«В кошмарном сне такое не приснится». Бывшие медсестры подтвердили информацию о нарушениях в больнице Святой Софии
После публикации признаний старшей медсестры, ныне уволенной из психиатрической больницы по статье, к нам в редакцию поступили новые обращения. Екатерина и Марина Осиповы, также работавшие в 7-м отделении, подтверждают слова бывшей коллеги о нарушении прав пациентов, сложных условиях работы и слабой материально-технической оснащенности психиатрической больницы Святой Софии.
«Мы обращаемся в СМИ только сейчас, потому что не хотели подставлять старшую медсестру и других коллег, с которыми были хорошие отношения, чтобы не навредить им проверками. Но теперь, после увольнения Ирины Вячеславовны, нет смысла молчать», – заявили сестры-близнецы.
Трудоустройство
Марина: О вакансии в психиатрической больнице мы узнали через сайт «Авито» – старшая медсестра 7-го отделения Ирина Вячеславовна как раз искала кадры. Мы имели представление о специфике работы в таком учреждении, читали о психических болезнях, и это нас нисколько не смущало. Наоборот, необычно, интересно, нам хотелось помогать людям, которые в этом нуждаются.
На тот момент у нас был опыт работы медсестрами в детской больнице. В женском коллективе работать, конечно, непросто. Из-за того, что у нас есть татуировки, медсестры и санитарки называли нас «ведьмами», «сатанистами», говорили, что нас нельзя подпускать к детям… Тем не менее, дети нас там очень любили.
Екатерина: В январе 2018 года нас приняли на работу в 7-е отделение психиатрической больницы: меня – процедурной медсестрой (график работы 5/2), а Марину – палатной (график 1/3).
Мы сразу нашли общий язык со старшей медсестрой Ириной Вячеславовной. Она во всем разбиралась, знала не только свою работу, но и врачебную, была юридически подкована. Помогала, если попросить, нам и другим медсестрам с выполнением назначений врача – например, делать уколы. Ко всем пациентам обращалась на «вы», даже к подросткам – а те ее уважали. Только мы заметили, что некоторые санитарки против нее. К нам они тоже отнеслись настороженно, потому что приняли нас за «своих» для Ирины Вячеславовны (тем более что у нее тоже тату) – хотя мы с ней не были знакомы до трудоустройства.
С самого начала чувствовалась какая-то нездоровая атмосфера в коллективе. Заведующая Жанна Алешина устраивала скандалы на глазах у больных, отчитывая подчиненных. Начала придираться к моему почерку, ходила смотреть, под каким углом я делаю инъекцию, высказывала претензии, что не так развешаны памятки, что я выкинула тряпку. Санитарки докладывали ей, на сколько минут я ушла раньше – на три или пять. При этом им самим за преданность предоставлялись привилегии: могли весь день сидеть и играть в планшет, пока пациенты выполняют их работу, – начальство это устраивало.
Марина Осипова
Марина: К Кате она еще хорошо относилась – наверно, дорожила процедурной медсестрой. Мне же заведующая через два месяца испытательного срока просто сказала: «Ты уволена – ничего не умеешь. Выбирай: по статье или по собственному». Старшая медсестра за меня вступилась. Алешина грозилась собрать комиссию – проверить, как я справляюсь, но потом ее энтузиазм пропал. Оказалось, что она только припугнула увольнением – но то, что на меня уже было составлено несколько докладных, это факт. В лицо улыбалась, а сама молча несла очередную докладную главному врачу.
Дальше так и пошло: сегодня на тебя докладная, завтра пишешь объяснительную, и так изо дня в день. Мы даже шутили между собой: странно, что-то докладных на тебя сегодня нет…
Заведующую как будто интересовало, как бы рассорить сотрудников между собой. Хотела, чтобы мы все стучали друг на друга. Она занималась только санитарией и доносами, остальное ее мало интересовало. От больных и рабочих дел закрывалась в своем кабинете, чай там пили. На любой вопрос – «щас, щас», и часами ее ждешь. Алешина звонила по телефону, чтобы ей принесли историю болезни, хотя стоило выйти из кабинета и пройти несколько метров, чтобы сказать то же самое лично.
