Отцы и дети

Октябрь – насыщенный месяц для театралов: открытие сезонов непременно сопровождается премьерами, которые нельзя пропускать. Вот и мы решили посмотреть одну из новинок театра драмы «Дом, где разбиваются сердца» по Бернарду Шоу и спектакль «Похищение» московского «Театра.DOC», который начиная с сентября показывает свои работы в клубе «On Air». Примечательно, что и шли они параллельно – с 30 сентября по 2 октября (30 сентября была сдача «Дома...»).

Дом, который построил Чехов

Едва ли я погрешу против истины, если возьму смелость утверждать, что постановку «Дома, где разбиваются сердца» ждали. Есть золотой фонд мировой драматургии, в котором пьеса Бернарда Шоу занимает достойное место. Но...

И вот здесь включается сразу несколько «но», не бросающихся поначалу в глаза.

Однако расскажем пока о том, что нас ждет в пьесе. Итак, на палубе корабля, вернее дома, похожего на корабль, оказывается чрезвычайно разношерстная компания, на первый взгляд мало чем друг с другом связанная. А на второй, третий и так далее взгляды очень даже связанная и, пожалуй, даже повязанная – кто семейными узами, кто долгом, расчетом и иными моральными или не очень принципами. Сосуществуют персонажи не без трений. Но никто не уходит, все в разной степени тайно или явно друг друга не любят, время от времени в этом признаются. Капитану Шатоверу (Григорий Аредаков) опостылело всё в этом мире, в том числе и своя жизнь, его дочери Гесиона (Эльвира Данилина) и Ариадна (Любовь Воробьева) – дьявольские женщины с дьявольским характером, заводящие себе в качестве домашних собачек мужчин. Муж Гесионы – Гектор (Игорь Баголей), которому страшно хочется вырваться из рутины, где нет места подвигу, и брат мужа Ариадны по имени Рэнделл (Александр Каспаров) – чудак, абсолютно лишенный воли. Это и крупный делец Босс Менген (Владимир Назаров) – эдакий Плюшкин в бизнесе, но человеческие чувства у него все равно прорываются. Это и Мадзини Дэн (Юрий Кудинов) с дочерью Элли (Вероника Виноградова) – люди, про которых можно сказать: «в тихом омуте черти водятся». Ни одного положительного персонажа, но и ни одного героя, которому нельзя в какой-то момент не посочувствовать.

Разумеется, это не может не вызывать ассоциации с драматургией Чехова, которого Шоу считал одним из своих учителей. На это указывает всё – и само действо, и даже его подзаголовок: «Фантазии на русскую тему».

Это очень тонкий момент. На первый взгляд, схожесть с русским классиком – или, правильней сказать, некоторая «игра под Чехова» – должна быть ближе к отечественному зрителю. Мы должны лучше понимать метания героев, воспринимать эту драму как свою жизнь. Но это лишь на первый взгляд. На второй оказывается, что зритель смотрит Шоу, а хочет увидеть Чехова и не видит. Так оно, полагаю, было и раньше. Но раньше, ко всему прочему, Шоу воспринимался еще и как современник, человек, симпатизирующий коммунизму, противник буржуазии, как и один героев пьесы – капитан Шатовер. Времена прошли, и несколько смылся ореол соратника, хуже стали помнить Первую мировую войну, во время которой разворачивается действие пьесы. Короче, остался лишь классик мировой драматургии и... своего рода «британский Чехов». А сам настоящий Шоу застрял посередине, закрепившись в сознании широкого зрителя в вышеуказанном качестве. Это, на мой взгляд, основная причина, почему данный спектакль было бы по определению тяжело ставить: зрителя надо всячески отводить, а не подводить к Чехову. При этом тут вовсе нет флера эпигонства. Просто сразу же ставится вопрос, как подать всё «по-английски» русскому зрителю. И от решения этого вопроса зависит судьба постановки.

