Почему я ненавижу 90-е
Отчего-то стало модно вспоминать 90-е годы, некая часть общества даже испытывает ностальгию по этому периоду российской истории. Время всеобщей вольницы, новых проектов, волна изданий неизвестных ранее книг, свобода от догм прежних лет… Та свобода пьянила тех, кто успел ее пригубить. Да уж больно горьким оказалось похмелье.
Попробую нарисовать свободу, какой она выглядела глазами ребенка четырнадцати лет. Моими глазами.
Когда-то мой друг, историк, устроил среди знакомых опрос: с какого момента вы поняли, что в жизни нашей страны все резко переменилось с крахом Союза и возврата к прошлому уже не будет? Я честно попыталась вспомнить.
Для начала – отменили школьную форму. Через год гнобить одноклассников за устаревшую одежду стало в порядке вещей. Теперь всех встречали исключительно по одежке. Школа лихорадочно хватала всякие новые веяния.
Например, уроки мировой художественной культуры вместо музыки. Заморенный практикант долго пытался втолковать девятиклассникам о греческих богах. Молодое поколение предпочитало неприлично ржать, слушая, что Зевс сделал с Хроносом, и вскоре уроки кончились. К слову сказать, учительница именно музыки, пересказывая нам своими словами сюжеты классической литературы и тех же мифов Древней Греции, преуспела в деле преподавания мировой художественной культуры куда больше. Хотя ей всего лишь требовалось, чтобы класс в тишине досидел до конца урока.
Или дружба с иностранными коллегами. Гости из дальнего зарубежья пытались говорить с нами на общие темы, а мы, наученные молчать, когда старшие говорят, с трудом могли обнаружить свое знание иностранного языка. Потом на работу к нам пришел пожилой интеллигентный немец. Уроки сводились к тому, что младшеклассники учили его русскому языку.
Ребенку многое не видно и непонятно в силу возраста. Я только теперь поняла, чего нахлебались мои родители в те годы. Мать ушла из школы. Как я теперь понимаю, прожить на зарплату учителя стало делом почти невозможным. Отец из инженера стал предпринимателем. Пенсию деду и бабушке носили с опозданием на месяц-два, выручала дача.
В 15 лет я впервые вышла на работу. Пока ненадолго. Помогала матери торговать книгами на лотке, где она работала. Стояла за прилавком, пока она получала товар. Было холодно, странно, но для меня тогдашней даже интересно. Если только покупатели не ругают содержание книг. Выпускали тогда много всякого, и нередко бывало, что кто-то из завсегдатаев рынка, где мы с мамой стояли, высказывался вслух, мол, за продажу такого барахла нас обеих следует как минимум расстрелять. Теперь я понимаю, что отчасти эти люди были правы. В том смысле, что книги действительно по большей части были тем еще мусором.
Мать приходила с работы и плакала: болели ноги. Начальник, считавший себя царем и богом, мог оштрафовать за все что угодно. Вплоть до неплотно закрытой двери в офис. Потом фирма разорилась – ее владелец доверил свои доходы «МММ». Мать ушла в другой магазин – опять на книги. В школу она уже не вернулась – потеряла квалификацию.
Еще одна примета времени – выстрелы по ночам. Наш район – окраина Саратова. До массового завоза петард мы вздрагивали на каждый подобный звук. Только дед – разведчик и командир роты – мог на слух отличить петарду от ПМ. Однажды ночью мы с ним оба проснулись от пальбы со стороны автострады. Дед прислушался и объяснил мне: «А вот это автоматная очередь». Слышались крики, вроде как через мегафон. Это не было похоже на бандитские разборки, скорее всего, группа захвата пыталась кого-то заластать посреди проспекта Строителей.
Через месяц я успокаивала трясущуюся от пережитого подругу. Она была старше меня на три года. Сидела и плакала. Накануне вечером она, ее жених и его брат сидели втроем на лавочке у подъезда, разговаривали. Парни курили. Подошли двое. Сначала просто попросили сигарету. А потом один достал пистолет и сказал подруге: «Пойдешь со мной». Ее будущий муж оказался парнем храбрым. И неглупым. Он сумел уболтать этих двоих. Заговорил зубы и увел от брата и от невесты. Вернулся часа через два, невредимый благодаря умению общаться. Что пережили эти двое, пока его ждали, я не берусь передать.
Не помню, какой осенью точно, я ходила в школу мимо двух могил. Не настоящих, конечно. Просто на дорожке среди кустов сирени возле школы было насыпано две больших кучи земли и в нее были воткнуты цветы. В одну ночь там убили двух девушек. Мы ходили на уроки мимо этих цветов. Девушкам было лет по восемнадцать.
