Алексей Слаповский: «Нет авторитаризма, нет тоталитаризма, есть стиль пьяной обезьяны»

В конце ноября в Саратов в очередной, шестой по счету раз за этот год, приехал писатель, сценарист и драматург Алексей Слаповcкий. Мы встретились в клубе «Дружба», и он рассказал нашему информагентству о своей последней пьесе «Инна», которую написал под впечатлением от процесса над Pussy Riot, а также о сверхзадаче, новой книге и «стиле пьяной обезьяны».

– В «Инне» открытый финал. На героиню замахиваются ножом, и на сцене гаснет свет. Из текста пьесы непонятно, убили ее или нет?

– Для меня эта ситуация во многом пограничная. Мне бы хотелось, чтобы в будущей работе над спектаклем режиссер попробовал ответить, как он видит эту ситуацию. Пьесу я уже почти доработал, и в сущности, вот как сейчас, она выложена на сайте, в таком виде она и будет существовать. Если там и есть какие-то недоговоренности, то это так и останется. Договаривать до конца невозможно и не нужно. Зачем?

– Кто-нибудь взялся уже ставить пьесу?

– Пока только один человек – польский режиссер. Он сейчас занят переводом и, возможно, постановкой. Я ведь, кроме сайта, нигде «Инну» пока не выкладывал и не показывал. Для меня это привычная ситуация. Если в театрах идут мои пьесы, то идут самые простенькие и веселенькие. Все всего боятся. Не будешь деньги зарабатывать, тебя еще с финансирования снимут. Театры же государственные и муниципальные. Они все на дотации. Раньше, в советское время, боялись, что кого-то уберут, кого-то снимут, а сейчас боятся более глобальных вещей, что возьмут и сам театр прихлопнут.

– Толчком к написанию пьесы стала история с Pussy Riot, и, хотя сама пьеса не о них, некий «флер» все равно остается. Вы не боитесь, что ее просто не возьмутся ставить в России?

– Ничего страшного. Пройдет пять лет, «флер» забудется, а останется основное – конфликт точек зрения людей на то, как жить в условиях несвободы. Мы все в этих условиях в той или иной степени находимся. Все мы по-своему несвободны. Потому что человек – существо социальное, а социум диктует какие-то свои правила и установки. Везде так. Где родился – там и затусился.

– Писатель Александр Терехов считает, что за житейской мудростью не стоит обращаться к книгам, что их время прошло. Как думаете вы?

– Художественная литература, как и любой более-менее серьезный текст, – не для того, чтобы научить жизни. «Анна Каренина», если рассматривать сюжет просто, ничему хорошему не научит. Прыгать под поезд, что же в этом хорошего? Чтение книг – это в той или иной степени труд. Труд проникновения в текст. С книгой надо, извините за немодное слово, работать. Не ради мудрости, а ради очень тонких контактов. Ощущения того, что не ты один в этом мире испытываешь вот эти чувства. Или есть такая категория – эстетическое наслаждение, субстанция высокого порядка. Это переживание тихого восторга и изумления от человеческой мысли. От глубины человеческой фантазии и высоты этой же фантазии.

Хорошая книга – это квинтэссенция человеческого духа, перед которым, извините за пафос, я не устаю преклоняться.

– В одном из своих выступлений вы сказали, что на литературу сейчас слишком сильно влияют желания масс «попроще и повеселее».

– Влияют. Ну и пусть влияют. На нормальную серьезную литературу сильно не повлияешь, потому что внутри этой литературы писатель озабочен какими-то другими вещами. Не тем, чтобы массам угодить. Не тем, чтобы потрафить. Играть с публикой, с потребителями надо в каких-то других местах. Я это говорю со знанием дела, потому что занимаюсь двумя вещами похожими внешне, но абсолютно непохожими по задачам. Книги я пишу для себя и для некоего воображаемого собеседника. Кроме этого я пишу сценарии, там я должен думать о публике и, если забуду, мне напомнят продюсеры и режиссеры. Меня сначала ломало и колбасило, когда я думал: ну как же так, я серьезный человек, куда я попал, что я делаю? А потом понял. К примеру, я считаю себя актером, который способен сыграть Гамлета, а тут меня позвали на елку сыграть Деда Мороза. Это было бы нелепо, если бы я ходил и пугал детей вопросом:»Быть, Петя, или не быть, Вася?»