Справились с этим в театре драмы? Сложно сказать. Об этом спектакле трудно судить в принципе. Он, по верному замечанию Екатерины Ференц в «Фокусе города», «может продолжаться до бесконечности, не раздражая, но и в то же время не «зажигая» публику». «Дом...» на самом деле превратился в некое сонное царство, где все перебранки воспринимаются буднично, почти без эмоций. Вроде бы как это правильно: почему бы зрителю не перенять настроение героев, не оказаться с ними на одной волне? Но и этого нет. Парадоксально, но при этом едва ли к кому-то можно предъявить претензии за сыгранную роль: Игорь Баголей, Эльвира Данилина, Любовь Воробьева и другие актеры сыграли качественно. Пожалуй, только Григорий Аредаков да студентка Вероника Виноградова добавили огонька в это сонное царство. Вышел ряд отдельных красивых сцен, которые так же по отдельности интересны и закончены, но, к сожалению, пазл так и не собрался. Герои действительно оказались несчастливы по-своему, каждый в своей комнате, но не в доме, где разбиваются сердца.

Вопреки правилам

Какое-то время назад в Саратов приезжал Михаил Угаров, художественный руководитель «Театра.DOC». Он ставил в театре драмы «Класс Бенто Бончева» по пьесе Максима Курочкина. От него я и узнал, что представляет собой знаменитый театр, известный неформатными постановками, которые не могли бы появиться в государственных учреждениях. Поэтому к походу на «Похищение» был готов, пускай создатели впоследствии и упоминали, что сам спектакль несколько нетипичен даже для «Театра.DOC».

Но, скорее, куда больше удивило место дислокации. «On Air» в сознании как-то больше ассоциировался с хорошей концертной площадкой – с акцентом на слове «концертной». При этом состав приглашаемых исполнителей тоже совершенно никак не вязался с фактом приезда московского театра. Спектакль начался с опозданием. Сначала пришлось ждать, пока начнут запускать народ, потом создатели спектакля режиссер Алексей Богачук и автор и исполнитель Константин Кожевников начали объяснять, что же представляет их театр. На самом деле это тот редкий случай задержки, который пошел исключительно на пользу. И действительно, не было ощущения, что на спектакль пришла «тусовка», которая отмечается везде. Напротив, на удивление было много молодежи (позже выяснится, что немалая их часть была студентами с театрального). Было рассказано, что, во-первых, постфикс «DOC» присутствует в названии не просто так: это действительно во многом документальный театр, в котором актеры не просто играют, а показывают то, что случилось когда-то на самом деле. Кроме того, создатели поспешили напомнить, что спектакль имеет возрастное ограничение, а потому все противники нецензурной лексики и выпадов в адрес церкви могут спокойно потребовать свои деньги обратно и уйти, пока спектакль не начался. Никто на это предложение не откликнулся.

Создатели «Похищения» уточняют, что обычно все эти вступительные слова они не практикуют, но в Саратове решили сделать исключение.

Затем последовала небольшая музыкальная пауза, и вскоре на сцену возвратился только Константин. Надо сделать оговорку, что понятие «сцена» здесь весьма условное: Кожевников находится в зрительном зале, хотя вполне бы мог взобраться на помост. Но не сделал. Специально или нет – хороший вопрос. Во всяком случае с учетом того, что спектакли «Театра.DOC» направлены на постоянный диалог со зрителем, такое решение выглядит правильным.

Кожевников оговаривается, что сначала введет зрителей в курс дела, кто он такой, а потом, минут через десять, приступит непосредственно к роли. Конечно, это оказывается обманом, хотя зрители понимают это далеко не сразу. Он просто начинает рассказывать о себе, о других и так далее. И тут внезапно многие зрители обнаруживают, что спектакль-то давно начался.

