В поисках расстрельных подвалов НКВД. Родственники репрессированных спустя 80 лет пытаются найти могилы близких в Энгельсе
Восемьдесят один год назад был подписан секретный приказ НКВД, с которого начался «большой террор». В 1937–1938 годах в СССР было арестовано не менее 1,7 миллиона человек, более 700 тысяч из них были казнены. По региональной разнарядке только в августе-декабре 1937-го следовало репрессировать 3 тысячи жителей Саратовской области (треть из них расстрелять) и 900 жителей Немецкой республики (четверть расстрелять). Всего за время существования СССР по антисоветским статьям УК было возбуждено более 20 тысяч уголовных дел в отношении жителей региона. Родственники до сих пор ищут информацию о последних днях репрессированных.
23 февраля 1942 года был расстрелян уроженец Саратова Александр Лёвин, отвечавший за работу всех советских авиашкол. Будущий генерал вырос в семье столяра. Из-за происхождения мальчика не приняли в саратовскую гимназию. Он окончил реальное училище, выучил несколько языков, играл на скрипке, стал сильным шахматистом. Еще в 1935 году Лёвин предвидел стремительное начало войны и рассказывал слушателям Военно-воздушной академии имени Жуковского, что противник в первую очередь нанесет массированный удар с воздуха. Лёвин был арестован летом 1941 года в рамках так называемого «дела героев», вместе с другими командирами авиации Красной Армии.
Как известно из материалов дела, с января 1942-го Александр Лёвин находился во внутренней тюрьме НКВД в Энгельсе (в городе работала одна из авиашкол, готовившая пилотов по разработанному им учебному курсу; на базе школы были созданы полки «ночных ведьм»). Вместе с ним были казнены еще 45 опытных авиаторов.
Судьбу Александра Лёвина выяснил его внук Пётр, выпустивший в прошлом году книгу «История одной счастливой семьи». Пётр Александрович пытается найти место расстрела и захоронения деда: «Я обращался во все инстанции, в том числе в ФСБ, – но нигде мне не дали никакой информации. Я буду продолжать искать – должна же у человека быть могила».
«А вы тут со своей историей!..»
Во дворе на улице Коммунистической стоит уродливое здание – длинное, в полтора этажа высотой, под крышей чернеют окошки, похожие на отдушины. Как полагает энгельсский краевед и журналист Александр Бурмистров, в 1930-1940-е здесь могла находиться тюрьма НКВД. В советское время здание было в ведении городской милиции, здесь работал вытрезвитель. Затем помещение частично пустовало, частично сдавалось в аренду, а в 2012 году сюда въехало МБУ «Архив».
Улыбчивая женщина отпирает новенькую дверь из пластика и стекла, странно выглядящую на фоне мрачного барака. Предупреждает, что пустить внутрь не имеет права – здесь теперь архивное хранилище. Но с порога посмотреть можно. Стены обшиты белым пластиком, ряд за рядом тянутся металлические дырчатые стеллажи. «Когда мы въехали, здание пустовало. Межэтажные перекрытия сломали при ремонте. Если здесь и были когда-то камеры, ни следа не осталось», – разводит руками собеседница. В соседней трехэтажке, выходящей на площадь Свободы, работает энгельсский отдел ФСБ. До национализации 1918 года здесь размещалась купеческая контора, после – рабоче-крестьянская милиция (входила в НКВД). Небольшая табличка с названием ведомства висит на фасаде, украшенном лепниной в виде пятиконечных звезд и лавровых венков. С внутренней стороны здания вывеска гораздо крупнее: «Ломбард» – аршинными буквами выведено над подъездом с узкой лестницей, круто уходящей вниз.
«Один из подвалов НКВД», – торжественно объявляет Бурмистров, спускаясь по потертым ступеням. Сильно пахнет погребом. Помещение похоже на большое переоборудованное бомбоубежище. Длинный коридор поворачивает направо. Несколько дверей, где квартируют небогатые, судя по интерьеру, фирмы. А вот и окошко ломбарда. Важная дама, сидящая за пуленепробиваемым стеклом, отрицательно качает головой – что здесь было раньше, она не знает.
Следующий адрес, который энгельсские легенды связывают с темой репрессий, – «дом с башенками» на улице Калинина. В середине 1990-х неподалеку располагались мастерские, где работал местный художник и краевед Михаил Усанов. «Один из старожилов улицы рассказывал мне, что проходя мимо этого дома, жители старались разговаривать тихо или вообще перебегали на другую сторону улицы. Говорили, что в подвале здания проводились расстрелы», – вспоминает Михаил Степанович. На втором этаже якобы находилось общежитие сотрудников НКВД. Документальных подтверждений этой версии нет.
