Россия будет свободной. Когда-нибудь...

За неделю до Нового года мне довелось побывать в зале Фрунзенского районного суда Саратова на заседании по делу Владимира Алексеевича Безменова, одного из заявителей шествия в защиту политзаключенных, которое состоялось 26 октября прошедшего года. Около сорока человек прошли в тот день от цирка до памятника Чернышевскому с транспарантом «Мы требуем освобождения всех политзаключенных». Ни одного задержания, ни одного замечания со стороны полиции в тот день не случилось, все прошло без каких-либо эксцессов, хотя количество представителей власти на проспекте Кирова превышало число участников акции.

На следующий день после этого шествия Владимиру Безменову исполнилось 65 лет. Ощутимый юбилей. Могли бы и постесняться стражи порядка привлекать к суду по надуманному обвинению человека такого возраста.

Но, может быть, это своеобразный месседж репрессивной системы ровесникам Владимира Алексеевича: занимайтесь, мол, на склоне лет огородом, рыбалкой, хобби каким-нибудь, научной деятельностью, мемуарами, на худой конец… Но только не лезьте на рожон. Или жизненный опыт не научил, что это бесполезно?

Да так, собственно, и живет подавляющее большинство современников Безменова. Однако Владимир Алексеевич решил этот вопрос по-другому. Для него твердая гражданская позиция и чувство ответственности за происходящее рядом — это не пустые слова, не абстракция. Хотя и он любит огород, охоту и рыбалку, как выяснилось на суде. Он как раз и был в отъезде на охоте, когда его жене вручили адресованную ему повестку явиться куда-то во столько-то неделю спустя после шествия. Но повестку он получил позже указанной в ней даты, новых повесток не последовало, и можно было полагать, что не последует и впредь.

Однако в середине декабря Владимир Алексеевич неожиданно получил приглашение в суд. Он также узнал, что 3 декабря втайне от него был составлен протокол об административном правонарушении, которое он якобы совершил 26 октября. Будто бы не шествие он провел, а демонстрацию, и будто бы знака нагрудного у него не было. Чем демонстрация хуже шествия, и почему это было не шествие, и какой закон считает отсутствие нагрудного знака правонарушением — об этом в протоколе ни слова.

И вот человека, который никогда раньше не привлекался к суду, впервые судят. Судят противозаконно, со всеми чудовищными нарушениями процессуальных норм, которым в подобных делах мы устали уже удивляться, со всеми типичными признаками политически мотивированного дела.

Грустно было наблюдать это судилище. Защитники Владимир Чарский, Александр Конякин и Константин Рогалев детально разъясняли судье Елене Ефимовой, что вообще нельзя вести процесс на основе материалов дела, которое поступило судье в виде плохих ксерокопий, без единой печати и внятной подписи, не говоря уж об абсурдном содержании этих, с позволения сказать, материалов дела. Однако судья Ефимова упорно настаивала на рассмотрении этих сомнительных бумаг по существу, и защитники терпеливо объясняли «ее чести», что и по существу эти бумаги противоречивы, нелепы и не содержат ни единого указания на правонарушение.

В таких ситуациях все-таки каждый раз надеешься на проблеск логики и разума. И покидая затянувшееся заседание, чтобы не опоздать на поезд, я наивно надеялась, что судья Ефимова поступит хоть сколько-нибудь разумно. Ну хотя бы отправит дело на доработку туда, откуда оно поступило. Чтобы не брать на себя тяжесть заведомо неправосудного решения.

Однако, подъезжая к железнодорожному вокзалу, я узнала из телефонного звонка, что судья Ефимова приговорила Владимира Безменова к штрафу в 10 тысяч рублей — как раз той сумме, которой равна его ежемесячная пенсия.

В здоровом обществе такое событие вызвало бы возмущение всего города. У нас же оно прошло незаметно, обыденно. Хоть это — не рядовой эпизод городской повседневности. Это — часть биографии нашего гражданского общества. Еще один человек пострадал за правду, получил ощутимую неприятность за мирную защиту прав своих сограждан, за слово в защиту политзаключенных. Как и два «подельника» его, Александр Стрыгин и Алексей Лукьянов, созаявители шествия 26 октября, которых судили в декабре по отдельности в том же Фрунзенском суде и так же приговорили каждого к 10-тысячному штрафу.