Перво-наперво ответим на вопрос, является ли сам актер еще и героем. Вроде бы да. Вся история, рассказанная им, – его собственные поиски. Ведь «Похищение» – спектакль не столько о краже ребенка, сколько о том, как автор пытается разузнать подробности этой истории у тех, кто оказался в нее вовлечен. Получается, Кожевников должен был сыграть самого себя? Видимо. Однако здесь сразу начинает бросаться в глаза один нюанс: допустим, самого себя в различных ситуациях можно припомнить и снова проиграть, но разве будет сильно меняться от того речь? А у Константина меняется: она изобилует всяческими «он, такой, говорит...», «она, такая, отвечает...», «он как бы захотел...», – чего, разумеется, не наблюдается в реальной жизни. Значит, сыграл себя, но не совсем. Момент второй: для чего он так долго рассказывает?

Как позже признается Константин, спектакль изначально выглядел иначе, и в нем делался акцент больше на саму историю похищения, это уже потом она начала обрастать предысторией, растянувшейся на час с лишним. Этот прием в искусстве не сказать чтобы нов: 20-й и 21-й век изобилуют рассказом ради рассказа, анекдотом, где важна не концовка, а то, как история рассказывается. Так и Кожевников: рассказывает историю о похищении, а похищения вроде как и нет, оно где-то там, вдалеке, мерцает, как маяк, но каждый раз чего-то вечно не хватает, чтобы заговорить о главном. Лишь в конце неожиданно всё начинает закручиваться быстрей, и вот мы уже слышим расшифровку зафиксированного на диктофон монолога одного из лиц – насколько смешную, настолько и ужасающую одновременно.

В этот момент, словно спохватившись, на сцене начинает массированно изливаться мат – неудивительно, что именно в эти минуты часть предупрежденных перед началом представления зрителей все-таки не выдерживает и уходит. Многие досидят до конца, но все равно кто-то из них в отзыве потом будет делать акцент на этой сцене – тяжело было слушать. Но позже выяснится, что нецензурный спич оказался чем-то вроде провокации Диогена, сорвавшего лекцию Анаксимена поднятой в воздух соленой рыбкой. Он важен, но не в нем суть, да и вообще, не в похищении дело. А в чем же? А дело в том, что уроженцы Пермского края, рассказывая историю о похищении в их городе, по сути познакомили зрителя со своей малой родиной – Пермью, Верещагино, с их любопытными, не всегда порядочными, но интересными как типажи людьми. Парадоксальным образом «новая драма» оказывается здесь хорошо забытой старой, не натуралистической, но реалистической по сути своей. Я не знаю этих людей, понятия не имею, как они выглядят и ведут себя в обычной жизни, но верю Константину, поскольку единственного персонажа, знакомого мне – возникающего на десяток секунд Михаила Угарова, – он изобразил очень убедительно. А еще, и мимо этого нельзя пройти, у спектакля очень интересный финал, ломающий все стереотипы поведения актера на сцене, абсолютно табуированный. В чем заключается это табу? Оставим в секрете.

После спектакля состоялось обсуждение. Почти час собравшиеся давали оценку произошедшему на сцене (прогнозируемо акцент был сделан на сцене с матом) и рассуждали о перспективах продвижения «новой драмы» в Саратове. Если Богачук призывал создавать условия для нее, то зрители, напротив, относились к этой идее с некоторым скепсисом, утверждая, что «новая драма» все-таки есть в Саратове, но программа-максимум для нее – это разбавлять собой классический репертуар. Другие высказывали сомнения в том, что саратовский зритель оценит «новую драму» по достоинству и будет активно ходить на спектакли.

В споре было высказано мнение, что жители столицы всегда видят ситуацию в провинции либо в чересчур негативном ключе, либо слишком позитивно. Поскольку, приезжая в город на какое-либо крупное мероприятие, гастролеры сталкиваются с квинтэссенцией местной культуры и тусовкой, которая посещает все подобные мероприятия. Потому гостям может показаться, что в городе имеется потенциал для чего-то более крупного. И, разумеется, ошибаются. Впрочем, под конец речи оратор сам неожиданно для себя отметил, что в зале в этот раз привычной «тусовки» не наблюдалось. Значит, ситуация исправляется?