О судьбах сирот и бесхозных детей
Рождественские дни – серьезное время для размышлений о том, как выбираться из событий и обстоятельств конца года. Слишком серьезных действий требуют от общества, от многих российских людей решения, принятые в запале борьбы Президента, желающего остаться в истории Правителем, повернувшим страну на путь экономического стабильно-застойного благоденствия и духовного объединения, с несистемно разумной оппозицией, желающей стране добра «на другом пути».
Президент в своих последних выступлениях ушедшего года фактически предложил нам всем «на себя оборотиться», искать коррупцию не среди «имеющих доступ к телу» президента, а среди «друзей и родственников кролика», то есть в своем окружении. Он отечески рекомендовал посмотреть внимательнее не на глобальных жуликов и воров, а на врачей и руководителей ЖКХ и работать на доступном нам уровне. И как бы для этого обратил внимание общества на то, что негоже продавать российских детей за границу, пора зарождающемуся среднему классу занять свое свободное время не митингами, а усыновлением сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Задача, соглашусь, требующая большого душевного порыва, иногда просто духовного подвига. И это правильно, потому что политические советники Путина, желающего стать нашим духовным отцом, давно подсказали ему – то, чем занимаются эти люди (имеется в виду растущее протестное движение), «уводит общественность от понимания реальных политических процессов, понимания реальных интересов людей. Они просто вносят своим креативом полную сумятицу с точки зрения кто есть кто, почему и за что бороться, как структурировать политическое поле», – считает директор ИНСОРа, главарь одной из банд приближенных советников.
Тем более что думский «взбесившийся принтер» тут же подогнал закон, напрочь лишающий российских сирот даже призрачного шанса обрести дом у усыновителей заграничных.
«Займитесь истинно богоугодным делом, возьмите в дом сироту. Не должно быть в России сирот», – возвестил уже в собственном рождественском послании другой узаконенный православный духовный отец, не чуждый мирским заботам сограждан. Видимо, по совету тех же советников решил, что забота о духовном благе в унисон с президентом и должна поправить его пастырский имидж, подпорченный «квартирным вопросом» и любовью к дорогим часам.
Много лет назад, в период владения пасечным хозяйством, достался нам на голову на целое лето «трудный подросток». Санька ухитрялся одновременно обладать лихой рожей и симпатичной мордахой (зависело только от того, в каком настроении на нее смотреть). Случился в моей жизни этот «ураганный Сэнди» лет тридцать тому назад. Ничего делать полезного юнец не просто не умел – саму попытку приспособить его к делу с ходу считал оскорблением своих богом положенных прав свободной обезьяны. Даже от утреннего мытья отбрехивался «мутирующим торнадо», всегда готовым сформироваться во вполне себе развитой грудной клетке крепкого подросткового организма. Всего одно лето своей единственной жизни потратил я на него, и кто из нас за это лето понес больше урона по жизни – сегодня не решить без обстоятельного семейного застолья.
По семейным корням был этот ничего не знавший Сэнди Пруэль приемным сыном маломощной сельской учительницы, которая то ли рассчитывала на дополнительное пособие от крепкого колхоза, то ли по молодой сердобольности переоценила свой воспитательский потенциал, но ненавидела и боялась она его страшно. Будучи взят в холодный бабий дом молодой учителки-одиночки чуть ползающим заморышем, Санька порушил все ее виды на личную бабью долю. Он еще, подрастая, разрушал и ее педагогический авторитет – совладать с ним она не могла ну ни разу.
Кроме трудного подростка в то лето на пасеке жила маленькая банда наших собственных подрастающих детей, которых мы мечтали вырастить мужиками, с малолетства знающими, «почем она, копеечка».
