«Почему бы не расстрелять всех в жаркий весенний день?»

Честно говоря, мне кажется совсем не важным, кто из сотрудников полиции (Никитин, Агейчик, Язиков), в какой последовательности и что конкретно говорили на суде по делу Михаила Шаповалова, который вышел на митинг 6 мая в поддержку узников Болотной площади с плакатом: «Путин пiдрахуй оставшиеся свободы дни!». Был задержан, провел ночь в отделении полиции Фрунзенского района Саратова, а на следующий день доставлен в суд по обвинению в мелком хулиганстве. Слово «пiдрахуй» в переводе с украинского означает «подсчитай». Полицейские и их путающиеся свидетели сочли это слово нецензурной бранью.

Пояснения и показания полицейских, очередность их «выступлений», на мой взгляд, не важны потому, что с ними можно было бы поступить точно так же, как судья Негласон поступил с показаниями трех напрочь завравшихся свидетелей, отказавшись принять их во внимание.

Вы дееспособный?

Заседание еще не началось. Сколько оно продлится, никто даже не предполагал

Эти «сольные выступления» выглядели так, что Михаилу Шаповалову у каждого сотрудника полиции на всякий случай приходилось уточнять (полагаю, исключительно из человеколюбия): «Вы дееспособный?».

– Какое процессуальное положение было у Никитина? (Степан Никитин, начальник отдела исполнения административного законодательства УВД Саратова, – лицо, по сути, руководившее задержанием Михаила Шаповалова. – Прим. авт.)

– Процессуального никакого.

– Он ваш начальник?

– Да.

– Вам давали указания?

– Нет.

– Видеозапись составления протокола велась?

– На видеорегистраторе.

– Она сохранилась?

– Не знаю.

– Прежде, чем составить протокол, что вам предоставили сотрудники полиции?

– Объяснения свидетелей, но я их не внес в протокол.

– На основании чего началась проверка?

– Рапорта.

– Какого?

– Не помню.

– Кто вам предоставил фото- и видеоматериалы?

– При проведении проверки создаются группы фиксации. Они и предоставили.

– Фамилии? Кто вам их принес?

– Не помню.

– Не помните, кто вам принес?

– Пусть будет Вагановский...

– Что явилось поводом для составления протокола административного задержания?

– Первый рапорт.

– А какой первый?

– Не помню. Там можно в деле посмотреть по номеру.

– Там время не указано.

– Есть рапорт участкового, а есть дежурного.

– Дежурному поступил звонок?

– Думаю, да.

– Вам поступил рапорт о звонке?

– Если пишет дежурный, то это, скорее всего, звонок.

– Почему в рапорте не указано время?

– А должно указываться?

Язиков и Агейчик – сотрудники полиции, составлявшие протоколы

– Вы дееспособный?

– Да.

– Вчерашние события хорошо помните? У вас есть проблемы со здоровьем?

– Нет.

– В какое время был составлен протокол?

– Не помню. Может, часы у меня остановились, дробились.

– Вы их со вчерашнего дня переводили?

– Я постоянно их перевожу.

– Какой протокол был составлен раньше – административного правонарушения или административного задержания?

– Не помню.

– Что было на плакате?

– Оскорбительное высказывание.

– Какое?

– Оскорбляло членов правительства. Там были фотографии членов нашей партии.

– Вы член партии? Какая ваша партия?

– Нет, не член.

– На основании чего составлен протокол?

– Объяснений свидетелей.

– Кто эти свидетели?

– Не помню.

– Куда потом делись эти свидетели?

– Не помню.

– Сколько человек вы вчера за день задержали? Много?

– Одного.

– Вы дееспособный?

– Я дееспособный.

– Вы можете озвучить текст, который был нанесен на плакат?

– Нет. Я не заучивал его, как стихи.

– Вы оформляли как-то обнаружение вами нецензурной брани?

– Да. Писал рапорт.

– Вы его не сдавали?

– Сдавал в дежурную часть. Там ошибка вышла.

