из двух частей – по «Вию» и «Тарасу Бульбе». Режиссер Алексей Богачук решил соединить эти два произведения, чтобы вышла полноценная по времени работа.

Каждая часть идет по 40–50 минут. В «Тарасе Бульбе» играют два человека, они рассказывают и вовлекают людей в атмосферу Запорожской Сечи. «Тарас Бульба» получился, потому что Лёше давно хотелось показать эту историю, эдакий патриотический боевик. Очень неоднозначное произведение. А «Вия» взяли, потому что его знают все. Соответственно, у нас есть возможность погрузиться в эту историю и поиграть со школьниками в мистику, а заодно и поковыряться в мотивациях героев: в чем идея истории, почему Хома Брут умер, что панночке нужно было от него? Один раз наша панночка спросила об этом одну зрительницу. Девочка, подумав, ответила: «Потому что она влюбилась в него».

«Вий» сделан практически в темноте. Складывается впечатление, что смотришь «Ведьму из Блэр». С помощью фонариков, камеры ночного видения мы создаем современное ощущение этой повести. «Тарас Бульба» – это, скорее, площадная история, где два артиста, якобы казаки, пытаются разобраться в старой легенде про каких-то кровожадных людей, но со своими понятиями о чести. Для меня те казаки – это бандиты 90-х. Время было такое: либо ты, либо тебя.

– Сторителлинг, с вашей точки зрения, – это все-таки спектакль или нечто иное?

– Для меня это отход к древнему театру, когда люди выходили и просто рассказывали свои истории. Потом уже появились какие-то особые помещения, и театром занялись профессионально. А это примитивный театр, в котором действие происходит на глазах у зрителя. За счет своей простоты он становится доступным. С одной стороны, его просто реализовывать, с другой – у артиста должна быть способность существовать в этом жанре. Потому что когда ты выходишь к людям и между вами нет условной «четвертой стены», то либо расскажешь, либо нет. Я, например, раньше не подозревал, что буду продвигаться за счет сторителлинга и стендапа (от англ stand-up – «стоящий»; разговорный жанр, выступление артиста перед публикой, иногда импровизированное. – Прим. ред.).

– Вам больше нравится работать в этих жанрах?

– Это мне проще и ближе. Но понял я это недавно, когда поступал и готовил чтецкую программу в московской филармонии. Там мне начали говорить, что я хорошо рассказываю. А потом в течение где-то полутора лет выясняется, что я как артист рассказываю лучше, чем играю. Почему бы это не использовать, пока есть возможность?

– Вечно интересующий всех вопрос: как актер из провинции попадает в Москву и там устраивается? Вы ехали с конкретным вариантом или всё надо было начинать с нуля?

– С нуля. Странно переезжал. Я же на артиста в Перми учился, хотя в школе в одиннадцатом классе собирался поступать на географа, но в последний месяц случайно через центр профориентации вдруг выяснилось, что можно выучиться на артиста. Я как-то сразу для себя понял, что поеду в Москву. Когда окончил учебу, то год думал, боялся-боялся, решался-решался, и после того как нашел вариант с жильем, поехал неизвестно куда. Несколько лет занимался черт-те чем, работал в детских театрах, бегал по съемкам. Даже и не предполагал, что попаду в «Театр.doc». Только слышал про него. Это как, знаете, когда учишься в Перми и проходишь Товстоногова, Эфроса, изучаешь современников – Анатолия Васильева или Някрошюса, – то думаешь: «Эх, попасть бы к ним!» А потом приезжаешь в Москву, входишь в театр Анатолия Васильева и понимаешь, что в книжках-то интереснее было. То есть всегда жизнь преподносит сюрпризы.

Вот и с «Театром.doc» вышло так же – я и не предполагал, что это будет ко мне относиться. Когда я работал в детском театре «А-Я», то наобум решился подать заявку на документальный спектакль. Пришлось очень напрягаться, ничего не было понятно: и как в Пермь поеду за историей, и примут ли заявку, вообще, серьезно ли всё это или, может, все куплены, а конкурс – это формальность?

