Почему я люблю 90-е

Оценить
Благодарить проклятые, лихие и кошмарные стоит не за нищету или, наоборот, потребительский бум, а за облик воспитанного ими человека. Мы стали первым поколением осознанного выбора – а в некоторых вещах, увы, и единственным.

Оговорюсь сразу: заголовок к этому посту мне не нравится. Я совершенно бесстыже люблю жизнь вообще, и мне как-то до сих пор не приходило в голову соотносить собственные радости или тяготы с историческими вехами: чай, не в чуму живем и не в Холокост, не пишем учебников или саги в мемуарах. Но ничего не поделаешь: сразу при прочтении текста уважаемой коллеги Маргариты я заявил главному редактору, что у меня будет контрверсия. Контр так контр. Жанр обязывает, заглавие выбрано.

Оговорка номер два: если я люблю девяностые, это вовсе не значит, что я огульно ностальгирую по всему сразу: малиновым пиджакам, убийству Влада Листьева, группе «Комбинация», нищете и тамагочи. Мне как раз кажется, что главная заслуга этого пресловутого десятилетия в том, что люди моего возраста, пройдя через него, научились выбирать и различать. Мы стали первым поколением осознанного выбора – а в некоторых вещах, увы, и единственным.

А также мне кажется, что лично мне в это время дико, офигительно, головокружительно везло.

Но все по порядку. По мне очень удобно мерить «поколение девяностых»: я пошел в школу в 91-м году. «Просыпаюсь – здрасьте, нет советской власти»: старое еще не выкошено, а новое толком не проросло. Я помню, что из-под моей стандартной школьной курточки торчал какой-то сшитый мамой джемперок, а на ногах болтались китайские резиновые синие туфли со звездочками. Вокруг все одевались столь же странно, но это я понимаю только сейчас, разглядывая фотографии. Разговоров на эту тему не было – все интуитивно понимали – ресурсов нет. Новую девочку, достаток семьи которой явно отличался в лучшую сторону, рассматривали со сдержанным любопытством – как будто у нее, например, был бы цветочек в петлице или какое другое мелкое безобидное чудачество. Наверное, нам всем в этом повезло.

Все параллельные классы еще успели попасть в октябрята, нас же идеология не задела вообще. Много лет спустя я спросил нашу первую учительницу, как так получилось. Ее ответ можно свести к простому: повезло.

В первом классе на уроках практиканты нам читали Хармса. Ничего серьезного, конечно, детские вещи, но о сложной судьбе автора упоминали. Я был впечатлен. Делюсь этим воспоминанием с друзьями: кому-то так же в ранних девяностых взахлеб читали Цветаеву, кому-то Бродского – в общем, учителя дорвались, все молодцы, всем повезло.

И снова к материальному. Классе в третьем товарищ спер у меня из дома игру, извините, яйцеловку. Вернул на следующий день, с извинениями и каким-то озадаченным выражением на лице.

А уж с семьей как мне повезло. Казалось бы, неполная. Казалось бы, мама – затюканный государством бюджетник. Я не знаю, каким чудом, но денег нам хватало всегда, даже в худшие из кризисов. Добрых отношений и воспитания – тоже.

А еще я прекрасно помню это ощущение, когда из ничего рождалось буквально все. Йогурты. Книги. Сериалы. Политики. Видеоигры. Юному неокрепшему уму в этом невозможно было ориентироваться, все ужасно легко принималось на веру и не подвергалось никакому анализу.

Зато экстаз вызывала мысль о том, что можно просто взять и переписать кассету. Видео или аудио. Led Zeppelin. Или Enigma. Или «Старые песни о главном». Или вторую симфонию Шнитке. Или Машу Распутину. Да господи, какая разница, хоть всех сразу, у меня в десять лет есть такая возможность. Как у старших была возможность распорядиться ваучером: вложить, куда скажет телевизор, продать барыгам или просто застеклить и в рамку вставить.

Ну, или между Ельциным и Зюгановым тоже можно было выбирать. Если кто забыл.

Но особенно мне повезло в том, что я попал в детский коллектив, который регулярно и надолго ездил в Европу. Выступать. И преодоление государственных границ с возможностью смотреть на правильную, человеческую жизнь, пожалуй, намного больше всех вместе взятых других обстоятельств выстругивало из закомплексованного совкового полена нечто свободолюбивое и членораздельное. Меня до сих пор завораживают города даже скорее не Западной (она-то, конечно, красивее), а Восточной Европы – прежде это было необъяснимо, но теперь я понимаю, почему. Мы с Прагой или Варшавой близкие родственники. Мы когда-то попали в одинаковую душную ловушку совка, казалось, безвыходную. И каким-то образом вылезли из нее, искуроченные, странные, но блеска в глазах и хитрой улыбки не потерявшие.

Без девяностых куда б я делся из этой ловушки. Снова повезло.

И также – если кто забыл. По телевизору можно было услышать Разные Мнения. Серьезными делами, поскольку они меня никогда не затрагивали, я не особенно интересовался до тех пор, пока не жахнул кризис 98-го года. Тут во мне проснулось какое-то любопытство и упрямое желание во всем разобраться. Поскакав по каналам, случайно задержался на новостях с Осокиным. Посмотрел их до конца. На следующий день – то же самое, и так неделю подряд, а по окончании эксперимента погрузился в легкую подростковую депрессию. Слово, определяющее положение дел в стране и состояние умов, я, по-моему, тогда уже знал, но вслух еще его употреблять не смел. А если при борьбе со злом не заклинать его тайным именем, то победить не выйдет. Поэтому в последующие годы количество определяемого вот этим словом вокруг росло, зато я вовремя определился с профессией.

Видите, и здесь повезло. Лет через пять от этой профессии оставили лишь крохотный клочок – она скомкалась, как сложенная газета для танцующей на шуточном конкурсе пары.

Кстати, первая моя работа имела непосредственное отношение к газете – я раскладывал по почтовым ящикам бесплатный «Телеком». Не от безденежья – ради процесса. Приятнейшим бонусом в этой деятельности было огромное количество времени наедине с собой: кажется, именно тогда я полюбил и привык думать. Период могу назвать безошибочно: в телевизоре уже вещал Доренко, стало быть, 99-й год, и над чем подумать – имелось.

Район, в котором раскладывались газеты, не был гопническим – самый что ни на есть центр Саратова. За много недель, проведенных с «Телекомом» по подъездам и подворотням, даже не удосужился ни от кого получить по морде. Что поделать, и тут повезло.

Объективности ради – везло все-таки не только мне. И в школе, и в вузе преподы постоянно выделяли наше поколение, плюс-минус пару лет разницы. Я смотрю сейчас на одноклассников – сплошь уважаемые люди. Среди них много врачей, почему-то музыкантов, есть хорошие педагоги. Про однокурсников-журналистов вообще молчу, это самый настоящий мафиозный спрут, опутавший и прибравший к щупальцам многие саратовские СМИ. Курсом раньше или курсом позже такого явления уже нет.

Поэтому я не знаю – чем мы там все надышались или объелись в проклятые, лихие и кошмарные. Но хотя бы за то, во что они превратили меня и многих моих близких друзей – я не могу дать девяностые в обиду. Но и возвращения в них тоже не жажду. Не так жизнь устроена – чтобы куда-то возвращаться.