«Большой, как солнце, Балашов…»

Можно бы начать так: приезжать из Саратова в Балашов все равно, что из Москвы в Саратов. Но, возвращаясь из Москвы, я, едва лишь завижу безобразные придорожные пейзажи из уродливых гаражей и свалок, тотчас хочу обратно в столицу.

А вот бежать из Балашова в «столицу» Поволжья мне не хотелось.

Несколько дней – мало, чтобы полюбить, но достаточно, чтобы очароваться.

Балашов такой же прямоугольный, только центральные улицы пошире, чем у нас. Очень просторно, ведь машин немного. Видел всего два светофора. И ни одного гаишника. Даже и в загородной поездке в деревню Николевка, расположенную на хоперском крутояре, у обширного соснового бора, где на песчаной усыпанной хвоей тропинке следы кабанов и светятся медью стволы в закатном солнце.

И – честное слово – ни разу не видел пьяного или просто заметно выпившего балашовца. Хотя полным-полно кафе, «Горилка» присутствует, всякие там «Букеты Чувашии» открыты допоздна, а пьяных нет. Я уж предположил у себя в зрении некий охранный механизм: надоело видеть из года в год, изо дня в день пьяных, вот и не вижу. Но возвратился, не успел сойти с электрички – идут, голубчики, спотыкаются, красавцы.

Вообще не первый раз отмечаю, что в так называемых малых городах поведение горожан ближе к европейскому, чем в Саратове. В Энгельсе наблюдал, в Пугачеве, в подмосковной Коломне, и вот в Балашове. Словно бы у них побольше чувства собственного достоинства.

В городе видны следы двух прежних городов: уездного и созданного по воле Хрущева областного центра, когда отрезали по куску от Саратовской, Сталинградской, Воронежской и Тамбовской областей и создали Балашовскую. Было то в 1954-57 годах, и от той поры остались самые настоящие «сталинки» в центре, их едва ли не больше, чем в Саратове. А дореволюционные двухэтажные дома, среди которых есть и провинциальный модерн, очень похожи на саратовские, только содержатся прилично и нигде нет омерзительной «точечной» застройки, погубившей центр Саратова.

Беда сейчас – хоперская вода, отравленная аммиаком Аркадакского спиртзавода. Я долго стоял вечером на старом мосту, смотрел на блестящую поверхность весенней воды, на которой кружился мусор половодья, заворачивались во все стороны буйные водоворотики. И нельзя было не думать о том, что она – ядовита. Мне говорили, ею из-под крана даже и для кипячения не пользуются. Сам видел, как самый ходовой товар, в руках горожан пятилитровые баллоны с питьевой водой.

Привыкшему к раздражающим уличным сценам саратовцу удивительны тишина и неторопливость даже и на центральных улицах, названия которых, увы, сплошь все большевицкие, вроде перекрестка палача и трепача – Володарского и Луначарского. Улицы Ленина и Советская, и Карла Маркса, но ничего, это не самое главное. А вот то, что на этой самой карлемарксе пешеходная «рубиновая линия» не обросла торжищами, не калечит уши прохожих гнойной «музыкой», а нетороплива, как сам отдых, а главное развлечение – прокат беззвучных детских электромобильчиков, на которых бесстрашно разруливают юные балашовцы.

Основные корпуса пединститута расположены в самом-самом центре, там, где в других городах обычно размещаются администрации. Меня тронуло, что когда в советские времена Москва отказала в финансировании строительства, эти достойные здания строили методом народной стройки – таков, значит, всегдашний патриотизм горожан.

Студентки такие же милые и красивые, одеты так же стильно, как и в Саратове, и в Москве, лишь с одной разницей – идешь по институтскому коридору, и они с тобою, незнакомым, все до единой здороваются. Ребята тоже, просто их очень мало. Марка филфака балашовского высока, и мне было лестно читать там лекции.

В городе и уезде были старые и обширные культурные корни. Кто здесь только не побывал, кого не вдохновило Прихоперье: от Державина и Вяземского до Рахманинова и Пастернака, в легендарной Зубриловке черпал темы Борисов-Мусатов. Литературные сюжеты порой встречаются неожиданно. На старинном двухэтажном особняке, занимаемом подразделением администрации, мемориальная доска: «В этом здании 5-7 октября 1919 года состоялось заседание чрезвычайного трибунала по делу донского казака командира особого Донского конного корпуса, будущего командарма 2-й Конной армии Филиппа Кузьмича Миронова». Так ведь это уже Юрий Трифонов – роман «Старик»!

Много памятного хранит «большой, как солнце, Балашов». Странная, казалось бы, строка вырвалась у Пастернака – ну какой же он большой, он и сейчас маленький. Это любовь вдохновила поэта на стихи, на книгу «Сестра моя жизнь» – Елена Виноград, за которой помчался Пастернак летом 1917-го в Балашов и Романовку. И все же верю, что солнечная метафора рождена не только страстью великого поэта, но и самим городком на Хопре.