Екатерина Осипова
Будни
Екатерина: За все время, что мы работали, ни разу не видели, чтобы главврач ходил по отделениям и узнавал, всё ли есть, как идут дела.
А дела шли не очень. В кошмарном сне такое не приснится.
В нашем отделении постоянно не хватало то бинтов, то перчаток, то ватных палочек, то шприцов. Приходилось, например, ставить систему и фиксировать скотчем – не было пластыря. Не думаем, что у больницы проблемы с финансированием – просто наверняка воруют или не следят за своевременными поставками медицинских расходных материалов.
Листов назначения, по которым нужно лечить больных, приходилось ждать от врачей по два дня.
В палатах было жутко душно, окна не открываются, воздух спертый от стариков и вонючих памперсов, фекалий.
Лежачих одиноких бабушек не моют. Если моют иногда, то разводят в ведре порошок, который разъедает кожу, и льют на тело, не вытирая – всё это впитывается в памперс, в котором бабушка подолгу лежит. К мытью, перекладыванию, замене памперсов привлекаются пациенты-подростки – за сигаретку (санитарки специально для этого пачки сигарет покупают). Если у больной есть родственники – непосредственно к их приходу и подмывают ее. Даже те, кто лежит на платном, не намного в лучших условиях – с ними не церемонятся, как говорится, лежат в общей куче, в дерьме…
Больных из-за нехватки коек могут положить вдвоем на одну пружинистую железную кровать. Без матраса, подушки и постельного белья. Вы представляете, что это – два взрослых нездоровых человека на одной кровати в душном помещении?!
Марина: А однажды в марте, когда было обострение, за ночь привезли пять человек. Для этого сдвинули две койки и уложили на них всех пятерых.
Кормили в основном ужасно. Порции маленькие – буквально по одной ложке каши в тарелку утром, в обед какой-нибудь пресный суп и второе, вечером, например, тоже ложка каши. Пациенты по ночам есть просили – мы их тогда кормили своим хлебом.
Ходить по палатам свободно нельзя. Некоторые домашние бабушки, которых поместили сюда «заботливые» родственники, не привыкли к такому образу жизни и пытаются выйти из палаты погулять. Санитарки тут же на них орут: «Куда пошла?! Ну-ка, по койкам!»
Непослушных привязывают к кровати и оставляют так подолгу. Хотя фиксация больного может быть максимум на два часа, и то по назначению врача.
Екатерина: Да, с больными тут не церемонятся. Я с пациентами разговариваю, убеждаю их, если они не хотят что-либо делать, а санитарки могут ударить, толкнуть пациента, всячески унижают. Мне такое насилие противно, сложно работать в такой системе…
Не раз наблюдаешь, как на глазах полный жизни человек в таких условиях чахнет… Как-то упала бабушка – перелом шейки бедра, а из-за того, что ее не поднимали с постели, – застой в легких. А в выписке о смерти написали «сердечная недостаточность» – так всегда пишут.
Когда человек умирает, труп выносят в коридор и ждут два часа, прежде чем вынести в морг. Чего ждут? Не знаю, наверно, что человек вдруг очнется.
Марина: Как-то одну бабушку забыли передать из одной смены в другую – умерла она в семь утра и до обеда пролежала в коридоре.
Когда человек умирает, его, чтобы вывезти, кладут в носилки для белья – металлические поручни, тряпичная материя. Ткань эта вся запачкана кровью, впитала трупные запахи. После того, как труп отнесут, носилки заносят в приемное отделение и госпитализируют на них больных, не способных ходить самостоятельно. То же с простынями, которыми накрывают труп, – их стирают и используют повторно.
Увольнение
Екатерина: Пятого мая [прошлого года] мы с сестрой приняли участие в митинге «Он нам не царь» – потому что нас не устраивает, что всё так плохо в здравоохранении. Мы никого в больнице не агитировали идти вместе с нами. Закончилось это моим задержанием прямо на рабочем месте, угрозами полицейских посадить меня в тюрьму на 15 суток вместе с бездомными и моей госпитализацией.
Марина: Я в это время была на курсах повышения квалификации – за мной тоже пришли прямо в аудиторию, но я отказалась идти с ними, ведь полицейские не показали мне повестку. Катю в это время доводили на участке – требовали, чтобы она вызвала туда меня.