– А как же профессиональная гордость?

– Их у меня тоже две (смеется). В первую очередь я – писатель. А там, в телевизоре, то есть для телевидения, я играю в другую игру. Стараюсь делать качественное развлечение, чем и является сериал. Потому что сериалы – это не искусство никакое. И крайне редко это кино. Хотя писатель мне мешает. Иногда бывает так, что персонажи оживают и просят полной жизни.

– В последнее время стало модно снимать патриотическое кино.

– У нас все кино финансируется государством. Раньше еще как-то выруливали продюсеры, вкладывали свои деньги. Сейчас это почти не практикуется. Своими деньгами никто не рискует, предпочитают через Минкульт, через Госкино или с помощью телеканалов. Если фильм не заработает деньги в прокате, то по крайней мере и те, и эти выполнят свой патриотический долг. Все эти государственные учреждения знают, куда и откуда дует ветер. Патриотизм – это модно, но не в кино, а в околоправительственных кругах. В Кремле, в администрации президента. Они заказчики если не напрямую, то по политике, которая проводится. Это носится в воздухе.

– Незадолго до вашего приезда Дмитрий Аяцков заявил о создании Приволжской книжной палаты. Как вы относитесь к такой инициативе?

– Во-первых, я не верю в инициативы сверху. А во-вторых, я не верю в инициативы господина Аяцкова. Все это бла-бла-бла в его ораторском стиле и гроша ломаного не стоит. Он политик на пенсии. Я слышал, ему сказали «давай, до свидания». Инициатива должна исходить от человека, от которого что-либо зависит. В Москве с экранов не сходит Жириновский, у которого тоже регулярно появляются инициативы настолько разные, что просто уши становятся в два раза больше то ли от удивления, то ли от стыда. Ерунда все это.

Хватаются за кончик. А кончик, всем почему-то кажется, – книги. На книгах все заканчивается на самом деле. А начинается все в экономической и культурной обстановке, которая создана в государстве. Прежде чем говорить о том, чтобы читать, надо подумать, а насколько условия жизни современного человека располагают вообще к чтению книг. Их всегда было не много, настоящих читателей. И мне кажется, их всегда будет не много.

– Если для вас и чтение – это труд, и писательство – труд, то как вы отдыхаете?

– Но труд-то приятный. У меня есть такие неприхотливые удовольствия: иногда катаюсь на велосипеде, иногда на лыжах зимой, летом на роликах. Занимаюсь с дочерью. А иногда я заваливаюсь на диван и перед сном смотрю какой-нибудь сериал или фильм. Что-нибудь типа «Теории большого взрыва». Поскольку я занимаюсь сериалами, это такой хитрый способ, я и отдыхаю и смотрю, что там люди делают. Пересмотрел десятка три-четыре британских сериалов. Посмотрел один испанский, «Эль барко» – «Корабль», по-нашему. Там по сюжету все исчезло, остался один корабль и некоторое количество людей на нем, ничего вокруг нет. Я что-то похожее задумывал. Понял, что у них в самом начале очень серьезная ошибка. Как только ты узнаешь, что вся земля исчезла и остался только корабль, то пропадает то, без чего не существует ни фильма, ни сериала. Пропадает цель. Человеку нужна и в жизни, и в искусстве сверхзадача. Без этого человек теряет смысл. Сегодня – живу, ем. Завтра – живу, ем. Послезавтра – живу, ем и кого-то люблю. А дальше что?

Но это все периферийные занятия, самое главное для меня это книги, и я как раз закончил то, что писал весь год. Это самое главное событие, которое произошло в моей жизни – я сейчас сдал в издательство книгу. Обещали, что в марте выйдет. Называется «Хроника №13»

– Это рабочее название?

– Пока рабочее. Там двойное название «Хроника №13. Сценарий». Основное произведение так и называется «Сценарий», только он записан как повесть, а вокруг него рассказы, хроники событий, происходивших в мире в этот год. Есть там раздел «Публичное» – то, что я писал в фейсбуке, в каких-то других местах. Есть раздел «Личное». Я изредка, достаточно скупо, упоминаю, что происходит в моей жизни. Я понял: что бы я ни писал в своей жизни, все равно остается ощущение, что я записываю какую-то хронику. Я решил этого в последней своей книге не скрывать и показать: вот ребята, вот как она записывается.

