Кирилл Разлогов: Возрождение соцреализма неизбежно

Десятый юбилейный фестиваль «Саратовские страдания» вчера торжественно закрылся. Председателем жюри конкурса документальных фильмов в этом году стал именитый культуролог, кинокритик, профессор Всероссийского государственного института кинематографии имени С.А. Герасимова, директор программ Московского международного кинофестиваля, ведущий программы «Культ кино» на канале «Культура» Кирилл Разлогов.

– Кирилл Эмильевич, вы приезжали на «Саратовские страдания» в 2007 году. Можете сравнить нынешний фестиваль и тот?

– Честно говоря, не вижу особой разницы. Фестиваль спокойно продолжает то направление, в котором уже работает, признаков расширения я не вижу. Он утвердился, но все еще недостаточно заметен в городе: все-таки Дом кино есть Дом кино – это для киноманов. Думаю, если ситуация утрясется, то фестиваль сможет найти себе более видное для населения города место.

– В этом году на конкурсной программе представлено 16 лент. Это много или мало?

– Это много, учитывая, что просмотр занимает практически три дня. На Московском фестивале конкурсная программа представлена также 16 работами, но она идет 8 дней. В принципе, мы считаем, что жюри больше, чем два фильма в день смотреть не может. Но это, повторюсь, Московский фестиваль, где средняя длительность ленты составляет полтора часа, а здесь – примерно 50 минут. В вашем случае, возможно, стоило бы подумать о расширении программы до 5-6 дней – это нормально для 16 картин. Но и сокращать количество лент не стоит: фестиваль из 10 фильмов – не фестиваль.

– С какими работами вы были знакомы ранее?

– Я знаю много картин, представленных на внеконкурсной программе. В конкурсной программе были фильмы, о которых я слышал, но не видел их ранее, ту же «С.П.А.Р.Т.А. – территория счастья». В общем, я езжу сюда, чтобы посмотреть те ленты, которые я не могу увидеть на других фестивалях, или они остаются на далекой периферии от основной программы, которую все равно надо смотреть.

– Даже фильм про Удальцова («Марш! Марш! Левой!») не видели? Он много путешествует по фестивалям.

– Нет, впервые посмотрел здесь.

– Ваши впечатления?

– Это довольно интересная картина, любопытен сам персонаж Удальцова, как и сцены с его тренировками для публичных выступлений. Это же касается и голодающих девушек в фильме. В общем, это заметное произведение, думаю, жюри не обойдет его своим вниманием (смеется).

– Когда вам приходится смотреть ранее виденную картину, вы стараетесь смотреть как в первый раз или скучаете?

– Фильмы смотрятся в разных ситуациях. Некоторые я предпочитаю вообще не пересматривать: видел, галочку поставил, успокоился, поехал дальше. Некоторые работы я не помню достаточно хорошо и потому мне интересно смотреть их заново. В таком случае имеется возможность открыть какие-то моменты, которые не замечались при первом просмотре. Важен и вопрос контекста. Скажем, работа Таисии Игуменцевой здесь – главная сенсация, в Каннах – одна из картин, которая идет в общей программе.

– Не стоит ли ограничивать фильмам возможность путешествовать по фестивалям для развития конкуренции? Едва ли наличие записного фаворита может обрадовать молодого режиссера, представляющего первую работу.

– Мой любимый пример – картина «4» Ильи Хржановского. Она впервые была показана в параллельной программе Венецианского кинофестиваля – там ее никто не заметил. Потом она шла в Роттердаме в основной программе и стала сенсацией. Казалось бы: Венецианский фестиваль по уровню считается выше Роттердамского. Значит, важно подобрать контекст, в котором картина будет наиболее адекватно воспринята.

В конкурсе Московского фестиваля мы показываем, в основном, премьерные фильмы, и успех нашего отбора определяется тем, на каком количестве фестивалей после этого пройдет лента.

– И все же подобный лимит – хорошо или плохо?

– Это бессмысленно. Осмыслена практика борьбы за премьерные показы. В пределах премьер ты определяешь то, откуда лучше всего запустить картину.

– На «Саратовских страданиях» были негласные фавориты?

– Честно говоря, нет. Я не увидел этого, мои коллеги, насколько я понимаю, тоже. Конечно, у этого фестиваля есть, скажем, традиция широкого представления немецкого кино, в силу исторической связи Саратова и Энгельса с немцами. Но это второстепенные вещи. Основные картины конкурировали на равных, и, скорее, симпатии к ним зависели от личных пристрастий отдельных членов жюри.