Где-то вскоре после этого случая в школу взяли охранника. Молодой парень в камуфляже клевал носом там, где раньше сидела техничка и давала звонки. Ему было скучно. На концерте к выпускному наш класс даже спел про него песенку на мотив «Наша служба и опасна, и трудна». Никого он в школе не поймал, этот недремлющий страж. На выпускном нас охраняла милиция. Но наш выпускной был достаточно невинен в плане алкоголя, так что ничего достойного ее внимания там не произошло.
Еще чем запомнились 90-е, кроме этих, совсем уже страшных случаев, – тотальным воровством. Тащили везде и всё, включая одежду и продукты. Нашу дачу стали обворовывать по три-четыре раза за год. Мы перестали ее запирать (потому что замок всякий раз выносили вместе с дверным косяком) и зарывали в огороде посуду и самый ценный садовый инструмент. Все остальное везли домой. Даже убогая дачная мебель в конце концов была вытащена. Поражало даже не это. Поражало желание наших визитеров поглумиться. Всякая мелочь непременно выбрасывалась со своего места и швырялась на пол. Книги, вещи, старая одежда, которую обычно надевают при работе в саду. Зачем-то незваным гостям надо было рассыпать по всему домику пакеты искусственных удобрений и растоптать настольную детскую игру.
Когда-то, в начале 80-х, в наш дачный домик залезли в первый раз. Нашли чемодан, где дед держал заготовки для лесной скульптуры, – он любил делать фигурки из древесных корней. Воришки расставили содержимое чемодана на столе – любовались. Ничего не взяли и ушли. Святые люди, простит им бог наш сломанный замок. Сейчас расскажешь кому – не поверят и поднимут на смех.
В один месяц в нашем подъезде обнесли три квартиры. Тащили всё, вплоть до крупы и домашнего варенья. Наш сосед, старый учитель, за год до этого схоронил жену. Воры унесли все ее платья и ковер, который покупался еще на свадьбу. Старик сидел у нас на кухне, бабушка отпаивала его корвалолом, а он плакал и повторял: «Я будто еще раз ее похоронил!»
Я была очень домашним ребенком, наверное, поэтому моим родителям было со мной спокойно. У меня была одна-единственная близкая подруга, которая жила в соседнем квартале. Но по дороге от нее меня всегда кто-нибудь встречал. Ходить в одиночку в темное время суток было уже очень и очень небезопасно.
Подруга фактически осиротела в 16 лет – ее мать попала в секту и ушла из дома. Тогда много развелось разных течений и направлений, занимающихся поиском себя и бога. Большинство из этих направлений вели в психушку. Мать подруги пыталась проповедовать и мне, запугала до слез. Помню, я бросилась от нее наутек, с плачем прибежала к собственной матери: «Мама, я боюсь попасть в ад!» Не знаю, как ей меня тогда удалось успокоить. Детская психика гибкая, ребенку легче забыть неприятное и больше не возвращаться к нему.
Череда ларьков, где продается всё, от водки до платьев. Стипендия в училище – раз в три месяца, долги по ней отдали уже после вручения дипломов. Обилие нищих на улицах, что казалось мне тогда нестерпимо диким и неправильным. Одинокие выстрелы по ночам. Бессильная злость и обида, когда весной наводишь порядок в разгромленной даче, где выставлены оконные рамы и хрустит под ногами разбитая посуда.
Когда грянул путч 91 года, я еще не особенно понимала, что произошло. Ночью на даче мы слушали, как гудят над головой самолеты, идущие на Москву. Слова бабушки: «Как в войну». Утром перепуганный дед забрал нас в город, от греха подальше.
Когда в 1993-м расстреливают парламент, это уже страшнее. Про революции и то, что их сопровождает, я уже читала. «Мама, что с нами будет?» Все взрослые убеждают, что все будет хорошо.
Вот мои 90-е. Мне не за что их любить. Зато есть за что ненавидеть. За рухнувший уютный и безопасный мир. За чувство страха и собственного бессилия перед слепой жестокой силой, которая может разорить твой дом, обокрасть тебя или убить, и никто не станет тебя защищать.
В комнате у матери на стене висит фотография – она с учениками. Ее последний выпускной класс. Трое – убиты в Чечне. А вот эту девушку с пышной прической зарезали в подъезде собственного дома. Половины людей на карточке уже нет в живых. Они были старше меня всего на пять лет.
Это тоже – наши 90-е. Ими действительно очень хорошо пугать тех, кто ждет от государства перемен. Это как поводок. Точнее, как удавка. На митинг вышли, перемен ждете? Вы что, хотите вернуть 90-е?!
Удобно, правда? Только когда читаешь об очередном громком преступлении, когда бандиты уверены в своей безнаказанности, а простые граждане готовы браться за охотничьи ружья, защищая свои дома и близких, кажется, что никуда эти 90-е не делись. Тлеют, как торфяной пожар. Помните, как горели торфяники под Москвой?
Кому вы оставите их затушить?..