Однако Санькин пример бездельника и лоботряса грозил разрушить наши педагогические потуги гуманистов-психологов с кандидатскими диссертациями на подходе. И мы включили в расписание дня жесткую игру, за которую сегодня ювенальная юриспруденция лишила бы нас и кандидатских званий, и родительских прав. Мы ввели обязательный вечерний футбол, предварительно сосчитав все «не хочу» и «не буду я это делать», сказанные каждым из вечерних игроков, днем призванных исполнять посильные родительские поручения. И на каждое «не хочу» в игре приходился пинок, или жесткий удар штрафным мячом, считаемый вслух всеми полевыми игроками. Закончив счет, каждый «нехочуха» получал индульгенцию и обильную вечернюю пайку. Мам и госпокровителей не наблюдалось в радиусе десятков километров, и креативная педагогика цвела махровым цветом. Через очень короткое время мы имели в активе боевитый профсоюз «мелких работников наемного труда» и прекрасную футбольную команду, победившую малым числом, но великой активностью в районных и межрайонных соревнованиях.
Экспериментально доказав гипотезу, что «грамотный коллектив сильней любого генотипа», мы сдали Санька под семейный кров, но история не закончилась. Двоих из нас он выбрал если не отцами, то дядьками, стал писать длинные письма, по ходу быстро совершенствуясь в грамматике. Продолжил писать и из армии, с дальневосточных окраин необъятной Родины, коротая долгими зимними вечерами будни пограничников рассказами о своих богатых и умных родственниках – «дядьках по матери». Каждая его поездка с Дальнего Востока в отпуск, на «дембель» и обратно, чтобы обзавестись там хозяйством (в срединной России прожить ему было никак невозможно без специальности и без жилья, которого он как-то лишился одновременно со смертью приемной матери), сопровождалась, естественно, его появлением в Москве, где в это время мы в меру сил строили свою жизнь и гражданское общество. Он находил кого-то из нас двоих в большой Москве своим деревенским, отточенным на пограничной службе «верхним чутьем», заявлял о своих неотложных нуждах и финансовых проблемах и ненавязчиво, но «в своем родственном праве» просил у «дядей» «в долг» существенные суммы денег. Один перелет с Дальнего Востока и обратно чего стоил. И, как это ни покажется странным многим наставникам на пути духовного роста, виртуально обрученным с «Брегетом», он всегда получал их. Да. Теперь живет такой парень, где-то на дальневосточных рубежах. Верю, не затерялся среди желтолицых россиян. От «дядек» своих затерялся.
К чему эта длинная «пестня»? С тех пор я узнал много историй усыновлений, познакомился с работой органов опеки. Консультировал и органы, и приемных родителей. Видел и счастливые семьи, когда Бог корректировал ошибки Природы, отдавая живу душу в истинно предназначенные ей другие родительские руки. Но видел и трагические, когда подросшая дочь с истериками выселяла приемную мать-одиночку из потом и кровью заработанной квартиры к парализованной бабушке, освобождая себе место для своих подросших вместе с ней плотских потребностей. В органах опеки наблюдал, как подыскивается подходящая инвалидность для вполне здорового ребенка по оплаченной просьбе иностранных усыновителей.
Истинно говорится: Рождество – подходящее время для размышлений о том, что же со всем этим хозяйством теперь делать? Почему-то уверен, что Лахова и иже с ней не кинутся на путь духовных подвигов – они начнут разрабатывать госмеханизмы и структуры усыновления, в которых финансовые потоки имеют особенность поить обильно самих разработчиков. Немного найдется подходящих усыновителей и среди креативного класса, поскольку и собственный незапланированный ребенок редко вмещается в структуру их далеко просчитанного семейного бюджета, где иные ценности и приоритеты лежат в основе планирования.
И не обойтись нам без создания механизма коллективного воспитательства, без строительства «детских деревень», больших семейных детских домов, проекты и успешный опыт строительства все же есть в нашей огромной, не скудеющей духовным богатством России. Особенно интересно будет посмотреть на действия православных пастырей наших. Ну да время всё покажет. Ближайшее время. Тут уж будет не до рождественских сказок.
