«Не саратовская» фигура
Сейчас уже не так часто исполняемый, но всё же известный романс «Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету...» многими воспринимается как народная цыганская песня. Однако у песни есть автор – Яков Петрович Полонский (1819–1898 гг.), о котором наш знаменитый земляк Николай Гаврилович Чернышевский после встречи с поэтом в Саратове в 1889 году сказал: «Хороший человек Яков Петрович, прекрасная канарейка, но жаль, что поет с чужого голоса».
Поэтический дар Полонского проявился рано. Еще учась в Рязанской гимназии, он преподнес свои сочинения проезжавшему через Рязань будущему царю Александру II и был отмечен подарком – золотыми часами. Затем последовал юридический факультет Московского университета. Ученье здесь совпало с тяжелой болезнью отца. Яков Петрович должен был кормиться уроками и случайными заработками. Все же университет закончил и одновременно смог издать первую книжку стихов «Гаммы». Поэтический дебют Полонского удостоился похвалы самого «неистового Виссариона» – одного из самых резких критиков того времени Виссариона Григорьевича Белинского.
Полонский пробовал творить в разных жанрах. Он был «эпиком, сатириком, романистом и изредка даже публицистом». Но известность ему принесла все-таки лирика. Яков Петрович имел дар живописца. В его альбомах и тетрадях стихи чередовались с рисунками карандашом и пером. Одно время Полонский всерьез думал стать художником, но победило призвание поэта.
Летом 1889 года Полонский с семьей, состоявшей из жены Жозефины Антоновны, урожденной Рюльман, и троих детей, решил отправиться на Волгу. В предвкушении поездки он делился своими планами с бывшим саратовским губернатором Михаилом Николаевичем Галкиным-Врасским (о нем «Газета недели» рассказывала в номере от 21.02.2012 г.): «Полагаю в Рыбинске сесть на один из пароходов Зевеке, и успею ли побыть в Казани, не знаю. В Сарепте я остановлюсь на несколько недель и там займусь живописью, так как ничто так не успокаивает мои нервы, как занятие с палитрой в руках и кистями...»
Из Сарепты, которая входила тогда в Саратовскую губернию, Полонский прибыл в Саратов и остановился в гостинице «Центральная» (здание сохранилось, угол улиц Горького и Яблочкова). Как вспоминал известный саратовский журналист Иван Парфенович Горизонтов, Яков Петрович «каждодневно гулял в городском саду «Липках», пил воду и молоко. Его высокий рост, колеблющаяся походка (на одну ногу поэт прихрамывал), круглая шапочка и серьезное с оттенком вдумчивой печали выражение лица – вся его «несаратовская» фигура весьма естественно вызывала к себе общее внимание, но когда узнавали, что это поэт Полонский, то, конечно, внимание публики удваивалось».
Яков Петрович побывал в художественном музее имени Радищева, пообещав подарить свои этюды, в городской библиотеке, в редакции газеты «Саратовский листок», а главное – встретился с Чернышевским. Ради этой встречи он и приехал в Саратов. Прожив в нашем городе неделю, Полонский отправился вверх по Волге. Провожавший его вместе с Чернышевским Горизонтов вспоминал: «Полонский стоял с дочерью на галерее парохода словно изваяние – высокий, стройный, бодрый». Тогда-то и высказал Николай Гаврилович свое мнение о поэте, приведенное выше.
Поэзия Полонского колебалась, по его же собственному определению, между «тревогами сердца» и «гражданскими тревогами». Со временем «тревоги сердца» взяли верх. И это никак не мог одобрить волновавшийся за все человечество Чернышевский. Но, как справедливо заметил тот же Горизонтов: «Заслуги Полонского перед русской литературой не исчерпываются едким отзывом знаменитого критика». Проникновенная лирика Полонского находила отклик во многих сердцах. Лучшим подтверждением тому служат романсы, созданные на его стихи Чайковским, Даргомыжским, Рахманиновым, Танеевым, Кюи и другими композиторами.
Поездка по Волге оказалась не такой радужной, как мечталось Полонскому. Погода хмурилась, масляные краски плохо сохли. Были и приятные неожиданности. Благодаря рекомендации Галкина-Врасского, в Казани Яков Петрович с семьей ночевал «не на пароходе в каютах, не в номерах казанской гостиницы, но в доме у казанского городского головы». К тому же это путешествие «от расчетливо-религиозных немцев-гернгутеров до полудиких и честных калмыков, к частым, но пыльным губернским городам» представляло поэту «порядочную арену» наблюдений и впечатлений незабываемых.