Отношение на работе после митинга к нам стало еще более враждебное.
Были и откровенные провокации. Как-то вызывает заведующая: «У больной от твоих уколов шишки!» Я ей доказываю, что не я дежурила в эту смену. Заведующая настаивает: «Пиши объяснительную, что ты в этом виновата». Я написала, как всё было на самом деле, Алешина прочитала и приказала переписать объяснительную. Переписывать я, конечно, не стала. Уж не знаю, относила ли она эту объяснительную главврачу…
Екатерина: А однажды привезли пациентку с тяжелым диагнозом: температура 40 градусов, губы сухие, пот течет. Алешина распорядилась: «Похмелите ее – водки с феназепамом ей». Пациентке не полегчало. Пришел терапевт, сказал, что ей нужна терапевтическая помощь, ее срочно нужно везти в обычную больницу, – Жанна Александровна пропустила это мимо ушей и распорядилась поставить капельницу. Но вены уже не удавалось найти.
В четыре утра пациентка умерла.
Марина: В тот день я заступила на смену в восемь утра. Заведующая Алешина поставила меня перед фактом: «Пиши объяснительную, что пациент умер по твоей вине – ты не соблюдала назначения врача». Я оцепенела! Меня ведь не было в ту ночь, я только пришла. Повесила на меня смерть, к которой я вообще не имею никакого отношения, чтобы самим избежать ответственности!
Мы пошли к главному врачу и рассказали, как было. Он в ответ: «И что, я должен Алешину уволить?!»
Екатерина: Наше увольнение произошло так. В июне работать стало совсем тяжко: духота в палатах, нервная обстановка… У меня давление скакало до 150/100, хотя нормальное – 110/80. Чувствовала себя плохо. Мы с Мариной решили взять отпуск за свой счет. Положили заявления на отпуск на стол заведующей, она сказала, что сама отнесет их в отдел кадров.
Через несколько дней нам звонят из отдела кадров: «На вас рапорт за прогулы». Оказалось, что о том, что мы в отпуске, они не знали! Они не получали наши заявления. Нам сказали: «Выбирайте: либо вы уходите по статье – либо по собственному желанию». Конечно, мы выбрали уйти по собственному.
Когда я зашла в приемную главврача, узнала, что на меня написано сверху еще две докладных – что я не могу колоть внутримышечно и плохо справляюсь со своими должностными обязанностями. Докладная была и на палатную медсестру, которую сама Алешина попросила заменить старшую медсестру, пока та была в отпуске. Впервые встречаю такого человека! Беспредел – что по отношению к работнику, что по отношению к пациенту.
Марина: После увольнения мне нужно было отработать еще пять дней, а Кате шесть. И эти последние пять дней для нас постарались сделать максимально непростыми. Например, врач заявила: «Из-за твоего укола пациентка вся пунцовая!» Я подошла и спросила у пациентки, действительно ли ей было плохо после моего укола, и услышала: «Нет-нет, только голова чуть-чуть кружилась». Я возразила врачу, на что мне ответили: «Давай ты себя не будешь так вести!»
Екатерина: 23 июля 2018 года мы были уволены, а 26 июля я оказалась на операционном столе – разрыв кисты. Операция шла два часа. Реабилитация заняла полтора месяца. Врачи сказали, из-за гормонального дисбаланса на фоне стресса. Я не утверждаю, что это случилось исключительно из-за стресса, перенесенного на работе, но это определенно сыграло свою роль.
Нам очень хотелось работать в психиатрической больнице. Мы там работали не за зарплату (зарплата была 15 тысяч рублей за полторы ставки), выполняли свои обязанности как надо, к тому же с пониманием относились к пациентам, нам даже нравилось общение с больными. Жаль, что оттуда пришлось уйти.
Марина: Вот уже полгода мы не можем устроиться на новую работу – хотя медсестры вроде бы везде требуются. Где-то предлагают зарплату в восемь тысяч рублей, на которую никак не прожить, где-то спрашивают контакты с предыдущего места работы – уж не знаю, что им там говорят. Хотели бы вернуться в психиатрическую больницу – хотя знаем, что с таким руководством это нереально.