Андрей Барабанов: Пражская весна намного лучше!
С узником «Болотного дела» Андреем Барабановым мы познакомились в Праге на REFU Fest. Это фестиваль национальных меньшинств, проживающих в Чехии. Участники показывают традиции, костюмы, сувениры и, самое главное, кухню своих народов. Россия была представлена русскими корейцами, якутами и «Тюремными деликатесами» Андрея Барабанова.
Андрей был одним из первых «узников Болотной». Его задержали 28 мая 2012 года, а в феврале 2014-го суд приговорил его к 3 годам и 7 месяцам лишения свободы по двум статьям Уголовного кодекса: 212-й ч. 2 – участие в массовых беспорядках и ч. 1 ст. 318 – применение насилия в отношении представителя власти. Это был один из самых суровых приговоров по «Болотному делу». После освобождения Андрей уехал в Прагу, где сейчас учится чешскому и собирается поступать в Карлов университет.
– Андрей, ты в Праге часто принимаешь участие в подобных тусовках?
– Я общаюсь с русскоязычной политотой в Чехии, в их каких-то акциях участвую, но в фестивале еды принимал участие в первый раз.
– Откуда такая идея – представить Россию «тюремными деликатесами»?
– Мне кажется, что тюрьма – это значительная часть современной России. Пока огромная часть россиян ест баланду или околобаланду, я не вижу смысла рассказывать о том, как здорово у нас развивается русская кухня.
На «Тюремные деликатесы» люди реагировали интересно – вроде «О-о-о, ничего себе! А вам в тюрьме давали плов?». Думали, что там так кормят. И мы объясняли, что это такие блюда, которые мы имели возможность готовить себе сами.
Конечно, это совсем не то, что рассказывать про узбекскую кухню, история которой исчисляется столетиями. Но всё равно многим было интересно. Наверное, не стоило говорить в лоб, что это тюремная еда. Надо было сначала накормить, а потом уже буклетик дать, где объясняется, почему это именно деликатесы. Впрочем, интерес был, и мы продали почти всё, что приготовили.
– А каково тебе было на зоне?
– Большую часть срока отсидел в Бутырке – два года и два месяца. Уже после суда меня отправили в Рязанскую область в ИК № 6. Ну как там было? В Бутырке всех, кто сидел по «Болотному делу», держали на спецблоке. Это такие камеры по три-четыре человека, которые отделены от общих корпусов, где человек по 20 сидят. Там было тяжело – не потому, что кто-то давление на нас оказывал – ни морального, ни физического давления не было. Тяжело было, потому что спецблок, потому что особый контроль, потому что так долго мы там сидели.
В Рязанской области была колония общего режима. Там больше людей и там попроще – общения больше, воздух свежий есть, начальники не изверги. На длительные свидания мне удавалось там ходить, звонить домой родным я мог. Колония как колония. Мне на нее жаловаться нет смысла. Есть ИК намного хуже, и я знаю такие примеры. Было много вещей, которые даже радовали. Та же самая тюремная кухня. В какой-нибудь сибирской колонии ее бы просто не было.
– Так тебя там нормально кормили?
– Нет, то, чем кормит сама колония, это очень плохая еда. Тюремная кухня – это когда у тебя самого есть возможность самому себе готовить. Поэтому задумка про тюремную еду – она оттуда, из колонии, не из Бутырки. Потому что в Бутырке у нас не было плитки, зато была пароварка.
– Я и не знала, что заключенные имеют право себе что-то готовить самостоятельно.
– Это смотря где ты находишься. Смотря какая в колонии администрация. Бывает, люди вполне нормально питаются, находясь на зоне.
– На колонию грех жаловаться, а на российское правосудие, которое тебя туда загнало?
– В том, чтобы выйти по условно-досрочному, мне в колонии точно не поспособствовали.
По поводу правосудия: политические дела – это отдельный вид уголовных процессов. Многое, конечно, зависит от громкости процесса – если это дело уровня Болотного или Pussy Riot, там работают другие механизмы, по-другому раздаются сроки. В нашем деле все, кто имел две статьи, получили большие сроки, и неважно, что по сути ничего не сделали. Слово правосудие тут лишнее, его в России нет.
– На твой взгляд, в политическом деле у грамотного адвоката есть шанс как-то повлиять на исход процесса?
– Я думаю, есть. И в «Болотном деле» они как-то влияли: некоторые «болотники» получили меньшие сроки. Но общий сценарий всё равно прописан заранее.
Сейчас масса дел заведена по протестам 26 марта. Большинству предъявляют статью со сроком наказания до пяти лет – за применение насилия в отношении сотрудника полиции. По неполитическим делам по этой статье обычно дают небольшие наказания. Часто отделываются «условкой». А сейчас следствие предлагает задержанным по 26 марта дать признательные показания и получить всего-то год колонии-поселения.
Как будто год колонии-поселения за то, что он пнул полицейского по ноге или, скорее всего, не пнул полицейского по ноге – это легкое наказание. Показательные процессы на том и строятся, что первые получают реальные наказания. Здесь работает та же группа, что и в «Болотном деле», и сценарий получается во многом схожий.
– В общем, идти на сделку со следствием без толку?
– Не совсем так. На начальном этапе признавать вину не имеет никакого смысла. Следователь обещает отпустить под подписку или домашний арест, еще и срок дадут якобы меньше или даже условный в случае признания вины. Человек соглашается, даже берет особый порядок, что полностью лишает возможности обжаловать приговор. В большинстве случаев следователь обманывает и человек остается в СИЗО, а потом получает реальный срок.