– «Саратовские страдания», как и многие фестивали, финансируются в том числе из бюджета. Как вы думаете, долго еще власть будет терпеть наличие фильмов об оппозиции в программе?

– Дело даже не в оппозиции. Фестиваль вообще расширяет зону дозволенного. Многие вещи, которые мы показываем на Московском фестивале, потом оказываются очень сложными для выпуска на экраны. Но мы это делаем специально, чтобы показать, что такое кино есть. Здесь была представлены картина про Удальцова (а она, кстати, носит по отношению к нему скорее критически-обличительный характер), про сексуальные меньшинства, в которой режиссер во введении напрямую обращается к нашим депутатам, порицая их. Это привлекает внимание, заставляет думать, что есть какие-то неразрешенные проблемы. Это плюс фестивалю и администрации, которые это понимают. С другой стороны, есть сектантские представления, что вообще ничего нельзя ставить хоть сколько-то провокационное. Но это бывает только в том случае, когда начальство очень боится за свое существование.

Я лично оппозиционного флера у фестиваля не заметил, если не считать вышеупомянутый фильм про меньшинства. Александру Васильевичу Караганову принадлежит крылатая фраза «не надо преувеличивать роль обнаженного тела в идеологической борьбе». То же самое касается и сексуальных меньшинств – все-таки они не играют определяющие роли, в силу того, что этот электорат довольно ограничен (смеется).

– «Страдания» – фестиваль документальной мелодрамы. «Марш! Марш! Левой!» вписывается в этот контекст?

– Часть, которая касается голодовки, девушек и переживающих в фильме людей абсолютно мелодраматична. Можно ли считать мелодрамой часть Удальцова – вопрос. Он профессиональный революционер, у него другая энергетика. Тут, скорее, господствует ирония, в том числе и в эпизоде с Башировым. Впрочем, фильм, конечно, воспринимается как история вокруг Удальцова.

– Вы не считаете, что сейчас зарождается некая новая волна протестного кино, флагманом которого может стать последняя работа Басковой «За Маркса...»?

– Я за Светланой Басковой слежу довольно внимательно, начиная с «Зеленого слоника». Это не столько протестное кино, сколько попытка показать ощущения, что этот социальный слой (рабочие металлургического завода. – Прим. ред.) лишен права голоса. Картина Светланы интересна как раз тем, что она требует право голоса для этих людей. Кино всегда было рупором как для монархически-охранительных взглядов, так и для сомнений в правильности того, что происходит. Для живости процесса нужно и то, и другое.

– «За Маркса...» – сознательное, сердечное обращение к соцреализму или все-таки больше ориентация на интеллигенцию?

– Трудно сказать. Соцреализм сейчас очень моден в мире, это одно из самых влиятельных течений. Ситуация настолько сложная, что понять, где находятся силовые поля, довольно трудно. Но возрождение соцреализма, на мой взгляд, неизбежно, как бы мы к нему ни относились. Баскова вписывается в самое актуальное международное движение, связывается с самым актуальным внутрироссийским движением и при этом оказывается в оппозиции (смеется). Этот треугольник может стать залогом ее неожиданного взлета, а может быть и вариант со столь же неожиданным падением ярко взлетевшей ракеты. В последнее время и такое случается.

– Не так давно этот фильм появился в свободном доступе в Интернете. Вы оцениваете это положительно или отрицательно?

– Безусловно положительно. Будущее – за свободным доступом в Интернете при компенсации владельцам прав расходов за продажи, рекламу. Попытки ограничительными мерами каким-то образом поддерживать правообладателей мне кажутся бесперспективными, потому что они показали свою бесперспективность в музыкальной индустрии.

– Не показалось ли вам, что фильм про Удальцова проигрывает поставленному с ним в одном сеансе «Салме»? Второй посвящен духовной борьбе, а первый, прежде всего, политической.

– Он по определению проигрывал «Салме» из-за того, что «Салма» – картина о победе, пускай неполной, пусть не окончательной, но все равно о победе над жесткой репрессивной ситуацией. Картина про Удальцова – фильм не о победе, а о борьбе. При этом большой вопрос, какая это будет победа и какой результат может быть, учитывая скептицизм нашего населения ко всякого рода переменам.