– Однажды я нашла вашу книгу в книжном стоке.

– Если вы обращали внимание, в стоках вообще очень неплохие имена появляются. У многих издательств, с которыми я сотрудничаю, есть практика – книгу в активной продаже держать пять-шесть месяцев. Восемь – максимум. Как только книга выходит из активной продажи – ее отправляют в сток.

Я в подвальчике на Московской свою книгу купил за 50 рублей, которая стоит бессовестно дорого в обычном магазине. Я сам себя за 500 рублей не куплю, подумаю триста раз. Это жлобская цена.

Неважно, как книга доходит, лишь бы она доходила. Я сочувствую книжным продавцам, потому что они иногда толком не понимают, что продают. Они часто не обучены. А старая гвардия в современной литературе путается и не понимает, кто есть кто и кому что можно порекомендовать. Ну, вроде Слаповский мелькает. Но кто он такой?

– Может быть, просто нужно чаще встречаться с читателями?

– Вы знаете, писатель один, а читателей много. Но отчасти вы правы. Я вот сидел камнем и ждал, что вода потечет в виде обилия читательских благодарных слез. Понял, что этого не дождешься. С последней своей книгой мне хочется поездить. Может быть, потому что она мне как-то по-особенному дорога, я ее прожил очень напряженно. Хочется поговорить с читателями, услышать их.

– Вы говорили о сверхзадаче. Какую вы себе поставили сверхзадачу?

– У меня все время ощущение, что сколько бы я ни написал, я все еще не написал того, на что я действительно способен по-настоящему. Какую-то свою «Анну Каренину». Короче, сверхзадача – это двигаться вперед и дальше. Моя сверхзадача – ощущение что я еще не написал, что я хотел бы написать по-настоящему, что я могу и что почему-то еще не сделал. Мне кажется, что мне надо еще пожить. Я хочу еще удивить сам себя.

– Что же вы будете делать, когда такая книга будет написана?

– Я очень надеюсь, что мне всегда будет казаться, что она впереди. Я так и буду жить с ощущением, что так и не успел чего-то.

– У вас в «Инне» получились очень убедительные персонажи, у вас есть знакомые сидельцы?

– В моем возрасте вы вряд ли найдете человека, у которого не было бы среди близких и родственников сидельцев. А я человек с фантазией и все очень живо представляю. Тем более что тема свободы и несвободы для меня очень важная. Достоверность возникает не из того, верно или неверно описаны условия. Я просто достаточно живо представил себе этих людей. Я могу представить, как бы я мог себя в данной ситуации повести. Тем более что нет ничего проще русскому человеку, чем представить, что такое условия несвободы. Свобода – это то, что совпадает с твоим пониманием о необходимости. Когда ты живешь в гармонии с необходимостью.

– По вашему мнению, современная российская политическая система какую роль играет в несвободе жителя России?

– К сожалению, маленькую. Власть количество свободы и несвободы по-настоящему не регламентирует. У нас в этом отношении полный бардак. Проворовавшиеся люди занимают высокие посты. Человека, которого уличили, что он 30 тысяч рублей взятку взял, сажают на семь лет строгого режима. Вот что это такое? У нас все вывернуто с ног на голову. Я же не такой идиот, чтобы считать, что тюрем не надо, не надо системы наказаний, не надо ограничивать свободу. Надо, конечно. Потому что люди совершают преступления. Увы. Но это должно быть по закону. И когда говорят, что у нас власть тоталитарная, жестокая... Да никакая она. Вообще. У нас ее практически нет. Когда говорят, что у нас авторитаризм... Где они его увидели?

Вертикали власти у нас тоже нет. Она подразумевает: я сверху сказал, вы снизу сделали. Вот он говорит сверху: не будем называть имен. Что делают те, кто снизу? Плевать они хотели. Причем абсолютно откровенно. Нет авторитаризма, нет тоталитаризма, есть дурацкий спонтанный произвол. Стиль пьяной обезьяны.