– То есть ты следишь за тем, что происходит в России?
– Слежу, конечно. Я же не с концами уехал. Мне важно, что происходит в моей стране. Я стараюсь, чем могу, оказывать поддержку людям, кто сейчас там в беде.
– Как отразилось «Болотное дело» на твоей жизни?
– Мне так часто задают этот вопрос, что я, честно говоря, теряюсь. Сейчас я в Чехии – живу здесь, учусь. Наверное, не будь «Болотного дела», я был бы не в Чехии.
В России сейчас такая обстановка, что ты, если занимаешься активной общественной или политической деятельностью, постоянно находишься под угрозой. Наверное, если бы я не сел в тюрьму, я бы и не чувствовал многое из этого. Хотя, наблюдая российские законодательные инициативы, уголовные процессы, ужесточение норм – то, что вчера было нормальным, сегодня становится уголовным преступлением – нельзя утверждать это однозначно. Мне кажется, что я, даже если бы не оказался в тюрьме, всё равно отправился бы куда-то дальше.
– Не остался бы в России?
– Я не говорю, что я бы насовсем уехал. Нет. Просто сегодня, в 2017-м, сложно быть активистом.
– Именно в нашей стране?
– Конечно. В Чехии всё намного более мирное – шесть полицейских на многотысячную акцию протеста.
– А в Чехии бывают акции протеста?
– Весной несколько раз чехи выходили на акции протеста против президента и вице-премьера. Больше 20 тысяч человек собиралось. Протестовали несколько недель. Вице-премьер в итоге ушел в отставку, и градус протестов сразу ощутимо спал. В Праге это всё с другим настроением происходит. Чувствовалось, что со стороны полиции не будет никаких силовых действий, потому что полиции смешное количество. Я был 6 мая в Москве на акции на Сахарова. И там полиции было больше, чем самих участников.
А, вот еще удивительно – те омоновцы, которые проходили потерпевшими по «Болотному делу» в 2012 году, становятся потерпевшими и в 2017 году – люди уже тренированные, умеющие давать правильные показания. Сюр какой-то.
По-моему, это прекрасно характеризует политические процессы в России. Сотрудник полиции получает любые страдания от любого прикосновения человека – неважно, оттащить он пытался, задел за руку. Нужно следствию, чтобы он получил физическую боль, он получает физическую боль. Если пять лет назад ему реально палец больно стало оттого, что камень в палец попал, сейчас просто вот это (Андрей легко хлопает себя ладонью по предплечью. – Прим. авт.) – а у него защита на руке! – уже причиняет полицейскому физическую боль. А это 318-я статья. Теперь еще в думу внесли законопроект о презумпции доверия полиции. Примут его, и полицейские будут априори правы в своих действиях. А еще судьи априори правы и следователи.
– В одном из интервью психолог Людмила Петрановская говорила, что теория малых дел не работает, если замыкаться только на теории малых дел. Ты можешь сказать себе – я не буду заниматься политикой, буду только бабушек через дорогу переводить. На сотой бабушке ты всё равно задаешься вопросом – а где, собственно, светофор? И идешь спрашивать об этом у чиновников. И это уже политика. Какой путь к гражданской активности был у тебя?
– Я еще с 13–14 лет интересовался политикой и происходящим в России. А потом вокруг меня сформировалась определенная среда, которая дала развитие этому интересу: панк-хардкор сцена, антифашисты. В нулевых постоянно была угроза со стороны нацистов, которые накрывали концерты, куда я приходил. Эта среда дала основу моим взглядам: борьба с расовыми, национальными и прочими предрассудками.
Кроме того, появилось понимание, что государство многие проблемы генерирует само. Мы видели, как действует полиция в особо опасных ситуациях, часто правоохранители были заодно с теми же нацистами. Это всё вылилось в итоге в дело БОРНа, и стало понятно, от кого шел заказ, кто этих нацистов подпитывал. Когда в 2011 году началась активная протестная деятельность, я решил к ней присоединиться, не входя при этом ни в какие политические движения.
– Как тебе в Чехии?
– Здесь вполне неплохо. Русскоязычная среда достаточно аполитична – это студенты, экономические эмигранты, родственники российских чиновников, которые тут живут, у кого тут бизнес.
Чехи к русским относятся нормально, хотя помнят нам 68-й год. Особенно старшее поколение. Это одно из ключевых событий для Чехии, одна из главных тем в стране. Я думаю, мы еще очень долго будем платить им за это.
В целом, мне кажется, русскоязычные достаточно хорошо встраиваются в здешнюю жизнь. В последнее время есть большой интерес со стороны чехов к русской культуре – это видно по фестивалю актуальной российской культуры Kulturus, который в Праге проводит художник Антон Литвин.
Недавно при Карловом университете открыли центр Бориса Немцова. Может быть, это как-то политизирует русских студентов, которые тут устраивали митинг без политических лозунгов. Лозунги у них были нормальные – против коррупции, против войны. Но не против власти и не против правительства. Им только Дима Медведев не нравится. А это как будто не политика.
А вообще тут доброжелательная среда, спокойные люди. Иногда кажется, что слишком спокойные. Погода лучше, чем в Москве, определенно. Если сравнить московскую весну и пражскую весну, пражская намного лучше.
Статья опубликована в «Газете недели в Саратове» № 21 (435) от 14.06.2017.