– На ваш взгляд, какая картина больше всего соответствовала понятию «документальная мелодрама»?

– Так или иначе, все ленты имели мелодраматическую компоненту, кроме, может быть, «Ночной работы». К сожалению, из-за этого крена программа кажется немного однообразной: все картины похожи друг на друга.

– Неужели даже фильм про то, как в Буркина-Фасо покупают коров («Если бы у меня была корова») – мелодрама?

– Это комедия с элементами мелодрамы по отношению к тому, что происходит с коровами (смеется). Кстати, эта картина мне и понравилась потому, что выбивалась из общего контекста и люди не столько проливали слезы, сколько хихикали.

– Одна из магистральных тем этого фестиваля – кино об аутистах.

– Это вечная тема. Проблема изгоев, к которым нужно особое внимание, очень актуальна. Успех картины «Антон тут рядом» Любы Аркус во многом объясняется этим. Любой человек чувствует себя в современном мире в известной мере аутистом. Поэтому у картин об аутистах такая широкая аудитория. Многие отчасти узнают себя в этих образах, сочувствуют им и понимают их. Здесь мы говорим не только о чистых аутистах, но и, скажем, о таких людях, как Перельман, который стал своеобразным символом человека не от мира сего, но при этом является гением. Как и многие аутисты.

– Вам не кажется, что сейчас эту тему стали эксплуатировать?

– Сейчас она стала модной, и успех картины Аркус был одним из первых ярких проявлений этого. На самом деле первой картиной об аутизме был, конечно, голливудский фильм «Человек дождя». Голливуд вообще часто недооценивается: в силу того, что у них есть заточенность на талант и своеобразие, они улавливают какие-то вещи быстрее, чем в наших условиях, даже если эти условия более благоприятны для творчества. «Человек дождя» опередил всех.

– Сейчас очень многие начинают презрительно отзываться о Голливуде...

– Голливуд вызывает раздражение тем, что они выигрывают в коммерческом соревновании зачастую не лучшими картинами. Но то, что в этом бульоне появляются прозрения, становящиеся очевидными значительно позднее и потому обгоняющие Каннский и Венецианский фестивали, бесспорно. Я очень далек от того, чтобы пренебрежительно относиться к Голливуду, к победителям в принципе нельзя так относиться. Во-вторых, в XX веке было убеждение у многих художников, что в искусстве главное – чистый эксперимент и прием, умение независимо от содержания художественно воспроизвести какую-то ситуацию. Что такое чистый прием сегодня? Это голливудская картина, где все задано и известно заранее: одна погоня от другой, одна эротическая сцена от другой, одна перестрелка от другой отличаются чем? Художественным совершенством, чистой формой. Таким образом, идея искусства для искусства начала XX века парадоксальным образом осуществила себя в массовой голливудской традиции. А сейчас еще и 3D появилось... И все эти картины оцениваются по Шкловскому: что еще режиссер нашел, чем он еще выпендрился, как он сумел подать качественно эту миллион раз повторившуюся ситуацию? Здесь много парадоксов.

– Какие сейчас намечаются тенденции в документальном кино? Какие из них прозвучали на фестивале?

– Тематически, повторю, фестиваль не содержал больших сюрпризов. Насчет первого: сейчас сложная ситуация. Сегодня наиболее актуальное направление – мокьюментари – псевдодокументальное кино, смесь документальности с игровым началом, в котором возможна фальсификация реальности. Пример того, как это работает – еще один голливудский фильм «Хвост виляет собакой» (в картине ради того, чтобы укрепить пошатнувшуюся репутацию президента, его советник и кинопродюсер придумывают и снимают для телезрителей «войну» с Албанией. – Прим. ред.). Кстати, документальная мелодрама не фальсифицирует судьбы героев – для этого нет причин. Поэтому доверие к тому, что показывается в Саратове, очень велико.

– Какой вам показалась саратовская публика?

– Саратовского зрителя как такового пока не много – было довольно мало народа, не считая открытия и закрытия. Это очень локальный зритель. Я, правда, был только в Доме кино, а фильмы шли еще в СГУ, в других местах. Наверное, если все суммировать, то получится значительная зрительская масса, фестиваль этого заслуживает. И все же у меня возникло впечатление, что зрителей маловато для уровня интересности программы. Повторяю: с поправкой на то, что речь идет об одном зале с конкурсной программой. Может быть, я ошибаюсь, хотелось бы ошибиться.