Сотрудники полиции не помнили ничего – ни времени опроса свидетелей или составления протоколов, ни имен этих свидетелей, ни фамилий своих коллег... Создавалось впечатление, что под конец своих показаний и пояснений они забывали даже о том, кто такие они сами.

Жалко, танки не пригнали!

Майка с «беспроблемной» надписью

Незадолго до этого действа – в перерыве, пока судья дал час защите на ознакомление с материалами дела, – эти же люди не производили впечатления пациентов клиники душевнобольных, страдающих провалами в памяти. Некоторые выглядели даже вполне добродушными. Язиков, например, сообщил журналистам (мне и Марии Алексашиной), пришедшим на суд в майках с надписью: «Свободу Шаповалову! Путін, підрахуй політв'язнів!» (в переводе с украинского «Путин, подсчитай политзаключенных!»), что вся проблема Шаповалова в том, что, как ему, Язикову, кажется, в надписи на Мишином плакате в слове «підрахуй» имеется пробел. А у нас вот с Машей, по мнению улыбчивого Язикова, все ок: пробелов нет. Нет к нам и претензий.

– Вы думаете, Михаила подвела неграмотность? – поинтересовались мы.

– Возможно, – ответил Язиков.

И, улыбаясь, пошел – видимо, докладывать о наших «беспроблемных» надписях начальству.

Начальство – Степан Никитин – оказалось стремительным, как Джеймс Бонд. Примчалось с андроидом и кинулось фотографировать. Взгляд имело орлиный, оскал – не скажу, что волчий, но такой хищно-довольный. В предвкушении сытости.

Буквально через несколько минут, когда мы попытались пройти в зал судебных заседаний, Никитин в сопровождении вооруженных автоматами прапорщиков нас остановил, потребовал журналистские удостоверения, которые в итоге сотрудники полиции отобрали и долго грели в руках, не желая возвращать, и немедленных письменных объяснений, на каком основании мы по утрам надеваем майки с надписями на украинском языке.

Защитник Шаповалова Денис Руденко поинтересовался:

– А вам не любопытно, почему я в белых джинсах?

Нет, Никитина джинсы Руденко не интересовали.

В коридоре шумели защитники, гражданские активисты, стягивались вооруженные автоматами полицейские. Никитин утверждал, что его юрисдикция – весь город, а потому мы просто обязаны объясниться по поводу выбора маек.

Сюрреализм усилил появившийся из-за одной из дверей конвой, потребовавший освободить коридор, потому как сопровождал вроде как особо опасного преступника. И вот на того, «особо опасного», приходилась пара вооруженных полицейских, а на нас с Машей – сразу четыре, которые потом увеличились, наверное, до десятка.

В результате появления этого непредвиденного конвоя нам удалось пройти в зал судебных заседаний. Вооруженные прапорщики устремились следом. Кто-то закричал: «В судебный зал с автоматами?!!» Прапорщики отступили. Вспомнился хабаровский, кажется, плакат: «Ура! Уровень бреда превысил уровень жизни!».

Пока шел суд, заходившие в зал свидетели шепотом передавали:

– Там жесть! Коридор заполнен вооруженными полицейскими. Один сидит играет затвором, если случайно выстрелит – одной пулей (рикошетом) убьет десяток человек. Приехал Полубабкин (заместитель начальника полиции Саратова по охране общественного порядка. – Прим. авт.), раздает указания о полной готовности. Говорит, если суд примет решение не в пользу Шаповалова, «этих двух девок забирать». Вас заберут!

Приехавший вечером муж шутил: «Жалко, танки не пригнали!»

Небытовое «обслуживание»

Безработный свидетель Шакин, прописанный в Волжском отделе полиции

Суд длился почти двенадцать часов. Было жарко и душно. Свидетели так откровенно вымышляли показания, что хотелось спросить полицию: почему их не подготовили, почему не объяснили, в каком конкретно месте должно было начаться шествие, куда Миша Шаповалов пришел с плакатом, чтобы они не указывали другого? Зачем было тащить в суд свидетеля Шакина, который сообщил, что прописан по адресу: ул. Октябрьская, 46 – то есть в отделении полиции, где прописывают только сотрудников полиции? Все его дальнейшие показания после этого выглядели клоунадой:

– Место работы?

