Островок интеллигенции – в университете, в Саратове
Любой выпускник Института филологии и журналистики, если он исправно ходил на лекции, без труда назовет человека, с именем которого ассоциируется саратовская филологическая школа: Александр Павлович Скафтымов. Памяти великого литературоведа были посвящены первые международные Скафтымовские чтения, шедшие с 16-го по 18 октября в ИФиЖ.
Справедливости ради стоит уточнить, что не об одном Скафтымове говорили в течение этих трех дней. Не меньшее, если не большее количество докладов было посвящено Чехову. Собственно, поэтому первые чтения и носили подзаголовок «Наследие А. П. Скафтымова и поэтика чеховской драматургии». Александр Павлович не раз обращался к этому пласту творчества классика.
«Время трудное, но другого не дано»
Пленарное заседание открылось в XI корпусе СГУ в 208-й аудитории, носящей имя Александра Павловича. Под неусыпным оком ученого (его портрет висит на стене) докладчики читали свои выступления. Но прежде научный руководитель Института филологии и журналистики Валерий Владимирович Прозоров рассказал, как возникла идея этих чтений: инициатором ее оказался Виктор Гульченко, руководитель Международной Чеховской лаборатории и Чехов-института, чуть позже он выступит с докладом «22 августа — «22 несчастья» — 31 пауза (Знаки катастрофы в пьесе Чехова «Вишневый сад»)». Виктор Владимирович оказался не единственный известным гостем чтений.
В Саратов приехали пражский критик и искусствовед Власта Смолакова, дочь Александра Павловича — Людмила Скафтымова, профессор Санкт-Петербургской государственной консерватории. В очередной раз Саратов посетил и Борис Егоров, почетный профессор СГУ, ведущий специалист Института истории РАН в Санкт-Петербурге, многолетний соратник Лотмана по Тартускому университету. Помимо доклада «Феномен катарсиса в трагической поэзии XX века», Борис Федорович преподнес институту подарок в виде двенадцати писем от Скафтымова за двенадцать лет — с 1952-го по 1964 год.
В свою очередь сам институт отблагодарил прибывших на чтение театрализованным представлением «Если бы знать…»: почтовый диалог (по материалам переписки А. П. Скафтымова и Ю. Г. Оксмана)», которое было представлено сотрудниками ИФиЖ, автором стал Прозоров.
Бодрый и жизнерадостный Оксман советует Скафтымову не бросать дела, повременить с уходом на пенсию. «Я хорошо понимаю, к чему вы клоните, — пишет он, — на природе прекрасно — это верно. Но и сдаваться нельзя. Время трудное, но другого нам не дано. Надо работать». Скафтымов, впрочем, к тому времени уже все для себя решил: «Отставка меня нисколько не взволновала. В сущности, я давно уже в отставке». Эти документы хорошо характеризуют не только ученых, но и эпоху.
Что пишут в Интернете?
После этого слово взяла проректор по учебно-методической работе, профессор СГУ Елена Елина, которая рассказала о том, какие отклики на творчество Чехова часто оставляют на страницах Всемирной сети пользователи: «Порой это наивные пустяки, не заслуживающие внимания, порой это полуграмотный пересказ текста, но иногда читательские отклики кажутся исключительно интересными».
Елена Генриховна привела несколько фрагментов, один из которых мы упомянем здесь: «Пожалуй, для меня это лучшее произведение («Вишневый сад». – Прим. ред.), в котором герои друг друга не слышат. Более того, они не хотят друг друга слышать. Всех настолько съели свои собственные заботы, что о других они и думать не хотят. Самое главное: высказать то, что у тебя на душе. Скажите после этого, что Чехов не современный писатель! Это ж все мы, мы, которым плевать на чужие проблемы! А наш «вишневый сад» — это только ограда, за которой мы прячем наши алчные мысли. Первый раз после прочтения у меня так мало слов, да и говорить здесь, пожалуй, нечего».
Кроме Елены Генриховны на пленарном заседании также выступили Прозоров («А ты всё-таки Ермолай!»: Вишнёвый сад А. П. Скафтымова»), Гульченко, Егоров, доцент МГУ Петр Долженков («Нелюбимое детище Чехова: о пьесе «Леший»), Скафтымова («Чехов и Рахманинов: подтекст в романсах Рахманинова») и многие другие.