Появление политзаключенных, преследование тех, кто высказывается в их защиту — это признак застоя и регрессии, предвестье тоталитаризма. Общество, пораженное страхом и равнодушием, не осознающее остроту таких проблем, постепенно теряет себя и свое лицо, впадает в беспамятство, в депрессию. Поэтому высокую миссию берут на себя такие люди, как Владимир Безменов. И бесконечно ценно и дорого, когда голоса в защиту политзаключенных звучат не только в столицах, но и по всей стране.

За день до суда над Владимиром Алексеевичем, 23 декабря, я побывала в офисе саратовского «Яблока», где состоялось действие не менее важное, чем шествие в защиту политзаключенных, хоть и более скромное, почти домашнее. Люди приходили сюда по предварительной договоренности, чтобы написать новогодние открытки политзаключенным.

«Лучше зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту», — гласит древняя мудрость. Такой маленькой свечкой и стала каждая открытка, надписанная в тот день жителями Саратова — людьми разных возрастов и взглядов, но единого понимания долга души и сердца. И это, конечно же, почувствуют люди, без вины томящиеся в неволе, для которых каждое слово поддержки — это свечка, на мгновение озаряющая однообразную темноту неволи. Даже несколько добрых слов приветствия могут дать силу сохранить радость и бодрость духа в условиях, несовместимых с улыбкой и радостью.

Вернувшись в Москву, я опустила в ящик на главпочтамте пачку писем из Саратова, адресованных узникам московских тюрем.

А через несколько дней, 30 декабря, я была у здания Никулинского суда в Москве, где всю осень и начало зимы шел процесс по так называемому «Болотному делу». Заседание в тот день не состоялось из-за болезни адвоката Вячеслава Макарова, защитника Сергея Кривова. Однако люди не торопились уходить, стояли на ступенях суда, разговаривали, делились впечатлениями, поздравляли друга с Новым годом.

Из 12 человек на скамье подсудимых теперь осталось восемь, четверо освобождены по амнистии. Двое из них выпущены из-под стражи, еще с двоих сняты домашний арест и подписка о невыезде. Все они продолжают ходить на суд, чтобы поддержать оставшихся в неволе.

Мне было радостно увидеть Леонида Ковязина за руку с женой Евгенией. Их свадьба состоялась прошлой весной в московском СИЗО-4, находящемся на севере Москвы. Позже, когда начался судебный процесс, Женя стала защитником мужа наряду с адвокатом. Оба они из Кирова, и оба — участники студенческого театра «Драматическая лаборатория», где Леонид был режиссером, а Евгения — актрисой. Минувшим летом московский «Театр.doc» совместно с кировской «Драматической лабораторией» поставили спектакль «Вятлаг», посвященный Леониду Ковязину, в котором роль жены главного героя, политзаключенного Артура Страдиньша, играла Евгения. Спектакль был создан на основе реальных дневников и писем узника сталинского Вятлага. Тексты, написанные когда-то уроженцем Латвии, попавшим в чудовищный лагерь под Кировом (Вяткой), пронзительно зазвучали на фоне сегодняшних политических репрессий и судьбы Леонида Ковязина.

Еще совсем недавно все шло к тому, чтобы и Леонид стал многолетним узником ГУЛАГа в какой-нибудь из зон, оставшихся от Вятлага. Но судьба распорядилась по-своему, и сегодня Леонид на свободе. Он сильно переживает за оставшихся в неволе ребят, и видно, что настоящая свобода наступит для него только тогда, когда и они будут свободны.

Я смотрела вслед Леониду и Евгении, удаляющимся от здания суда по пустой, заснеженной улице, и думать хотелось о чем-то высоком и светлом. Наверное — о победе любви над злом, жестокостью и смертью… А рядом со мной защитники подсудимых, родственники их, журналисты и просто сочувствующие люди, регулярно приходящие на этот суд, обсуждали состояние здоровья ребят, перипетии свиданий и передач в московских тюрьмах. Говорили и о событии дня, о взрывах в Волгограде. О том, как активно пользуется власть возможностью оправдать закручивание гаек, когда происходит такое. О безнадежности происходящего в стране и о том, что все-таки все не так еще безнадежно.