– Безработный.

– Вы внештатный сотрудник?

– Нет.

– Почему вчера в отделе полиции вы свободно перемещались?

– Вы завидуете?

– Черной завистью. На что вы существуете?

– Родители помогают.

– Как часто вы пишете заявления в полицию?

– Нечасто.

– Когда в последний раз?

– Когда неизвестный поцарапал мою машину.

Совсем залюбили, вероятно, безработного сына родители, машину вот даже подарили.

Начальник отдела торговли районной администрации Виктория Подопросветова, возмущена плакатом Шаповалова

Сотрудницы администрации Фрунзенского района из отдела торговли и бытового обслуживания Вера Апанова и Виктория Подопросветова тоже совсем некачественно «обслужили» родную полицию. Это они не выучили место проведения шествия, запутались сами и запутали судью и всех присутствующих. Пришлось долго рисовать схему, где кто из них стоял и в каком месте они видели Шаповалова. Получалось, что видели там, где его вовсе не было.

Зато чиновницы хорошо выучили лирическую часть своих показаний: мол, увидели слово из трех букв, обе были в шоке и обе совершенно не знали, что бы они сказали своим детям, если бы те находились вместе с ними и тоже прочитали это страшное слово. А вот интересно, что бы они сказали своим детям, если бы дети вдруг узнали, что их матери дают в суде ложные показания, на основании которых может быть осужден человек?

Причем Подопросветовой, кажется, страшно нравилась ее роль. Она была очень активна, принимала живописные позы и даже призналась, что едва ли не подверглась моральному насилию, когда увидела плакат Шаповалова. Вспомнился анекдот, где был диалог женщины и мужчины: «Мужчина, вы меня сейчас изнасилуете!» – «Как же я вас изнасилую, вы на первом этаже, а я на девятом?» – «А я к вам сейчас поднимусь!»

Защита настаивала, что объяснения свидетелей, приложенные к материалам делам, написаны словно под копирку. Позже судья Негласон не принял их во внимание из-за ошибок и путаницы.

«За чистоту русского языка»

Во время прений защита заявила, что свидетельства против Шаповалова сфальсифицированы, документы оформлены неграмотно и с фактическими ошибками. Полицейские настаивали на том, что вина Шаповалова полностью доказана, он совершил мелкое хулиганство путем нанесения на плакат нецензурной брани.

Адвокат и отец Миши Алексей Шаповалов обратил внимание судьи на то, что за два последних дня дважды посетил отделение полиции Фрунзенского района и услышал там столько бранной речи, что у него сложилось впечатление, что полицейские в текстах способны вычленять и воспринимать исключительно нецензурные слова.

Судья Александр Негласон

После перерыва суд огласил решение. Судья Негласон счел старшего преподавателя Саратовской государственной юридической академии, кандидата юридических наук, автора шести десятков научных работ Михаила Шаповалова «человеком с низкой культурой, эгоистом», который «пренебрегает интересами общества», признал виновным в административном правонарушении по части 1 статьи 20.1 КОАП и назначил административный срок ареста – одни сутки с момента задержания. Так как отмеренные 24 часа истекли, Мишу выпустили в зале суда.

Днем позже один из интернет-друзей Михаила предложит ему написать лингвистическое правовое исследование «Юридические последствия использования повелительной формы украинских глаголов на территории РФ».

После окончания суда Степан Никитин продолжил свою борьбу за «чистоту русского языка». На выходе из зала заседаний нас с Марией Алексашиной вновь ожидали сотрудники полиции, требующие объяснений по поводу надписей на майках.

– Пройдемте, – говорил мне участковый Лыков, – для объяснений.

– Вы к кому обращаетесь? – спрашивала я.

Лыков явно не знал и, по всей видимости, вообще плохо понимал, кто я такая.

