«Если будет смена, отдохну и я»

Оценить
Пять лет назад от нас ушел Егор Летов, хриплый голос эпохи всеобщего позора и развала. Его песни слушали на заедающих кассетниках в прокуренных кухнях, орали под портвейн «777» в подъездах и во дворах. Он ушел, а смена так и не явилась.

Пять лет назад от нас ушел Егор Летов, хриплый голос эпохи всеобщего позора и развала. Его песни слушали на заедающих кассетниках в прокуренных кухнях, орали под портвейн «777» в подъездах и во дворах. Он ушел, а смена так и не явилась.

Я вышел в зассаный подъезд, с вонью по углам обшарпанных лестничных клеток, подошел к окну. Половины стекла не было, вчера его разбил сосед из квартиры напротив. Парень сдал в старческий дом свою сошедшую с ума бабушку и теперь у него каждый день фестиваль. Я закурил, глубоко затягиваясь и ссыпая пепел щелчком на заплеванный пол. Было холодно. Февраль за окном загонял в подъезд морозный воздух с легким привкусом весны. Дым попал в глаза, и они заслезились. Я вытер их рукавом, но слезы так и продолжали течь. Горький вкус потери и смолы на губах. Стоял, пока не замерз окончательно и не начал дрожать. На подоконнике аккуратно, один к одному, лежали пять побуревших кривых бычков. Спустился домой, греться водкой. Я тогда был один, и мне впервые легко пилось в одиночку. Это было в 2008 году.

Вчера пять лет как не стало Егора Летова. Дальше можно было бы не продолжать: те, кто его слушал, прекрасно осознают, что значат эти слова, а кто не слушал – и не начинайте, это бессмысленно. Песни Летова не обладают высокой художественной ценностью, их не будешь слушать, чтобы поднять настроение, или утром, за чашкой кофе, собираясь с мыслями и в редакцию.

Это песни, которые загоняют тебя на самое дно твоей души. И, надо сказать, вряд ли тебе там понравится. Это что-то черное, как жирная копоть. Ты слушаешь его хрип, переходящий в надрывный крик, и буквально физически чувствуешь, как с твоей души грязным, затупленным и выщербленным ножом сдирают вместе с кусками кожи вот эту застарелую копоть и грязь. Тебе больно, но это нужно сделать. И никто, кроме Летова, так измочалить твою душу не может.

Летов пел тогда, когда записывать рок можно было лишь по прокуренным, захламленным квартирам. И все его альбомы именно так и записаны. Пел, когда сходить на подпольный рок-концерт означало попасть в список неблагонадежных и иметь долгие разговоры с политработником. «Гражданская оборона», вторая группа Летова после «Посева», рождена в один со мной год – 1984. Через год Летова упекли в психушку, на принудительное лечение. Там он каждый день писал и передавал записи Олегу Судакову «Манагеру». «Манагер» до сих пор поет, и я еще долго не хочу писать о нем так же, как о Егоре сейчас. То есть понимаете, что я хочу сказать: песни Летова – это не музыка, не слова, хотя тексты его больно читать и еще мучительнее слушать, на самом деле это время, в которое он творил. Без этого ощущения затравленности, загнанности в угол, когда все против тебя, нельзя слушать и понимать, чувствовать Летова.

Мой класс принимали в октябрята весной. Выстроили в актовом зале школы. Это была прекрасная школа в небольшом провинциальном городке, и я до сих пор подчеркиваю – я окончил среднюю школу, а не современный лицей. В зале окна до потолка, было светло и солнечно. Класс стоял смирно, переговариваясь вполголоса. Всех предупредили, что это будет очень важное и ответственное мероприятие с участием председателя горкома и какими-то партийными деятелями района. Маленького кудрявого Ленина на грудь одноклассникам прикрепляла наша Ольга Михайловна. Когда очередь дошла до меня, я попросту убежал. Мне что-то кричали вслед, а я бежал на улицу и не оглянулся ни разу. Это было какое-то животное чувство ужаса оттого, что я стою в строю, связанный какой-то непонятной мне ответственностью, что вот мне сейчас нацепят этот значок и это будет что-то значить. У меня не было разговоров с политработником, потому что политработником был мой отец. Он никогда не обсуждал со мной этот случай. Он хранил дома иконы и крестики, которые ему приходилось изымать у солдат и курсантов.

В университете, естественно, на историческом факультете, мы много пили и много писали, говорили об истории, культуре, называли важные для нас имена и старались быть на них похожими. Мы слушали Летова, когда нам было очень плохо, когда мы не могли объяснить себе, что происходит вокруг. Это было начало двухтысячных, и ужас голодного 98-го только-только стал забываться. Денег никогда не было, и мы собирались у меня дома, складывали то, что было у каждого, и покупали «Уайт спирит» у соседки напротив. Летов хрипел из однокассетной «Соньки», которую я привез из дома, и половину слов мы просто не слышали. Но мы знали их наизусть. Помню, мой друг Антон по пути ко мне встретил старушку, которая плакала во дворе в два ночи. Только что ее избил и выгнал из дома в промозглость осеннего воздуха сын вместе со своими друзьями. В это время они пили на третьем этаже и швыряли во двор бутылки из разбитого окна. Вот после этого мы слушали Летова. Потому что переживать такие моменты в жизни можно было, только содрав с себя всю кожу до глубины души.

Летов ушел, и Анатолий Крупнов ушел. А до них Тальков. И Майк Науменко. И Янка. И никого взамен. Никого, кто мог бы так же содрать с тебя всю грязь и копоть вместе с мясом, сделать чище и светлее. Что изменилось? Может быть, люди стали сильнее, и им уже не требуется вот такой злой катарсис. Может быть, время изменилось: стало легче и спокойнее жить. Не знаю, но мне кажется, дело не в этом. А в том, что мы стали недостойны таких людей. То есть вот каждый из нас – обычный человек со своими достоинствами и пороками, но в целом – стадо, которому Летов и не нужен, и опасен. Вдруг еще начнем думать, а то и хуже – чувствовать.