Надежду Толоконникову, тоже пришедшую поддержать узников 6 мая, я приняла в первый момент за журналистку — так твердо и привычно она держала в руках какое-то записывающее устройство, разговаривая на ступенях суда с Сергеем Мохнаткиным, бывшим политзэком и защитником Сергея Кривова наряду с адвокатом на этом процессе. Радостно было увидеть Надежду в добром здравии, уверенной в себе и верной своей новой задаче — стать защитницей прав заключенных. И кто бы мог предположить в этот момент, что сутки с небольшим спустя Сергея Мохнаткина вновь арестуют — будто бы в компенсацию системе за тех, кого освободили…

Да, освобождение Надежды с Марией, Ходорковского, Фабера, нескольких узников 6 мая мало кто воспринял как признак оттепели. Не видно, к сожалению, предпосылок к тому, чтобы система не заглатывала новые жертвы, чтобы правосудными становились суды, а политически мотивированные преследования уходили в прошлое.

Но стало очевидно, что и капля камень точит, а усилия людей доброй воли не остаются напрасными. Примечательны слова, которые сказал Михаил Ходорковский в первом же своем интервью на свободе: «Я не хочу, чтобы меня считали символом того, что не осталось политзаключенных. Прошу воспринимать меня как символ того, что усилия гражданского общества могут привести к освобождению того, чье освобождение не предполагалось никем».

Вот об этом и нужно помнить тогда, когда все кажется безнадежным.

Владимир Акименков, освобожденный одновременно с Леонидом Ковязиным, рассказал мне, что вынес из тюрьмы около полутора тысяч пришедших к нему за эти полтора года писем, чтобы хранить их и перечитывать. Рассказал, как согревало его каждое слово поддержки, как помогали сохранять бодрость духа все те, кто приходил на суд поддержать узников, передавал в письмах слова поддержки от других сочувствующих людей.

Загазованный воздух перенаселенной Москвы кажется Владимиру сегодня свежим и чистым после полутора лет тюремных камер, в которых нечем было дышать. Ему еще долго предстоит поправлять подорванное здоровье, восстанавливать резко упавшее зрение.

Владимир показался мне очень добрым и мягким человеком, несмотря на леворадикальные взгляды, на стойкую и несгибаемую позицию борца. Он явно из тех, кому чужда узкая и замкнутая партийность, для него, как для человека большой души, всегда есть вещи, которые выше разницы в политических взглядах. На скамье подсудимых рядом с ним сидели и те, чьи взгляды на политику и общество глубоко чужды ему. Но это теряло значение перед той человеческой общностью и сплоченностью, которую демонстрировали подсудимые. В своих ярких репликах на суде Владимир в первую очередь беспокоился о своих товарищах по несчастью. Именно благодаря его настойчивым выступлениям вопреки окрикам и замечаниям судьи удалось летом перевести заседания из помещения Мосгорсуда, где ребят содержали в пыточных условиях, в корпус с более приемлемыми помещениями для подсудимых.

Для Владимира весь этот кошмар позади, но в глазах сохранеятся печаль, которой никогда не поймут те, кто не пережил выпавших на его долю испытаний. За решеткой остались семь его товарищей, и он, как и Ковязин, не сможет до конца прочувствовать радость своего освобождения, пока их не выпустят.

Времена несправедливости и неправды, малодушия и лжи не властны над сердцами, в которых живы подлинные человеческие чувства, настоящие Добро и Любовь, братство и сострадание, способность искренне положить душу свою за друзей своих.

И глядя на таких молодых людей, как Владимир Акименков и Леонид Ковязин, на оставшихся за решеткой ребят, на тех, кто сочувствует и помогает, верен им, понимаешь вдруг, что не все еще потеряно у нас у всех.

Что все-таки Россия когда-нибудь будет свободной…