По окончании первого дня состоялся торжественный фуршет. Обычно эта часть мероприятия должна оставаться за кадром, однако позволим себе просто процитировать Егорова, который сказал там: «Я давно уже говорю об островах. Их можно называть как угодно: интеллигентские, человеческие, душевные. Кругом нас океан — довольно грязный, суровый, тяжелый, чужой. Все равно нам весь этот океан не захватить. И тогда мы вырабатываем представление об островах. Эти острова в нашем мире чрезвычайно важны. Для меня и Саратов в целом остров, и университет, и филфак. Будем радоваться этим островам, на которых есть свое, доброе, высокое, светлое».
Неуместные рассуждения
Во второй день чтений работали три секции, шедшие параллельно. Мне удалось посетить третью — «Литературоведческая поэтика А. П. Скафтымова и современные методы анализа драматургии Чехова». Профессор Тюменского государственного университета Сергей Комаров рассказывал о том, что Чехов, многими продолжавший восприниматься как реалист, являлся модернистом и, как и они, многое почерпнул от Ницше и Шопенгауэра. В частности, он замечал, что еще Скафтымовым выделялись два понятия при изучении чеховской драмы: воля и безволие, от переживаний и чувств, то есть представлений, что отсылает к знаменитому труду Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Но если у философа всё идет от пессимизма, то Скафтымов объясняет это чеховской минорностью и грустью. Люди замкнуты в своем представлении о мире, всё у них сводится к проблеме воли, недостаток которой реализуется через драматизм или комизм в поведении персонажа.
Последним докладом в этой секции была моя работа «Н. Я. Стечькин о Чехове». Стечькин (а его фамилия действительно писалась так до революции; знаменитых родственников Николая Яковлевича мы уже знаем без «ь») был одним из ведущих критиков знаменитого консервативного журнала «Русский вестник». Как и многие коллеги по журналу, критик скептически относился к новым веяниям в литературе. И хотя Антон Павлович не проходил у него как однозначный новатор, в своем некрологе публицист был настроен «рубить правду-матку». Сделал он это грубовато, призывая не переоценивать и, более того, не оскорблять память почившего чрезмерной хвалой.
Он разъяснял свою позицию: «Его очерки, исполненные тонкой наблюдательности, знания серенькой, немудреной жизни, грустного юмора, достигают иногда почти совершенства <…> в драме он себя пробовал не раз, но всегда неудачно. Его коротенькие одноактные вещицы милы и живы, его многоактные пьесы глубокомысленны, иногда искусственно, но менее всего отвечают требованиям сцены». Как видим, критик не сильно ценил «Вишневый сад» или «Чайку», а ко всему прочему еще и нарушил неписаное правило — «о покойниках либо хорошо, либо ничего».
Один за всех и один в поле не воин
Если первая половина Скафтымовских чтений была уделена докладам, то вторая — театру. В четверг в 15:00 в актовом зале СГУ показали спектакль «Тип русского неудачника» московского театра «Международная чеховская лаборатория». Любопытно, что этот театр, как сказал режиссер и художественный руководитель Виктор Гульченко, специализируется исключительно на творчестве Чехова. За годы его существования были выпущены спектакли по «Вишневому саду» (в двух версиях), «Чайке», «Дяде Ване» и «Трем сестрам». «Тип русского неудачника» сделан по мотивам рассказа Антона Павловича «На пути» и симфонической поэмы Рахманинова «Утёс».
Как обычно, сюжет чеховской драмы примечателен не столько событиями, сколько тонким психологизмом и трагизмом неудовлетворенности жизнью. В «проезжающей» (комната в трактире, которая рассчитана исключительно на проезжих) оказываются три человека: едущий на заработки Григорий Петрович Лихарев (Андрей Невраев), его дочка Саша (её никто не играет, она как бы за сценой) и молодая девушка Марья Михайловна Иловайская (Вероника Патмалникс).