– К вам.

– А я кто?

– Гражданка РФ.

– Почему вы так решили?

– Мы сейчас установим вашу личность.

Заодно решили установить и личность Маши.

Нас отправили в тесную (примерно два на два метра) комнату, над дверью которой было написано «Аварийный выход». В комнату набились участковый, сотрудники и сотрудницы полиции и, конечно, сам Никитин. Сначала объяснил, что будут взяты объяснения, составлен протокол, потом нас отправят в отделение полиции, а завтра в суд. Потому что вот уже есть прецедент: решение суда по делу «мелкого хулигана» Шаповалова. «Решение не вступило в силу», – говорил наш юрист Денис Руденко. «Неважно, прецедент есть».

Странно все-таки, ни решение суда не вступило в силу, ни права прецедентного в России нет (впрочем, в России, видимо, вообще нет никакого права), а практика уже заработала.

Никитин вышел, вернулся передумавшим.

Начал договариваться с Денисом Руденко, обещая (почти клянясь) нас отпустить, но после письменных объяснений.

Сотрудницы полиции – это тот еще образ. Одна стоит буквально в шаге от нас, сидящих, слегка нависая над нами. Говорит, что просто интересуется. Вроде как психологический прием такой для устрашения. Потом начинает задавать вопросы вместо участкового, который записывает ответы (как выяснится потом, записывает на свой лад – некий вольный перевод). Вторая ведет фотосъемку. Третья слушает.

Потом – некий киношный «жесткарь». Врывается господин Петров, старший оперуполномоченный центра «Э». Сурово требует мои данные. Говорит, в противном случае «увезет».

И снова зависшая та же сотрудница тихим голосом проводит легкий полицейский троллинг. В комнатке духота страшная. Дверь на все просьбы Руденко приоткрыть остается закрытой.

Интересуют надписи на майках, которые, ясное дело, «квалифицируются» как нецензурная брань.

– Ни утром, ни днем, ни ночью маек с нецензурной бранью на нас не было, – настаиваем.

Показывают фотографии. На фото надписи на майках: «Свободу Шаповалову! Путін, підрахуй політв'язнів!».

– «Свободу политзаключенным» переводится, – объясняем.

Где взяли? Является ли Шаповалов моим подчиненным? Почему на украинском, а не на испанском? Зачем надели?

– Свободу Шаповалову, – диктует Маша.

– Поддержать Шаповалова, – диктую я.

Читаем объяснения, зачеркиваем «вольный перевод» участкового, исправляем, дополняем.

– Свободны, – говорят. – Пока…

P.S. На следующий день в ЖЖ прочла пост о том, как некое доверенное лицо ОНФ (я, правда, слабо представляю, как можно быть лицом целого народного фронта и каким тогда должно быть это лицо), а также координатор южного евразийского движения Александр Проселков 6 мая организовал в Ростове-на-Дону акцию: «народный суд» над представителями российской либеральной оппозиции. И вот это вот «лицо» путинского фронта в форме НКВД организовал там суд. «Народный суд» заслушал речи обвинения – товарища из НКВД, защиты в роли «американского адвоката» и приговорил за «измену родине» к расстрелу Навального, Горбачева, Гудкова и Немцова. Надули воздушные шарики, прицепили к ним галстуки и надписи с фамилиями лидеров внесистемной оппозиции. Расстреляли. «С удовольствием», – комментировали, пока стреляли. Акцию показали по местному ТВ (Россия 1). У доверенного лица журналисты взяли комментарий.

Когда у сочувствующих попросили рассказать о своем отношении к увиденному, они признались, что не знают, например, почему на скамью подсудимых попал Горбачев, но тем не менее расстрел этот считают справедливым. «Почему бы не расстрелять всех в жаркий весенний день? Я считаю это справедливым», – улыбалась какая-то девушка.

Театрализованное действо, сатирический спектакль? «Сон разума рождает чудовищ» – так Гойя назвал свою гравюру. Теперь мы видим, каких чудовищ рождает коматозный сон российского права.