– Даже так?

– Ну, в московские театры же не пробьешься: или не берут, или человека три пройдут. А в «Театре.doc» реально есть демократическая основа – если ты предоставляешь интересный проект и можешь довести его до конца, то дерзай.

– Как появилась идея взяться за «Похищение»? Были ли другие варианты?

– Это такое стечение обстоятельств, такая судьба. (Таинственно.)Я ездил домой и увидел по телевизору передачу про эту историю: был там один из будущих героев спектакля, который сидел и рассказывал, как они ребенка похищали. Я думаю: «Что за хрень? Как это может быть?» Хотел ему звонить. А потом я узнал про «Театр.doc», и эта история у меня всплыла в памяти. А там уже много произошло и по ходу путешествия на родину.

– Как спектакль трансформировался?

– Он стал короче. (Смеется.)Первоначально он шел два часа. Потом убрали лишние детали. Есть еще один любопытный момент: тогда, полтора года назад, я играл того себя. Сейчас-то я могу только посмеиваться над собой, как вёл себя, и немножко погрустить по тому, каким был. Если раньше спектакль был более «doc-овским», в том смысле что я рассказывал, то сейчас я больше играю. Сейчас стало больше мастерства и техники, хотя у зрителя, кажется, остается впечатление, что я выхожу и просто рассказываю. Но каждый раз мы все равно что-то меняем – какие-то детали добавляем, какие-то убираем, усиливаем характер героя. Один раз пришло всего шесть человек. Мы тогда просто попросили пересесть всех на сцену и раздали чай. Это сразу сломало «четвертую стену», а я сидел и рассказывал историю.

– Если спектакль меняется, то не возникает ли со временем там что-то, чего не было изначально? Не начинаете ли вы придумывать?

– Скорее, меняется мое отношение к происходящему. Вчера, скажем, я прочитал рассказ отца, у которого похитили ребенка, так, что весь зал смеялся. А сегодня вдруг я читаю так серьезно, что зритель, затаив дыхание, слушает. Это же моя история, я рассказываю ее так, как я чувствую, – в этом мое преимущество. Всё это перекликается с постмодернизмом, который отвергает возможность объективности, а субъективность становится самой правдой. И зритель, следовательно, смотрит меня – человека, который рассказывает.

– Что вы ожидали от нашей публики: было всё равно – московская или саратовская? Может, бросилось что-то в глаза, что отличает нас?

– Конечно. Приходилось перестраиваться на зрителя российского. Выяснилось, что у вас специфичное помещение, что зритель в зале обеспеченный. Это состоявшиеся люди и в основном студенты театральных вузов. И было непонятно, зачем эта история этим людям? Кроме того, на первом спектакле выяснилось, что пришедшие не готовы к такому жанру и не в курсе, как смотреть. Поэтому пришлось потом выходить объяснять, как, что и к чему. Спектакль не был таким смешным. Видимо, Саратову, может быть, не совсем свойственна эта природа юмора. Мы играли в других городах – в Ростове-на-Дону, Перми... В России зритель смотрит, скажем так, скромнее, чем в Москве.

– А именно?

– Зрители приходят на спектакль, предполагая его смотреть. У них всё происходит внутри, а ты рассказываешь-рассказываешь, а что происходит – не видишь, не понимаешь и не чувствуешь. Потом выясняется, что они внимательно смотрят и обрабатывают информацию. Но мне показалось, что этот зритель более непредвзят. Он не рисуется в обсуждении, более честен, что ли.

– То есть не хочет показать себя знатоком искусства?

– Да. В Ростове были такие зрители, которые начали рассуждать, как театралы. А у вас все вышло искренне. Что меня особенно порадовало в Саратове, так это то, что у вас были на спектакле взрослые обеспеченные люди, которые поняли эту историю. Хотя было где-то и непонимание, конечно. Например, на что они, зрители, шли. Люди идут «на московский театр», какой-то там «doc», какое-то там «Похищение». Приходят и видят, что на сцене один человек рассказывает про себя. Бывает, что зритель не принимает историю, недоумевает. Правда, история запоминается всё равно.