Очень скоро Лихарев и Иловайская разговариваются, Марья узнает, что ее собеседник прожил бурную и, в общем-то, не особо счастливую жизнь, полностью оправдывая фамилию. В детстве он «сбегал» в Америку, играя с мальчишками, нежелание сидеть на месте дало знать и в зрелые годы, когда он бросил науку, открыв «35001-й вид» насекомых, а потом «ударился в нигилизм с его прокламациями, черными переделами и всякими штуками. Ходил в народ, служил на фабриках, в смазчиках, бурлаках. Потом, когда, шатаясь по Руси, я понюхал русскую жизнь, я обратился в горячего поклонника этой жизни». После этого последует период славянофильства, археологии, собирания фольклора и много чего еще.
Дальше — хуже: Лихарев растратил все свои и женины деньги, «раз пять сидел в тюрьме, таскался по Архангельским и Тобольским губерниям… вспоминать больно!». Зачем и куда он едет теперь? Работать в шахтах управляющим. Оказывается, что Иловайская — племянница генерала Шашковского, которому эти шахты и принадлежат, и она начинает отговаривать Лихарева: дядя разоряется и платить не будет, вокруг степь и безлюдье, «это хуже ссылки, это могила для живого человека!». Но Григорию Петровичу уже все равно. Так они и расстаются.
В этой небольшой драме (она идет меньше часа) несколько смещены акценты. Мы привыкли видеть у Чехова множество героев, у каждого из которых своя личная маленькая трагедия. Здесь такого нет: вниманием почти всецело владеет Лихарев, а Иловайская по сути служит катализатором для излияния его души, хотя, кажется, она выглядит здесь более полноценным персонажем, чем в рассказе. Слова рассказчика поделили между собой души Лихарева (Александр Катин) и Иловайской (Дарья Дементьева). Этот оригинальный ход сработал: души не просто следуют за хозяевами и повторяют их действия, но и показывают иногда то, что не было сделано, но к чему герои стремились. Скажем, в конце Иловайская и Лихарев расстаются, а их души сливаются в поцелуе. Минималистично, но со вкусом оформлена сцена: занавешенная мебель в черной комнате. Души тоже в черно-белой одежде.
После спектакля нам удалось пообщаться с Андреем Невраевым. Он рассказал нам, что спектакль появился в 2010 году и впервые был показан в Музее современной истории в Москве, после чего было решено внести в его репертуар театра. Кроме того, постановка побывала в Риме на выставке Государственного центрального театрального музея имени Бахрушина в 2012 году и на Неделе памяти Чехова в нынешнем году в Баденвайлере. Мы спросили Невраева: присутствует ли в спектакле ирония, все-таки Лихарев назван ни много ни мало «типом русского неудачника»? «Я не думаю, что это ирония, — ответил артист. — Это, скорее, драма русского человека, очень созвучная с сегодняшним днем поколения 50–55-летних. Это потерянное поколение в связи с переделом нашей страны. Люди попали в тот период, когда назад пути нет, а впереди — неизвестность. Перестраивать жизнь в пятьдесят лет тяжело».
Внимание: ружье на сцене!
В последний день чтений состоялся мастер-класс и доклад чешского критика и искусствоведа Власты Смолаковой «Чайка» Петра Лебла в контексте чешского и мирового театра» с дальнейшим видеопоказом спектакля. Петр стремился следовать чеховскому позиционированию «Чайки» как комедии. Однако, посмотрев спектакль, можно сказать, что комедийные моменты приходятся больше на первую часть постановки. Персонажи забавно жестикулируют, говорят, лица их в гриме и они похожи на арлекинов. Если кто-то поднимается со скамейки, то его сосед обязательно падает. И верхом иронии, граничащей с откровенным озорством, является сцена, в которой Тригорин едет на скейтборде с ружьем, — более чем очевидная отсылка к знаменитому утверждению «если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно должно выстрелить». Однако эта постановка ни на секунду не вызывает возмущение: настолько всё к месту, что сразу становится понятно — ставил великолепный режиссер. Но, к сожалению, оценить по достоинству этот телеспектакль сложно: он шел на языке оригинала и без субтитров. После спектакля зрителя спросили о дальнейшей судьбе Лебла. Оказалось, что режиссер покончил жизнь самоубийством в 34 года, в какой-то мере повторив судьбу Треплева.