Дом выглядит заброшенным. Оконные проемы на первом этаже затянуты металлической сеткой, но внутрь можно войти через парадный подъезд. Коммуналку, находившуюся здесь в новейшее время, расселили пару лет назад. Во дворе мужички разбирают на кирпичи старинную конюшню. Спуск в подвал очень крутой и низкий. Единственное окошко, выходящее во двор на уровне земли, зарешечено.
Через дорогу от «дома с башенками» – зеленые новостройки. По словам Александра Бурмистрова, на этом месте было старинное кладбище при Покровской церкви. Краевед не исключает, среди древних могил могли тайно закапывать тела казненных. «Когда в 1950-1960-е вдоль улицы тянули газ, пацаны находили в траншее кости. Но к какому времени относились эти захоронения, никто не разбирался».
Во времена республики немцев Поволжья энгельсская тюрьма находилась на перекрестке нынешних улиц Трудовой и Лесозаводской. Как рассказывается в юбилейном издании областного управления ФСИН, в 1938 году тюрьму переименовали в промколонию №1 отдела мест заключения НКВД АССР НП, а в 1941-м назвали промышленной ИТК-6. Учреждение занималось деревообработкой(соседняя автобусная остановка до сих пор называется «Лесосклад»). В период войны главной продукцией были деревянные ящики для боеприпасов.
Колония была огромной. На месте нынешнего троллейбусного депо располагались свинарники, птичники, склады. После постройки моста через Волгу новые улицы пересекли территорию ИТК, отрезав подсобное хозяйство. В 1973 году учреждение, оказавшееся в центре города, закрыли, часть сотрудников перевели в новую колонию №13. В помещениях тюрьмы в новейшее время располагался мебельный цех. В 2010 году большую часть зданий снесли. В сохранившемся корпусе сейчас работает центр временного содержания иностранных граждан областного ГУ МВД.
Между новостройками Шуровой горы виден почерневший от времени деревянный барак. Согласно городским легендам, здесь жили сотрудники учреждения. Вокруг валяются доски и бревна – опустевшее здание растаскивают. Внутри – длинный коридор с дверями по обеим сторонам. На стене жестяная табличка со списком 26 жильцов. На второй этаж ведет деревянная лестница без перил. Дальше идти нельзя: вместо перекрытия – труха и песок.
Как говорит Александр Бурмистров, возглавляющий районную «Новую газету», сегодня читатели мало интересуются прошлым города, в том числе годами репрессий: «Преобладает такая позиция: отопление дорожает, пенсионный возраст повышают, а вы тут со своей историей!».
«Почему нам не хотят сказать, где могилы дедов?»
На форумах поволжских немцев поиск мест захоронений репрессированных предков входит в число самых обсуждаемых тем. «В 1930-х годах в Энгельсе по сфабрикованным обвинениям были арестованы тысячи ни в чём не повинных людей. Долгие годы об их судьбе не было известно ничего. В последующем стали выдавать справки о расстрелах, но в них не было конкретных сведений. Ответ стандартный – место захоронения неизвестно. Давайте поделимся крупицами знаний, которые у нас есть», – призывает администратор wolgadeutsche.ucoz.ru.
Список репрессированных жителей Немецкой республики занимает несколько страниц форума. «В феврале 1938-го забрали моего деда Нейбауэр Александра Андреевича из деревни Гоффенталь. Бабушка через пару дней поехала в Энгельс, но свидание не разрешили. Стояли сильные морозы, из окон тюрьмы шёл пар, как из бани. Было понятно, что там битком набито народом. Дед провёл в тюрьме девять дней, его брат Самуил три дня. Правду о том, что случилось, узнали только в 1993-м. Бабушка была ещё жива», – пишет одна из участниц.
Как говорится на форуме, 41-летний Александр Нейбауэр работал слесарем на МТС в нынешнем Краснокутском районе. Его 38-летний брат Самуил был на той же станции машинистом. Тройкой НКВД АССР НП оба приговорены к высшей мере наказания за антисоветскую агитацию. Реабилитированы областным судом.
«Почему не хотят нам сказать, где захоронены наши деды? Почему мы не можем даже цветы положить на могилу?» – недоумевает внучка убитых.
Жертвами репрессий в Немецкой республике были люди разных национальностей. Как рассказывает другая участница форума, 13 декабря 1937-го по обвинению в антисоветской агитации был арестован 37-летний Иван Гаврилович Жуков, колхозник из села Дьяковка Экгеймского кантона (современный Краснокутский район). У него было пятеро детей, младшему исполнилось два года.
Внучка крестьянина Марина разместила на форуме копии материалов дела, уместившегося на 14 страницах. В постановлении кантонного отдела НКВД сказано, что Жуков «направляется в энгельсскую тюрьму для содержания под стражей». На последнем листочке величиной не больше кассового чека указано, что постановление тройки НКВД АССР НП «приведено в исполнение 18 декабря 1937 года в 12 часов ночи». О месте казни и захоронения в деле ничего не говорится. В 1960-м Ивана Жукова реабилитировали. В 2013-м ФСБ предоставила семье документы. Никто из детей казненного до этого не дожил.