– На заре своей кинокарьеры вы отметились небольшими ролями в сериалах «Клуб» и «Не родись красивой», которые стали весьма популярными. Как так вышло?

– Это жизнь обычного артиста в Москве, которая заключается в том, что ты репетируешь где-то, а остальное время бегаешь по кастингам, ищешь работу, приносишь фотографии, и, может, потом тебя вызывают на съемки. В этих сериалах были небольшие рольки, я не могу назвать это серьезной работой, хотя какую-то известность они все равно принесли. Вот в сериале «Спецгруппа» одна из главных ролей была у меня. А так постоянно ищешь какие-то варианты и снимаешься в сериалах – для заработка в основном.

– Особого удовольствия получать не удается?

– Особого – нет, но все равно удовольствие получаешь. В том же «Клубе», например, команда интересная была, был странный жанр и странный персонаж. Но все равно относиться серьезно ко всему этому не получается.

– Съемки у вас лично много времени отнимают?

– Обычно пик приходится на время с лета по осень. Но сейчас я большую часть усилий направляю на театр: съемки – это лотерея, на которую не стоит сильно рассчитывать. В том же «Театре.doc» я участвую не только в «Похищении», но и в «Час 18 – 2012» Михаила Угарова, у Владимира Мирзоева – известного московского режиссера, не знаю, как в России...

– Вы все время противопоставляете Москву и Россию.

– То, чем люди живут в Москве, не всегда пересекается с тем, чем живут люди в России, даже в профессиональной сфере.

– Вы, получается, подпадаете под концепцию художественного руководителя «Театра.doc» Михаила Угарова, который любит приглашать сериальных артистов, мотивируя это тем, что они устают сниматься в низкокачественном кино?

– Я не могу назвать себя сериальным актером. Часть артистов, которые играют у нас, действительно, снимаются в сериалах разного рода, и «Театр.doc» им удобен тем, что они могут прийти сюда, скажем, раз в неделю и договориться о времени репетиций. Я тоже почти подхожу под эту концепцию.

– В середине прошлого года вы ездили в можайскую колонию для несовершеннолетних, работали с ребятами. Расскажите об этом.

– Есть такая программа «Театр + общество». Мы в рамках этого проекта пришли к ребятам, чтобы написать с ними пьесы. Эта колония считается образцовой. Нам было немного страшно: что ждать? Пришли пацаны, лет по 15–17, тоже нас осматривают: кто вы такие, мол? Потом начали общаться, постепенно наладилось доверие, работа пошла. Они ведь сидят, делать им особенно нечего. Разные ребята и по-разному попали. Кто-то оказался в плохой компании, начал воровать, а то и просто так, от нечего делать. Дремучесть какая-то. А ведь есть среди них и талантливые – пишут стихи, музыку. Но просто никто этим не занимается.

Мы стали им предлагать варианты – скажем, актерским мастерством заняться. Несколько месяцев мы приезжали, проводили занятия, поддерживали контакт, готовы были оказать помощь, если кто-то захочет продолжить. Для меня это отчасти история о том, что происходит с молодежью в маленьких городах.

– Продолжение будет?

– Мы ездили несколько месяцев, но там есть свои сложности. Например, ограничение по времени. Да и руководству это не особо интересно: они галочку поставили для себя, что мероприятие прошло, а регулярные занятия им зачем? Можно, конечно, ездить раз в месяц, но перспектива какая? А для ребят ведь это отчасти отдушина была.

– Вам нравится работать именно с детьми и подростками?

– Просто выяснилось, что есть такая способность. Впрочем, есть способность работать и со взрослыми. А в случае с колонией бывало так, что человек начинает рассказывать какую-то теорию о драматургии, а я перевожу детям, потому что вижу, что они не понимают. Я люблю детей за то, что они в большинстве своем искренни – и в приязни, и в неприязни. С ними понятней.