«Хочу взять немного земли с улицы, где находилась энгельсская тюрьма, и отнести на могилу бабушки, – пишет Марина. – И как хотелось бы установить памятник жертвам на этом месте».
Те, кого нельзя было называть
Больше полувека изучает историю Энгельса заслуженный работник культуры, почётный архивист Елизавета Ерина. Елизавета Моисеевна родилась в 1934 году в Днепропетровской области. В начале войны жителей эвакуировали. «В товарных вагонах привезли в Краснокутский район. Ночью пешком отправили в село Комсомольское», – вспоминает Ерина. Семье выдали пустой дом. «Через некоторое время появился такой запах, что в помещении стало невозможно находиться. Открыли подпол. Он оказался полон зерна, которое начало гнить».
Елизавета Моисеевна окончила саратовский пединститут. В 1966 году стала директором энгельсского филиала государственного архива области. Помещение бывшего хлебного амбара обогревала дровяная печь в шесть обхватов. Сотрудники ходили в валенках.
«Меня часто спрашивают, почему я не защитилась, – говорит Елизавета Моисеевна. – Я занималась стройкой. Кандидатская есть у многих, а такой архив один».
«Когда мне подарили 250 дойчмарок, первое, что я сделала, – теплый туалет в архиве. До этого у входа был деревянный нужник. Посетительницы из США не могли в него влезть, они же вот такие, солидные. В один прекрасный день они снова приезжают, хотят фотографировать «избушку» – а нужника нет. «Ноу, ноу», – говорю, пройдите в наши новые удобства. Я такая была счастливая!».
Елизавета Моисеевна опубликовала более 200 научных и более 300 газетных статей. Во многих из них рассказывается о жителях Энгельса, пострадавших от репрессий. «Когда в Германии пришли к власти фашисты, отечественные органы с удвоенной силой начали поиск шпионов. В вину ставилась любая связь с Германией».
Репрессии парализовывали работу целых учреждений. Как пишет Елизавета Ерина, в 1937 году не проводился прием в немецкий педагогический институт. Вуз был открыт в Покровске 1 октября 1929 года. Уже 30 января 1930-го арестовали целую группу преподавателей, в том числе проректора Георгия Дингеса, лингвиста и этнографа. Из библиотеки изъяли более 400 антисоветских книг. В 1934-1936 годах в связи «неправильным» происхождением, невниманием к марксистско-ленинской методологии или из-за ареста были сняты с работы 18 преподавателей. «Несмотря на строжайший классовый отбор при приеме в вуз, поиск "врагов" продолжался и среди студентов в течение всего обучения. За те же три года по доносам было отчислено 17 человек», – отмечает архивист.
В июне 1938-го ГПУ арестовало энгельсского врача Августина Зибенгара. Как рассказывает в своих публикациях архивист, он был выдающимся хирургом. Оперировал онкологических больных, создал республиканскую врачебную школу, организовал филиал центрального института переливания крови, строил новый хирургический корпус. Через четыре месяца после ареста военная коллегия Верховного суда СССР признала медика виновным «в участии в антисоветской террористической и диверсионной организации». Смертный приговор был приведен в исполнение в тот же день 27 октября.
Сейчас Елизавета Моисеевна выясняет судьбу организатора архивной службы Трудовой Коммуны немцев Поволжья Михаила Пискунова. Михаил Федорович считал, что при «надлежащем освещении прошлого явится вполне понятным и легко объяснимым настоящее». «В документах народного комиссариата просвещения сказано, что он был уволен в связи с передачей дела в судебные органы. А что дальше? У нас наблюдательного дела нет. Моя задача – пробиваться в органы, чтобы найти его следы», – говорит Ерина.
По ее словам, в архиве ФСБ ей ранее довелось работать один раз. «Было непросто. Материал дают посмотреть фрагментарно. Очень хорошо понимаю органы: думаю, родственникам репрессированных не надо видеть фамилии доносчиков. Их уже нет в живых, негатив обрушится на ни в чем не повинных потомков. Но я исследователь. Меня не интересует личность доносчика. Меня интересует – как шло следствие? На чем строилось обвинение? А мне дают посмотреть кусочек, по которому невозможно сделать вывод», – рассказывает Елизавета Моисеевна.
«Сотрудники архива спрашивают, почему я не пишу собственных воспоминаний? Под Сталинградом меня бомбили. С Гагариным я была знакома. Видела, как открыли мост через Волгу, – говорит собеседница. – Если бы мне еще было отведено сколько-нибудь времени, я бы хотела посвятить его не себе. Я счастлива. Я люблю людей, о которых пишу. Что ни имя, то великая личность. Мне хочется вернуть из небытия как можно больше судеб».
